ому бежать некуда, вроде меня, а деревня вымирает и нас за собой тянет. Знаете, почему я в колледж не пошел?
Сэм покачал головой.
– Мозги у меня есть, баллов мне хватило бы. Но пришлось остаться в Глэнскхи, за родителями ухаживать, а работы образованному человеку здесь нет, одни фермы кругом. Для чего мне диплом – на чужой ферме в навозе ковыряться? Этим я и занялся, как школу закончил. А что еще делать? И таких, как я, здесь десятки.
– Марчи тут не виноваты, – благоразумно заметил Сэм. – Что они могли бы сделать?
И снова грубый, лающий смех.
– Сделать они могли бы многое. Очень многое. Приезжал сюда лет пять назад один из Голуэя, земляк ваш. Застройщик. Хотел купить “Боярышник”, превратить в шикарный отель. Кое-что достроить – крылья, флигеля, поле для гольфа и все такое, планы были большие. Представляете, что это значило бы для Глэнскхи?
Сэм кивнул:
– Новые рабочие места.
– Не только это. Туристы бы стекались, фирмы открывались, чтобы их обслуживать, люди бы приезжали здесь работать. Молодежь оставалась бы, а не бежала в Дублин, едва окончив школу. Дома бы строились, дороги хорошие. И школа бы снова открылась, не посылали бы детей в Ратоуэн. Нашлась бы работа учителям, врачам, агентам по недвижимости – образованным людям. Не все сразу, не один год бы на это ушел, но если начало положено… Всего-то и нужен был толчок. Один-единственный. И Глэнскхи ожила бы.
Лет пять назад – как раз перед налетами на усадьбу. Психологический портрет к нему подходил тютелька в тютельку. Представив, что “Боярышник” превратили бы в отель, я почти перестала жалеть, что мы так разукрасили Нейлора, и все же страсть в его голосе невольно завораживала, перед глазами возникали дорогие его сердцу картины: возрожденная деревня, вновь полная жизни.
– Но Саймон Марч отказался продавать? – спросил Сэм.
Нейлор отвернулся, морщась, потер распухший подбородок.
– Один в доме, рассчитанном на десятки человек. На что ему дом? А продавать – ни в какую. От этого дома с самого начала был один вред, а он в него вцепился мертвой хваткой – нет бы отдать, другим на благо. И после его смерти та же история. Молодой Марч в последний раз в Глэнскхи мальчишкой приезжал, семьи у него нет, не нужен ему дом, так нет, уперся! Вот что они за люди, эти Марчи. Своего не уступят, хоть гори все огнем.
– Это же родовое гнездо, – заметил Сэм. – Может, оно им дорого.
Нейлор вздернул подбородок, уставился на Сэма, сверкая глазами-щелками из-под лиловых распухших век.
– Если ты что-то создал, – начал он, – ты за это в ответе. Так поступают честные люди. Дал жизнь ребенку – заботься о нем, пока он жив, ты не можешь его взять и убить. Построил деревню – ты за нее в ответе, как можешь поддерживаешь в ней жизнь. И не имеешь права сидеть сложа руки и смотреть, как она умирает, лишь бы сохранить дом.
– Здесь я на его стороне, – сказал Фрэнк, стоявший со мной рядом. – Похоже, общего у нас больше, чем я думал.
Я его почти не слышала. Как выяснилось, в мой психологический портрет вкралась ошибка: этот человек не ударил бы ножом Лекси за то, что она от него беременна или просто живет в “Боярышнике”. Я думала, он мститель, одержимый прошлым, а он оказался намного сложнее и опасней. Его волнует будущее, будущее его дома, что утекает как вода. А прошлое слито с будущим, они как два темных сиамских близнеца, и определяет его, направляет.
– Только этого вы и хотели от Марчей? – вполголоса спросил Сэм. – Ждали от них порядочности – чтобы они продали дом, подарили Глэнскхи надежду?
Нейлор, подумав, нехотя кивнул.
– И для этого решили нагнать на них страху.
Тот снова кивнул. Фрэнк тихонько присвистнул сквозь зубы. Я затаила дыхание.
– А лучший способ их припугнуть, – сказал Сэм спокойно и взвешенно, – подкараулить одного из них ночью, пощекотать пером. Пустяки, никаких серьезных повреждений. Пусть поймут: им здесь не рады.
Нейлор грохнул кружку на стол, отодвинулся подальше, обхватил себя руками.
– В жизни я никого не трогал. Никогда.
Сэм поднял брови.
– Троих ребят из “Боярышника” кто-то сильно избил в ту самую ночь, когда вам наставили синяков.
– Это была драка. Честная драка, а их было трое. Неужто не видите разницы? Саймона Марча я мог бы десять раз укокошить, будь у меня желание. А я его пальцем не тронул.
– Саймон Марч был старик. Вы знали, что жить ему осталось несколько лет, а наследники скорее продадут дом, чем переедут в Глэнскхи. Можно было и подождать.
Нейлор открыл было рот, но Сэм продолжал говорить, тяжело, монотонно, не давая вставить слово:
– Но когда появились молодой Дэниэл и его друзья, все перевернулось. Они никуда не собираются, а баллончиком с краской их не напугаешь. И вы стали играть по-крупному, да?
– Нет. Я бы не…
– Вы хотели дать им понять, четко и ясно: убирайтесь – или вам несдобровать. Вы видели, как Лекси Мэдисон гуляет по ночам, – может, вы ее выслеживали?
