– А Чед знает? – неожиданно спросила я, когда Фрэнк уже собирался прощаться. – О том, что Мэй-Рут на самом деле не Мэй-Рут?
– Да, – весело ответил Фрэнк, – знает. Я его щадил до последнего, но на этой неделе мой приятель вынужден был ему сказать. Мне надо было знать: вдруг он чего-то недоговаривает, – к примеру, чтобы ее не предать? Как оказалось, нет.
Вот бедняга.
– Как он это воспринял?
– Переживет, – ответил Фрэнк. – Завтра свяжемся. – И повесил трубку.
А я долго еще сидела на дереве и выводила ногтем на коре узоры.
Меня одолели сомнения: вдруг я все-таки недооценивала – нет, не убийцу, а жертву? Тяжело было об этом думать, я гнала прочь эту мысль, но знала: было в Лекси что-то глубоко нездоровое. Жесткая как кремень – без колебаний бросила Чеда, играючи готовилась покинуть “Боярышник”, – так зверь, угодив в капкан, отгрызет себе лапу и не пикнет; но это еще куда ни шло, так можно поступить от отчаяния. Это я понимала с самого начала. Но то, с какой легкостью она превратилась из застенчивой Мэй-Рут в искрометную шутницу Лекси, – это уже что-то другое, болезненное. Ни при чем тут ни страх, ни отчаяние. Просто захотела – вот и преобразилась. Девушка, в душе которой столь много скрытого и темного, вполне могла пробудить в ком-то гнев сокрушительной силы.
Работа не из легких, сказал Фрэнк. Но в том-то и штука, мне это с самого начала давалось играючи. Оба раза перевоплотиться в Лекси Мэдисон было для меня естественно, как дышать. Ее образ мне подошел, как уютные старые джинсы, – вот что было страшнее всего.
Только перед сном я вспомнила: в тот день, когда мы сидели на траве, у меня сложилась картинка, я увидела их семьей, где Лекси – последыш, дерзкая младшая сестренка. Лекси мыслила в том же направлении, что и я, только в миллион раз быстрее. С одного взгляда поняла, что они за люди, в ком нуждаются, и тут же под них подстроилась.
13
С той самой минуты, когда Сэм объявил, что хочет побеседовать с тремя подозреваемыми, я знала, последствий не избежать. Если там будет мистер Головорез, вряд ли ему понравится, что его допрашивает полиция, – станет винить во всем нас и дела так не оставит. Однако я не ожидала, что ответный удар он нанесет так скоро и метко. Здесь, в доме, я расслабилась, а это само по себе тревожный знак.
Он выжидал лишь день. В субботу, ближе к полуночи, мы сидели в гостиной. Эбби и я, устроившись на каминном коврике, покрасили ногти Лексиным серебристым лаком и сушили их, держа на весу ладони; Раф и Дэниэл, в противовес нашему приступу женственности, чистили револьвер. Двое суток он отмокал в растворителе посреди внутреннего дворика, в форме для запеканки, и в тот день Раф решил: достаточно. Они с Дэниэлом устроили на столе оружейную мастерскую – разложили инструменты, кухонные полотенца, тряпки и увлеченно скребли револьвер старыми зубными щетками: Дэниэл стирал налет с рукоятки, Раф возился с механизмом. Джастин, растянувшись на диване, читал свои заметки к диссертации, что-то бормотал себе под нос и грыз попкорн из миски. Кто-то поставил пластинку, спокойную минорную увертюру Перселла. В комнате пахло растворителем и ржавчиной – знакомый запах, мужественный и бодрящий.
– Вот что. – Раф отложил щетку, осмотрел револьвер. – Сдается мне, если его отскрести, с ним полный порядок. Скорее всего, будет работать. – Он потянулся через стол за коробкой с патронами, вставил пару в барабан, защелкнул ствол. – Русская рулетка: есть желающие?
– Не смей! – содрогнулся Джастин. – Что за безумие!
– Дай сюда. – Дэниэл протянул руку за револьвером. – Это не игрушка.
– Да ради бога, я же шучу! – Раф передал ему револьвер. – Просто проверял, все ли работает. Завтра с утра выйду с ним во двор, подстрелю нам на ужин кролика.
– Нет! – Я вскочила, гневно уставилась на него. – Кроликов я люблю, не трожь их!
– И что? Расплодились тут, весь газон загадили. От этих тварей больше пользы в славном рагу или фрикасе…
– Ты ужасен! Ты что, не читал “Обитателей холмов”?
– Уши тебе сейчас не заткнуть – маникюр испортишь. Я тебе такого кролика в вине приготовлю, язык проглотишь…
– Тебе дорога в ад за такое!
– Да успокойся, Лекс, это же просто болтовня, – сказала Эбби, подув на ноготь. – Кролики выходят на рассвете, а Рафа на рассвете и живым-то не назовешь.
– Ничего против охоты не имею, – вмешался Дэниэл, осторожно откинув ствол, – если охотишься не для забавы, а для пропитания. Мы же все-таки хищники. В идеале хорошо бы мы жили натуральным хозяйством – выращивали овощи, охотились, ни от кого не зависели. Скорее всего, так не получится, да и не хотелось бы с кроликов начинать. Я с ними успел сродниться. Кролики тоже часть дома.
– Понял? – сказала я Рафу.
– Что понял? Кончай ребячиться! Сколько раз ты при мне объедалась бифштексами и…
Я качнулась было к столу с револьвером, не сообразив сразу, что за грохот вдруг раздался. На каминном коврике рядом с Эбби лежал большой острый булыжник – как будто всегда был тут, – а вокруг ледяными кристаллами поблескивали осколки стекла. У Эбби изумленно округлились губы, в разбитое окно ворвался холодный ветер, всколыхнув занавески.
