– Очень мило! – Голос у Джастина срывался: грубость всегда его ранила до глубины души. – Мило, ей-богу! То есть, понимаю, нас не любят, но это уже перебор. Что я ему сделал? Я же его пропустил. За что он так?
Ответ я знала почти точно. В последнее время Сэм зачастил в Глэнскхи. Дублинский сыщик в городском костюме ходит по домам, задает вопросы, выпытывает тайны – и все из-за того, что девчонку из Большого дома пырнули ножичком. Сэм неизменно вежлив, бережет чужое время, это не на него они взъелись.
– Да просто так, – буркнул Раф.
Мы с ним, развернувшись, смотрели в заднее стекло на старика – тот стоял на тротуаре у газетного киоска, опираясь на палку и глядя нам вслед.
– Он это сделал, потому что он чудовище пещерное и всех ненавидит, кроме своей жены и сестры, хотя, может, это вообще одна и та же баба. Черт, мы будто очутились в фильме “Избавление”![23]
– Знаешь что? – ледяным тоном спросила Эбби, не оборачиваясь. – Меня достала, достала твоя спесь! Если он не учился в дорогой частной школе где-нибудь в Англии, это еще не повод считать его человеком второго сорта. И если ты слишком хорош для Глэнскхи, поищи где лучше.
Раф открыл было рот, но тут же закрыл, лишь брезгливо передернул плечами. И с силой рванул шнурок, тот лопнул, Раф выругался под нос.
Будь наш обидчик моложе лет на тридцать-сорок, я бы постаралась запомнить его приметы, описала бы его Сэму. И при мысли, что в подозреваемые он не годится – от пятерых студентов ему бы ни за что не удрать, – я зябко поежилась. Эбби сделала погромче музыку, Раф швырнул на пол ботинок, показал в заднее стекло средний палец. Добром, подумала я, это не кончится.
– Значит, так, – сказал в тот вечер Фрэнк. – Попросил я своего приятеля из ФБР копнуть поглубже. Мол, есть основания считать, что наша девочка сбежала из-за нервного срыва, вот мы и ищем признаки, возможные причины. Так мы и думаем, позволь полюбопытствовать?
– Фрэнки, милый, знать не знаю, что ты там думаешь. В эту черную дыру я не полезу, и не проси. – Я сидела на своем любимом дереве, в развилке, – облокотилась на один ствол, упершись ногами в другой, а блокнот пристроила на коленях. Сквозь листву светила луна, и страницу видно было неплохо. – Секундочку. – Прижав телефон плечом к уху, я стала искать ручку.
– Что-то ты не в меру веселая, – с подозрением заметил Фрэнк.
– Славно поужинали, посмеялись. Отчего ж не веселиться? – Я выудила из кармана ручку, чудом не грохнувшись с дерева. – Ну, валяй.
Фрэнк досадливо вздохнул.
– Везет же некоторым! Но смотри не очень-то с ними сближайся. Возможно, одного из них тебе придется арестовать.
– А как же твой таинственный незнакомец в черном плаще?
– Я не спешу с выводами. А черного плаща может и не быть. Ну, вот что мы разузнали… ты просила повседневные мелочи, так что не суди строго. Шестнадцатого августа 2000-го Лекси-Мэй-Рут сменила оператора мобильной связи, чтобы экономить на местных звонках. Двадцать второго получила в кафе прибавку, зарплату ей повысили на семьдесят пять центов в час. Двадцать восьмого Чед сделал ей предложение, и она согласилась. В первые выходные сентября Чед повез ее в Виргинию, знакомить с родителями, она им понравилась, а в подарок привезла им комнатный цветок.
– Помолвочное кольцо, – сказала я, стараясь не выдать волнения. Мысли прыгали в голове, будто лопался попкорн, но делиться ими с Фрэнком время еще не пришло. – Она его прихватила с собой, когда сбежала?
– Нет. Полицейские спрашивали у Чеда. Оставила на ночном столике у кровати, как всегда. Снимала перед работой, чтобы не потерять, не уронить в тарелку с картофельными котлетами или куда-нибудь еще. Камешек там был небольшой, дешевый. Чед играет на басу в грандж-группе “Парни из Нантакета”, на всю страну они пока что не прославились, вот и приходится ему плотничать, чтобы заработать на жизнь. У него ни гроша.
Из-за полутьмы и неудобной позы буквы у меня выходили корявые, строчки неровные, но разобрать было все-таки можно.
– А дальше?
– Двенадцатого сентября она и Чед скинулись на игровую приставку, а это по нынешним временам серьезно, совместная покупка, как-никак. Восемнадцатого она продала свою машину, “форд” 86-го года, за шестьсот баксов, а Чеду сказала, что хочет что-нибудь поновее, зарплату ведь ей прибавили. Двадцать седьмого ходила к врачу, отит – наверное, в бассейне инфекцию подцепила; врач ей выписал антибиотики, и все прошло. А десятого октября пропала. Вот это ты хотела узнать?
– Именно, – ответила я. – Самое то! Спасибо, Фрэнк, ты просто золото!
– Думаю, – предположил он, – что-то случилось между двенадцатым и восемнадцатым сентября. Вплоть до двенадцатого все говорит о том, что она планирует остаться: помолвка, знакомство с родителями, совместные покупки. А восемнадцатого она продает машину – видимо, собирает деньги на побег. Что скажешь?