– Я не…
– Вы вышли из паба, пьяный, с ножом. Думали о том, как Марчи губят Глэнскхи, и решили этому положить конец. Может, вы хотели ей пригрозить, только и всего?
– Нет…
– Так как же было дело, Джон? Расскажите. Как?
Нейлор встрепенулся, сжал кулаки, хищно оскалился, готовый броситься на Сэма.
– Тошнит меня от вас. Стоило этим, из Дома, свистнуть, и вы тут как тут, как послушный пес. Они вам жалуются на наглого холопа, которого надо на место поставить, вы меня сюда тащите и говорите, что я кого-то из них ножом пырнул, – это бред. Мне нужно, чтоб они убрались, – и они уберутся, попомните мои слова! – только зачем мне их калечить? Мне и в голову не приходило, слишком много чести! Когда они соберут вещички и свалят, хочу им вслед посмотреть, помахать на прощанье.
Казалось бы, разочарование, но меня, наоборот, пьянил азарт – в висках застучало, дыхание перехватило. Такое чувство – я быстро отвернулась от Фрэнка, чтобы он не заметил, – будто мне дали передышку.
Нейлор не умолкал:
– Грязные ублюдки, воспользовались вами, чтобы меня на место поставить, полиция-то у них на побегушках уже триста лет! Вот что я вам скажу, следователь, – и то же самое сказал бы тому, кто вам лапши навешал про толпу линчевателей. Ищите в Глэнскхи сколько хотите – дело безнадежное. Никто из наших на девочку с ножом не бросался. Знаю, богача труднее к стенке прижать, чем бедняка, но если вам преступник нужен, а не лишь бы на кого свалить, ищите в усадьбе. У нас таких не водится.
Он скрестил на груди руки, качнулся на стуле и запел “Ветер, что колышет ячмень”. Фрэнк отвернулся от окошка и засмеялся – украдкой, про себя.
Больше часа бился Сэм. Вспомнил все случаи хулиганства за четыре с половиной года; перечислил доказательства, что Нейлор разбил стекло и участвовал в драке – как достоверные (синяки, мое описание), так и вымышленные (отпечатки пальцев, анализ почерка); зашел в наблюдательную комнату, не глядя на нас с Фрэнком, схватил пакеты с вещдоками и выложил перед Нейлором на стол; грозился его арестовать за взлом, за разбойное нападение – за все, кроме убийства. В ответ тот ему выдал “Стриженого”, “Четыре зеленых поля” и, для разнообразия, “Шла она с ярмарки”.
В конце концов Сэм вынужден был сдаться. Оставил Нейлора одного в допросной и (казалось, спустя вечность) зашел в наблюдательную комнату – в руке болтаются пакеты с вещдоками, лицо усталое, измученное как никогда.
– По-моему, все отлично, – бодро сказал Фрэнк. – Ты у него чуть не выбил признание в хулиганстве, да только погнался за большим призом.
Сэм не обратил внимания.
– А ты как думаешь? – спросил он у меня.
Я думала, что лишь в одном, почти невероятном случае Нейлор мог бы рассвирепеть и броситься на Лекси с ножом: если он был отцом ребенка и узнал, что она решила сделать аборт.
– Не знаю, – ответила я. – Честное слово, не знаю.
– Вряд ли это наш человек, – сказал Сэм.
Пакеты с уликами он отложил, а сам тяжело навалился на стол.
Фрэнк, казалось, был удивлен.
– Он всего одно утро продержался, а ты его торопишься исключить? По мне, тут все как на блюдечке: мотив, возможность, настрой… Только из-за того, что он мастер байки плести, ты его готов привлечь за мелкое хулиганство, а на убийство махнуть рукой?
– Не знаю, – ответил Сэм и стал тереть глаза. – Не знаю, как дальше действовать.
– Значит, – сказал Фрэнк, – будем действовать по-моему. Уговор дороже денег: твой план не сработал. Отпустим Нейлора, посмотрим, что Кэсси удастся из него вытянуть по части антиквариата и приблизит ли это нас к разгадке убийства.
– На деньги ему наплевать, – сказал Сэм, не глядя на Фрэнка. – У него душа болит за родные места, отсюда и обида на “Боярышник”.
– Значит, он борец за идею. Нет на свете человека опасней фанатика. На что он, по-твоему, ради правого дела готов пойти?
Вот почему тяжело спорить с Фрэнком: не успеваешь следить за ходом его мысли и в итоге забываешь, из-за чего спор. Я запуталась, вправду ли он верит, что Лекси подворовывала безделушки, или на все готов, лишь бы одержать над Сэмом верх.
У Сэма взгляд был расфокусированный, как у боксера, на чью долю пришлось слишком много ударов.
– Не верю, что Нейлор убийца, – настаивал он. – И с чего ты решил, будто он укрыватель краденого? Никаких указаний на это нет.
– Спросим Кэсси, – предложил Фрэнк. Он не спускал с меня глаз. Фрэнк человек азартный, но хотела бы я знать, почему он сделал на это ставку. – Что скажешь, детка? Прав я насчет антиквариата?
Множество картин промелькнуло передо мной в ту секунду. Наблюдательная комната, знакомая мне до мелочей, вплоть до пятна на ковре от кофе, что я пролила два года назад, – и куда я теперь пришла как гость. Мой костюм Барби-сыщика на вешалке в шкафу; хриплый утренний кашель Мейера. Ребята, ждущие меня в читальном зале. Свежий аромат ландышей в моей комнате в “Боярышнике”, нежный, словно кисея.
– Может быть, – отозвалась я, – пожалуй. Я бы не удивилась.