Раф сорвался со стула, бросился на кухню. Я кинулась следом, отставая на полшага, под истошные вопли Джастина: “Лекси, швы!” Дэниэл что-то тоже крикнул, я выбежала через застекленные двери вслед за Рафом, а тот, с развевающимися волосами, уже миновал внутренний дворик, пересек сад и выскочил вон – я услышала лязг калитки.
Мы выбежали, а калитка все раскачивалась, скрипела нам вслед как сумасшедшая. На тропинке Раф замер, подняв голову, стиснул мое запястье: “Тсс!”
Мы, затаив дыхание, прислушались. Сзади надвинулась чья-то тень, я оглянулась – Дэниэл, крадется по траве, как большой кот на мягких лапах.
Зашелестели листья на ветру, справа от нас, совсем рядом, тихо хрустнула ветка.
Вот исчезли за спиной огни дома, а мы все неслись по темной тропе; я раздвигала перед собой ветки и вдруг услышала впереди топот, а рядом – ликующий вопль Рафа. Раф и Дэниэл бежали быстрей, чем я думала. Наш топот, дыхание, как у стаи гончих, и стук собственного сердца подстегивали меня, словно боевые барабаны; по небу неслись быстрые облачка, то и дело пряча луну, и вот впереди, ярдах в двадцати-тридцати, мелькнул в призрачном лунном свете силуэт бегущего человека, темный и зловещий. Я представила Фрэнка за рабочим столом, в наушниках, и мысленно крикнула ему: Не смей, не смей встревать со своими молодчиками, это наше дело!
Мы свернули за поворот, хватаясь за ветки, и остановились у развилки. Во все стороны разбегались побеленные луной тропинки, пустые, запутанные, лишенные примет, в поле тут и там темнели груды камней, безмолвные, как часовые.
– Куда он смылся? – проговорил надтреснутым шепотом Раф, заметался туда-сюда, как охотничий пес. – Где этот ублюдок?
– Далеко не ушел, – буркнул Дэниэл. – Где-то здесь. Залег.
– Черт! – прошипел Раф. – Черт, вот подонок, говнюк… убью сволочь!
Луна спряталась, Дэниэл и Раф справа и слева от меня превратились в смутные тени, того и гляди исчезнут.
– Фонарик? – шепнула я Дэниэлу в самое ухо и разглядела на фоне неба, как он мотнул головой.
Кто бы он ни был, наш противник, здешние холмы он знает как свои пять пальцев. При желании он мог бы здесь залечь хоть до рассвета, переползая из укрытия в укрытие, как делали веками его мятежные предки, – невидимый, лишь нет-нет да и сверкнут в листве прищуренные глаза.
Но терпение у него кончалось. Камень в окно он бросил в расчете на то, что мы пустимся в погоню: самообладание его на исходе, обращается в пыль под нажимом Сэма и под тяжестью собственного гнева. Он мог бы прятаться здесь вечность, если бы захотел, но в том-то и штука: не очень-то ему и хотелось.
Всякий следователь знает: наш ключ к успеху – это ваши желания. Тиски и раскаленные щипцы нынче не в ходу, нечем заставить человека признаться в убийстве, показать, где спрятан труп, донести на близкого, выдать главаря шайки, – и тем не менее люди признаются сплошь и рядом. И все из-за желаний, которые для них превыше безопасности: кому-то нужна чистая совесть, кому-то – возможность похвастаться, сбросить груз с души, начать новую жизнь, каждому свое. Стоит нам понять, чего вы хотите, – втайне от самих себя – и посулить вам это, и вы выдадите нам с потрохами всех и вся.
Этому малому до чертиков надоело прятаться на своей же территории, шнырять с камнями и баллончиком краски, как жаждущий внимания подросток. Ему не терпелось схватиться с кем-нибудь лицом к лицу.
– Господи боже ты мой, да он спрятался! – сказала я громко, в напряженной ночной тишине голос мой прозвучал по-городскому высокомерно. С двух сторон ко мне дернулись Дэниэл и Раф, но я схватила их за руки и больно ущипнула. – Смех, да и только! Издали настоящий громила, верзила, а стоит подобраться поближе – забился в кусты и дрожит там, как кролик!
Дэниэл выпустил мою руку, и я услышала то ли вздох, то ли смех, тихий, еле различимый.
– Да ладно, – подхватил он. – Наверное, просто мозгов хватает, чтобы понять, что ему с нами не справиться.
Я снова ущипнула Рафа – если что и способно выманить парня из укрытия, так это ленивое английское презрение – и услышала резкий, сердитый вздох. Сработало!
– Думаю, о мозгах тут и речи нет, – заговорил Раф с оттяжкой. – Да они тут все от овец произошли. Да он наверняка уже про нас и думать забыл, убрел к себе в стадо.
Послышался шорох и тут же затих; потом – ничего.
– Кис-кис, – позвала я нежно. – Кис-кис-кис… – И умолкла, хихикнула.
– Во времена моего прадеда, – холодно сказал Дэниэл, – умели обходиться с зарвавшейся челядью. Пощекочи их кнутом – и станут как шелковые.
– Но в одном твой прадед был не прав – позволил им свободно плодиться, – заметил Раф. – Их надо скрещивать, как всякий другой скот.
И снова шорох, на сей раз громче, затем щелчок, тихий, но отчетливый, будто чиркнули камешком о камешек, совсем рядом.