Тон разговора пора менять, сразу по нескольким причинам, решила я.
– Ммм… теории заговора, – протянула я. – Давай ему шапочку из фольги соорудим, чтобы полиция его мысли на расстоянии не читала.
Раф, видно, такого поворота никак не ожидал – не выдержал и прыснул.
– Да уж, иногда он просто с ума сходит, – сказал он. – Помнишь, как мы противогаз нашли? Дэниэл на него посмотрел так задумчиво да и говорит: “А от птичьего гриппа он защищает?”
Тут и я рассмеялась.
– Вместе с шапочкой из фольги самое то! Можно и в колледж так ходить…
– Подарим ему костюм химзащиты…
– Пусть Эбби его цветочками разошьет…
Казалось бы, совсем не смешно, но мы оба со смеху так и покатились, как два школяра.
– О боже… – Раф вытер глаза. – Понимаешь, тут есть над чем посмеяться, не будь оно все так ужасно. Как в какой-нибудь дрянной пьесе под Ионеско, из тех, что кропают третьекурсники: из всех щелей лезут жирные мясные пироги, Джастин их всюду роняет, я блюю в углу, Эбби в пижаме спит в ванне, этакая постмодернистская Офелия, иногда вылезает Дэниэл, сообщает, что сказал по этому поводу Чосер, и снова прячется, твой приятель-легавый каждые десять минут заглядывает и спрашивает, какой у тебя любимый сорт конфет…
Он протяжно, прерывисто вздохнул, вышло нечто среднее между смехом и рыданием. Вслепую протянул руку, потрепал меня по волосам.
– Мы по тебе скучали, глупышка, – сказал он с грубоватой нежностью. – Не хотим тебя терять.
– Вот же я, здесь, – отозвалась я. – И никуда не денусь.
Я не вкладывала в эти слова особенного смысла, но сейчас, в сумраке призрачного сада, они обрели собственную жизнь, зашуршали в траве, притаились среди деревьев. Раф медленно повернулся ко мне, он сидел спиной к окнам гостиной, против света и не разглядишь, какое у него лицо, лишь лунные блики в глазах мерцают.
– Никуда не денешься? – переспросил он.
– Нет, – ответила я. – Мне здесь хорошо.
Раф кивнул:
– Я рад.
И, совсем неожиданно для меня, потянулся к моей щеке, провел по ней кончиками пальцев, легко и нежно. Блеснула в лунном свете его улыбка.
Распахнулось одно из окон гостиной, высунулся Джастин:
– Над чем вы там смеетесь?
Раф опустил руку.
– Да так, – отозвались мы хором.
– Будете на холоде сидеть – уши застудите. Идите лучше к нам, покажем кое-что!
Они где-то откопали старый фотоальбом: семья Марч, предки Дэниэла начиная с 1860-х, – тугие корсеты, цилиндры, каменные лица. Я подсела на диван к Дэниэлу – совсем близко, вплотную; испугалась было, но тут вспомнила, что телефон и “жучок” у меня на другом боку. Раф пристроился со мной рядом на подлокотнике, а Джастин сбегал на кухню, принес горячий портвейн в высоких бокалах, аккуратно завернутых в плотные мягкие салфетки, чтобы не обжечь руки.
– Чтобы ты не простудилась насмерть, – пояснил он. – Тебе надо беречься. Холодрыга, а ты тут разгуливаешь…
– Присмотрись к их одежде, – сказала Эбби.
Альбом был коричневый, в потрескавшемся кожаном переплете, и такой огромный, что с трудом помещался на коленях у нее и Дэниэла. Фотографии, вставленные уголками в прорези, были в пятнах, с потемневшими краями.
– Хочу такую шляпу, – сказала она. – Я, кажется, в нее влюбилась.
Шляпа, монументальная, с бахромой, венчала внушительную даму с пышной грудью и рыбьими глазами навыкате.
– Да ведь это абажур у нас в столовой! – засмеялась я. – Хочешь, сниму его для тебя, только обещай пойти в нем завтра в колледж!
– Боже, – сказал Джастин, сидя на другом подлокотнике и заглядывая Эбби через плечо, – что за унылые физиономии! Ты, Дэниэл, ни капли на них не похож.
– Бог миловал, – сказал Раф. Он подул на подогретый портвейн, держа в одной руке бокал, а другой обняв меня за плечо; он, похоже, простил меня – или Лекси – за все. – В жизни не видал таких лупоглазых. Может, щитовидка у них барахлит, вот они и грустные.
– На самом деле, – начал Дэниэл, – и пучеглазие, и мрачные физиономии характерны для фотографий того времени. Скорее всего, это связано с длинной выдержкой. В фотоаппаратах Викторианской эпохи…
Раф уткнулся мне в плечо и захрапел, Джастин зевнул во весь рот, а мы с Эбби – я всего на долю секунды от нее отстала – заткнули уши и запели.
– Ладно, ладно, – улыбнулся Дэниэл. Никогда еще я не сидела к нему так близко. Пахло от него приятно, кедром и чистой шерстью. – Я всего-навсего вступился за своих предков. Так или иначе, есть тут один, в которого я уродился, – где же он? Вот этот.
Судя по одежде, снимок был сделан лет сто назад. Юноша вроде бы моложе Дэниэла, лет двадцати, на крыльце “Боярышника”, и дом тоже выглядит моложе – плюща на стенах нет, дверь и перила блестят свежей краской, каменные ступени не стерты. Сходство определенно прослеживалось – у юноши был тот же квадратный подбородок, тот же широкий лоб, даже еще шире из-за гладко зачесанных назад волос, те же узкие губы. Только юноша облокачивался на перила с ленивой, зловещей грацией – ничего общего с собранностью Дэниэла, – да и широко расставленные глаза смотрели по-другому: было в них что-то беспокойное, загнанное.
