Он заметил меня, как только я вышла из тени боярышника. Поднял руку – при свете, струившемся из окон, на траве заметались длинные беспокойные тени – и застыл неподвижно, глядя на меня, а я пересекла лужайку и подсела к нему.
Проще всего спросить в лоб.
– Дуешься на меня?
Раф резко, брезгливо отвернулся.
– “Дуешься”? – передразнил он. – Ради бога, Лекси, ты же не ребенок!
– Ну ладно. Ты на меня сердишься?
Он вытянул ноги, уставился на свои кроссовки.
– Ты хоть представляешь, – спросил он, – что мы пережили за эту неделю?
Я задумалась. Казалось, он зол на Лекси за то, что ее пырнули ножом. Это либо не совсем нормально, либо внушает большие подозрения. Этих ребят не поймешь.
– Я тоже не на курорте была, сам знаешь, – возразила я.
Он хохотнул.
– Ты вообще об этом не задумывалась, да?
Я пристально посмотрела на него.
– Потому ты на меня и злишься? За то, что меня чуть не зарезали? Или за то, что я не поинтересовалась вашими чувствами? (Взгляд Рафа мог означать что угодно.) Да ради бога, Раф! Я же не напрашивалась! Хватит идиота из себя строить.
Раф хлебнул из бокала – судя по запаху, джин с тоником.
– Забудь, – отмахнулся он. – Ерунда. Пойдем в дом.
– Раф, – сказала я с обидой. И почти не притворялась, меня и вправду передернуло от его ледяного тона. – Не надо.
Он будто не слышал. Я коснулась его плеча – не ожидала, что у него такие крепкие мускулы; сквозь рубашку струилось тепло, почти жар. Он сурово сжал губы, но не шелохнулся.
– Расскажи, что у вас тут было, – попросила я. – Пожалуйста. Я хочу знать, правда хочу. Просто стеснялась спросить.
Раф отстранился.
– Ладно, – согласился он. – Хорошо. Это был сущий ад. Я ответил на твой вопрос?
Я выждала немного.
– Мы все тут чуть с ума не сошли, – сказал он сердито, нехотя. – Просто на части разваливались. Дэниэл не в счет, раскисать ниже его достоинства, просто зарылся с головой в книги и изредка выныривал с какой-нибудь кретинской древнескандинавской цитатой – о мужестве в час испытаний и все такое. Но я почти уверен, он всю неделю глаз не сомкнул; просыпаюсь среди ночи, а у него всегда свет горит. А остальные… Для начала, нам тоже было не до сна, всех кошмары замучили. Просто какой-то дурацкий фарс: только уснешь – кто-то проснется с воплями и, ясное дело, всех перебудит… Мы совсем потеряли счет времени, я вечно забывал, какой сегодня день. На еду смотреть не мог, даже от запаха воротило. А Эбби, как назло, все пекла да пекла пироги – говорила, ей надо хоть чем-то руки занять, но, боже, когда по всему дому эти липкие шоколадные булочки да чертовы мясные пироги… Мы из-за этого разругались вдрызг, Эбби и я. Она в меня вилкой швырнула. Я пил не просыхая, чтобы не тошнило от запаха, а Дэниэл мне за это выговаривал… Булочки раздали в конце концов студентам на семинарах. Пироги в морозилке, если тебе интересно. Больше никто из нас к ним не притронется.
Напуганы, так выразился Фрэнк, но никто не сказал, до какой степени. А теперь Рафа прорвало, и его уже не остановить. Он захлебывался, как если бы его тошнило словами.
– А Джастин… – продолжал он. – Боже… Ему было хуже всех, намного. Его без конца колотило, по-настоящему, – какой-то выскочка-первокурсник даже спросил, не Паркинсон ли у него. Вроде бы мелочь – ну подумаешь, трясучка у человека, – но страшно на нервы действует, глянешь на него хоть мельком, и у самого зубы стучат. И без конца все ронял – нас доводил чуть ли не до сердечного приступа. Мы с Эбби на него орем, а он в слезы – можно подумать, от этого легче. Эбби ему: сходи в медпункт, там тебе валиум выпишут или что-нибудь еще, а Дэниэл: глупости, пусть учится владеть собой, как мы все, – бред, конечно, мы ведь тоже собой не владели. Даже самый большой на свете оптимист не сказал бы, что мы собой владели. Эбби ходила во сне. Однажды в четыре утра набрала ванну, залезла туда в пижаме да так и уснула. Счастье, что Дэниэл ее нашел, иначе бы утонула.
– Прости, – сказала я чужим голосом, сдавленным, дрожащим.
Каждое слово Рафа было для меня как удар чем-то тяжелым. Мы об этом уже спорили с Фрэнком, все обговорили с Сэмом, но до той минуты мне казалось, будто все понарошку, а теперь я по-настоящему осознала, до чего скверно с ними поступаю.
– Боже, Раф, мне так стыдно.
Раф ответил долгим, мрачным, непроницаемым взглядом.
– И вдобавок полиция, – продолжал он. Отхлебнул еще джина, скривился, будто от горечи. – Ты имела когда-нибудь дело с легавыми?
– Чтоб вот так – нет, – ответила я. Голос по-прежнему звучал натужно, фальшиво, но Раф, кажется, не заметил.
– Страшные люди. Причем это не здешние деревенщины, а детективы. Морды кирпичом – в жизни ни у кого таких не видел, – не поймешь, что у них на уме, чего от нас хотят, все соки из нас выжали. Часами допрашивали, почти каждый день. И даже самый невинный вопрос – во сколько вы обычно ложитесь? – превращался в ловушку: кажется, ответишь неправильно – сразу наручники достанут. Не расслабишься ни на секунду, это черт знает как выматывает, а мы и без того вымотались. Тот, что тебя привез, Мэкки, хуже всех. Лыбится, сюси-пуси, а сам нас возненавидел с первой минуты.