– Вполне разумно, – ответила я, но знала, Фрэнк не прав. Я увидела закономерность, сложилась картинка, точно узор в калейдоскопе. Теперь ясно, почему Лекси сбежала из Северной Каролины, – до того ясно, будто она, невесомая, сидит рядом со мной на ветке, болтая в лунном свете ногами, и нашептывает мне на ухо. И ясно, почему она решила бежать из “Боярышника”. Кто-то пытался ее удержать.
– Попробую разузнать побольше о той неделе – может, поручу кому-нибудь расспросить еще раз беднягу Чеда. Узнать бы, отчего у нее изменились планы, а там и до незнакомца нашего доберемся.
– Отлично. Спасибо, Фрэнк. Держи меня в курсе.
– Веди себя хорошо, бери пример с меня, – сказал он и повесил трубку.
Я посветила мобильником на страницу блокнота, перечитала записи. Игровая приставка – ерунда, можно в кредит купить и не оплатить, уехать за тридевять земель. Последнее, что она сделала с намерением остаться, – сменила в августе провайдера. Нет смысла экономить на местных звонках, если собираешься уехать. Шестнадцатого августа ей жилось припеваючи под именем Мэй-Рут, и она никуда не думала бежать.
А спустя полторы недели бедняга Чед сделал ей предложение. С тех пор не было уже ни намека на то, что Лекси хочет остаться. Она с улыбкой сказала “да”, сама же стала копить деньги и выжидать, а потом сбежала без оглядки на край света. И ни при чем тут таинственный незнакомец, ни при чем убийца в маске, никто ее не караулил в кустах с ножом. Разгадка проста – виной всему дешевое колечко.
На этот раз причиной стал ребенок – узы на всю жизнь с каким-то мужчиной. От ребенка можно и избавиться, бросила же она Чеда, но это к делу не относится. При одной мысли об этом она обезумела, начала биться о стены, как пойманная птица.
Задержка, цены на авиабилеты, и где-то там, рядом, Н – или ловушка, откуда надо вырваться, или, наоборот, спасение; это мне и предстоит узнать.
Ребята, устроившись, как дети, на полу у камина, рылись в старом чемодане, что откопал где-то Джастин. Раф по-дружески закинул ноги на колени Эбби – после утренней ссоры они явно успели помириться. На ковре стояли кружки, тарелка имбирного печенья, а рядом лежали россыпью допотопные безделушки: поцарапанные алебастровые шарики, оловянные солдатики, половина глиняной трубки.
– Красота! – воскликнула я и, швырнув на диван куртку, плюхнулась между Дэниэлом и Джастином. – Что там у нас?
– Финтифлюшки, – ответил Раф. – Это тебе, лови! – Он взял в руки заводную мышь с побитой молью шкуркой и, повернув ключ, пустил ее по полу ко мне. Мышь уныло заскрежетала, забуксовала на полпути.
– Лучше угощайтесь. – Джастин пододвинул к нам тарелку с печеньем. – Это вкуснее.
Я взяла печенье, другую руку запустила в чемодан, нащупала что-то твердое, увесистое. Поцарапанная деревянная шкатулка, на крышке была когда-то инкрустация ЕМ, но уцелело лишь несколько кусочков перламутра.
– Вот так чудо! – обрадовалась я и открыла крышку. – Вытянула на счастье!
Это оказалась музыкальная шкатулка – цилиндр потемнел от времени, синяя шелковая подкладка протерлась до дыр; я крутанула ручку, и полилась мелодия, “Зеленые рукава”, – нежная, чуть хрипловатая. Раф накрыл заводную мышь ладонью, чтоб не жужжала. Мы слушали в тишине, лишь потрескивал огонь в камине.
– Красота, – шепнул Дэниэл, когда доиграла мелодия, и закрыл шкатулку. – Красота, да и только. На Рождество…
– А можно я ее у себя в комнате поставлю, пусть меня баюкает? – спросила я. – Не дожидаясь Рождества?
– С каких это пор тебе колыбельные нужны? – сказала Эбби строго, но глаза у нее смеялись. – Что за вопрос!
– Хорошо, что она только сейчас нам попалась, – заметил Джастин. – Наверное, ценная вещь, пришлось бы продать, чтобы уплатить налог.
– Не такая уж ценная, – возразил Раф, взяв у меня шкатулку и вертя в руках. – Простенькие, вроде этой, стоят около сотни фунтов, а в таком состоянии намного дешевле. У моей бабушки была коллекция. Десятки, полки от них ломились – кажется, топнешь, и попадают, на куски разобьются – крику-то будет!
– Перестань. – Эбби пнула его по лодыжке (без прошлого), но тон у нее был вполне дружелюбный.
Почему-то – может быть, благодаря магии дружбы – вся напряженность последних дней развеялась без следа, мы были снова счастливы вместе, бок о бок; Джастин поправил задравшийся свитер Эбби.
– Впрочем, рано или поздно мы отыщем среди этого хлама что-нибудь стоящее.
– Как бы вы распорядились деньгами? – спросил Раф и потянулся за печеньем. – Скажем, несколькими тысячами.
Тут я услышала прямо в ухе шепот Сэма: “В доме полно старья; будь там что-то ценное…”
– Купила бы новую плиту, – без колебаний ответила Эбби. – И тепло, и ржавчина от одного взгляда не будет сыпаться. Одним выстрелом убила бы двух зайцев.
– Пещерная ты женщина, – сказал Джастин. – А как же платья от-кутюр, выходные в Монте-Карло?
– Надоело пальцы морозить.
Может, она обещала ему что-то отдать, но не отдала, передумала, вспомнила я свои же слова. И невольно вцепилась в крышку музыкальной шкатулки, будто ее сейчас отберут.