– Ого! – выдохнула я. Их сходство, одно и то же лицо, ожившее спустя век, томило меня; я бы позавидовала Дэниэлу, если бы не Лекси. – Ты на него и вправду похож.
– Только Дэниэл не в таком раздрае, – заметила Эбби. – А этого счастливым не назовешь.
– Но вы на дом полюбуйтесь! – ахнул Джастин. – Правда, красота?
– Это да, – улыбнулся Дэниэл. – Красота. И у нас он тоже засияет.
Эбби, поддев ногтем снимок, достала его из альбома, перевернула. На обороте было написано блеклыми чернилами: “Уильям, май 1914”.
– Как раз перед Первой мировой, – тихо сказала я. – Может, он там и погиб.
– Вообще-то, – Дэниэл взял у Эбби фотографию, вгляделся, – кажется, не погиб. Боже… Если это тот самый Уильям – а может, это и не он, в выборе имен мои предки фантазией не блистали, – значит, я о нем наслышан. Отец и тетушки о нем иногда вспоминали, когда я был маленьким. Если не ошибаюсь, он дядя моего дедушки. Уильям был у нас в семье… нет, не паршивой овцой, скорее скелетом в шкафу.
– И тут вы с ним похожи, – подметил Раф и тут же ойкнул – Эбби шлепнула его по руке.
– Он и правда воевал, – продолжал Дэниэл, – но не погиб, а вернулся с каким-то увечьем. Упоминать об этом избегали, потому напрашивается мысль, что он повредился в уме. Был какой-то скандал – подробностей не знаю, всё замяли, – но он лечился в санатории, а в те времена так могли и психушку назвать.
– Может, у него случился бурный роман с Уилфредом Оуэном?[16] – предположил Джастин. – В окопах?
Раф шумно вздохнул.
– Думаю, он пытался покончить с собой, – произнес Дэниэл. – Когда его выпустили, он, кажется, за границу уехал. Дожил он до глубокой старости – умер, когда я был маленьким, – и все же это не тот предок, на кого мечтаешь походить. Ты права, Эбби, – счастливым его не назовешь. – Он вставил фотографию обратно в альбом, пригладил кончиком пальца, перевернул страницу.
Горячий портвейн был густой и сладкий, с четвертинками лимона, нашпигованными гвоздикой, а плечо Дэниэла, теплое, мускулистое, касалось моего. Он не спеша листал альбом: пышные усы размером с хомячков, женоподобные хлыщи на фоне аккуратной грядки с пышной зеленью (Боже, вздохнула Эбби, вот как должна она выглядеть!), девочки-подростки с покатыми плечами. Некоторые сложением напоминали Дэниэла и Уильяма – рослые, крепко сбитые, с тяжелыми подбородками, которые шли мужчинам, а женщин не красили, – но большинство были низенькие, прямые, сплошь из острых углов – костлявые, носатые, с выпяченными подбородками.
– Это же чудо! – восхитилась я. – Где вы его нашли?
Неловкое, потрясенное молчание.
Господи, пронеслось в голове, господи, лишь бы не сейчас, я ведь только-только…
– Это же ты нашла, – сказал Джастин, поставив на колено бокал. – В нежилой комнате наверху. Разве ты не… – Он осекся. И никто не подхватил.
Никогда, учил меня Фрэнк, что бы ни случилось, не иди на попятный. Если что-нибудь сморозишь, оправдывайся комой, месячными, полнолунием, чем угодно, но только не отказывайся от своих слов.
– Нет, – сказала я. – Если бы видела раньше, помнила бы.
Все смотрели на меня; глаза Дэниэла за стеклами очков, совсем рядом со мной, сверкали любопытством. Кровь отхлынула от лица, наверняка он заметил, что я побледнела. Он думал, ты умерла, у него была дурацкая, запутанная теория…
– Это ты нашла, Лекси, – ласково сказала Эбби, подавшись вперед, чтобы лучше меня видеть. – Вы с Джастином тут рылись после ужина, и ты на него наткнулась. В тот самый вечер, когда… – Она неопределенно махнула рукой, стрельнула глазами на Дэниэла.
– За несколько часов до несчастного случая, – уточнил Дэниэл. Мне показалось, он слегка вздрогнул, но я не присматривалась, слишком уж старалась скрыть облегчение. – Вот и немудрено, что ты забыла.
– Ну вот видите! – сказал Раф слишком уж громко и бодро.
– Скверно, – нахмурилась я. – Чувствую себя теперь полной дурой. Одно дело не помнить плохого, другое – всего остального. А вдруг я купила выигрышный билет и подевала куда-то?
– Тсс, – шепнул Дэниэл. Он улыбался мне своей удивительной улыбкой. – Успокойся. Мы тоже про этот альбом забыли, только сейчас вспомнили. Даже ни разу на него и не взглянули с тех пор. – Он взял меня за руку, разжал мне пальцы – лишь сейчас я заметила, что сижу стиснув кулаки, – и подхватил меня под локоть. – Рад, что ты его отыскала. Этот дом – живая история, на всю деревню хватит, не дадим ей забыться. Вот смотри: наши вишни, только что посаженные.
– И на него взгляни, – Эбби указала на юношу в охотничьем костюме, верхом на стройном кауром скакуне, у главных ворот, – с ним бы припадок случился, узнай он, что мы его конюшню превратили в гараж. – Говорила она своим обычным голосом – непринужденно, весело, без малейших заминок, – но взгляд тревожно метался между мной и Дэниэлом.