– Мне показалось, он добрый, – возразила я. – Печенье мне приносил, шоколадное.
– Ах, как трогательно! – съязвил Раф. – Наверное, сразил тебя наповал! День и ночь от нас не вылезал, допрашивал с пристрастием обо всех подробностях твоей жизни, а сам шуточки отпускал – мол, живут же люди! – чушь на самом деле собачья. У нас дом есть, в колледже учимся, вот он на нас и взъелся… Классовой ненавистью так и брызжет! Такое впечатление, что искал повод нас засадить. И Джастина, само собой, до ручки довел, тот каждую минуту ждал, что за нами придут. Дэниэл ему: ерунда, соберись, да что толку от Дэниэла, ведь он думал…
Раф умолк и стал вглядываться в темноту сада из-под полуопущенных век.
– Если бы ты не выкарабкалась, – сказал он, – мы бы тут, наверное, друг друга поубивали.
Я слегка коснулась его руки.
– Прости меня, – выдохнула я. – Честное слово, Раф. Не знаю, что и сказать. Прости, ради бога.
– Да уж, – протянул Раф, но гнев из его голоса испарился, осталась лишь бесконечная усталость. – Ладно.
– А что Дэниэл думал? – спросила я, чуть выждав.
– Не спрашивай, – сказал Раф. И опрокинул в рот остатки джина. – Я пришел к выводу, что лучше нам и не знать.
– Нет, ты говорил, Дэниэл велел Джастину собраться, потому что думал… Что он думал?
Раф тряхнул бокал, посмотрел, как пляшут в нем кубики льда. Отвечать он явно не собирался, но молчание – старый полицейский прием, а я им владею лучше многих. Я подперла ладонями подбородок и стала ждать, наблюдая за Рафом. За его спиной, в окне гостиной, Эбби ткнула пальцем в книгу, и оба, она и Дэниэл, звонко рассмеялись – смех долетел до нас через стекло.
– Как-то вечером… – произнес наконец Раф, по-прежнему не глядя на меня. Профиль его, посеребренный луной, казался чеканным, будто со старинной монеты. – Через пару дней после… Кажется, в субботу, не помню точно. Вышел я сюда, во двор, сел на качели и слушаю, как дождь шуршит. Почему-то думал, что так будет легче уснуть, да где там! Слышал, как сова кого-то съела – мышь, наверное. Та пищала, просто ужас! А потом затихла – можно было сказать с точностью до секунды, когда она умерла.
Раф умолк. Неужели все? – подумалось мне.
– Совам тоже есть надо, – сказала я.
Раф глянул на меня искоса.
– И вот, – продолжал он, – не помню, в котором часу, но уже светало… я услышал твой голос, сквозь шум дождя. Будто оттуда, сверху. – Он обернулся, указал на мое темное окно. – Ты сказала: Раф, я скоро буду дома. Жди меня. Не зловеще, а обычным голосом, чуть запыхавшись, будто спешишь куда-то. Как в тот раз, когда ты ключи забыла и позвонила мне. Помнишь?
– Ага, – ответила я. – Помню.
Прохладный ветерок взъерошил волосы, и я невольно вздрогнула. Не знаю, верю ли я в призраков, но эта история была намного страшнее, чем байки о привидениях, меня словно коснулось холодное лезвие ножа. Поздно, слишком поздно сокрушаться о том, какой я им нанесла удар.
– Скоро буду дома, – повторил Раф. – Жди меня. – И уставился в свой бокал. Я поняла, что он, должно быть, изрядно пьян.
– Ну а ты? – спросила я.
Он покачал головой.
– Я говорить с тобой не стану, эхо, – он криво усмехнулся, – не больше ты, чем камень мертвый[15].
Ветерок пронесся по саду, играя листьями, ласково перебирая лозы плюща. Трава при луне казалась жемчужной и невесомой, как дымка, – тронь ее рукой, и ничего не почувствуешь. Я снова вздрогнула.
– Почему? – спросила я. – Может, это был знак, что я поправлюсь?
– Нет, – отозвался Раф. – На самом деле нет. Я был уверен, что ты умерла, в ту самую секунду. Смейся, если хочешь, но я же сказал, что с нами со всеми творилось. Потом я весь день ждал, что зайдет Мэкки, весь такой серьезный, само сострадание, и скажет: врачи сделали все, что могли, но… бла-бла-бла… А он пришел в понедельник, так и сияет, говорит, ты очнулась, – я ему сначала не поверил.
– Вот что думал Дэниэл? – спросила я. Не знаю, откуда взялась у меня уверенность, но сомнений никаких не осталось. – Он думал, что я умерла.
Спустя секунду Раф вздохнул.
– Да, – подтвердил он. – Да, так он и думал. С самого начала. Думал, тебя и до больницы не довезли.
Смотри осторожней с ним, предупреждал Фрэнк. Либо Дэниэл намного умнее, чем мне бы хотелось, – наш спор перед моей прогулкой все не давал мне покоя, – либо у него были причины думать, что Лекси не вернется.
– Почему? – спросила я, сделав вид, что обиделась. – Я же не задохлик! Не так-то меня просто угробить!
И почувствовала, как Раф вздрогнул.
– Бог его знает, – ответил он. – У него была какая-то дурацкая и запутанная теория, что полиция нам головы морочит, зачем-то врут, что ты жива. Подробностей не помню, я и слушать не хотел, да и он напустил туману. – Раф пожал плечами: – Это же Дэниэл.