Сэм, успевший устать за день, все-таки сорвался.
– Господи, Кэсси! Что за бред? Ты и впрямь веришь в эту чушь? На чьей ты стороне?
– Давай попробуем в этих категориях не рассуждать, – великодушно предложил Фрэнк. Он привалился к стене, руки в карманах, и ждал, что будет. – Все мы здесь заодно.
– Хватит, Фрэнк, – отрезала я, пока Сэм на него не бросился с кулаками. – И вот что, Сэм, я на стороне Лекси. Не на твоей или Фрэнка, а только на ее. Ясно?
– Этого-то я и боялся. – Сэм перехватил мой изумленный взгляд. – Думаешь, я из-за этого алкаша? (Фрэнк ткнул себя в грудь, изобразил на лице обиду.) Он, конечно, тот еще подарок, но за ним я могу хотя бы приглядывать. Но эта девушка… не приведи бог очутиться на ее стороне. Друзья всю дорогу были на ее стороне, а она, если Мэкки прав, у них под носом распродавала их добро, и совесть ее нисколько не мучила. Ее парень в Штатах был на ее стороне, любил ее, – и посмотри, как она с ним обошлась. Бедняга на куски разваливается. Ты письмо его видела?
– Письмо? – переспросила я, обращаясь к Фрэнку. – Какое письмо?
Фрэнк пожал плечами:
– Чед ей письмо отправил, знаю от моего приятеля из ФБР. Очень трогательное и все такое, но я его читал чуть ли не с лупой – и ничего полезного не высмотрел. Вот и решил тебя не отвлекать.
– Ради бога, Фрэнк! Если есть у тебя хоть что-то о ней, хоть малость…
– Потом поговорим.
– Прочти его, – сказал Сэм. Голос у него прерывался, а лицо было белое, как тогда, в первый день, на месте преступления. – Прочти письмо, а если Мэкки не даст, принесу тебе копию. Этот Чед, черт подери, раздавлен, сломлен. Четыре с половиной года прошло, а он до сих пор женщин сторонится. Видно, не сможет уже никогда довериться женщине. И как доверять, если ты проснулся однажды утром, а жизнь твоя разбита вдребезги? Все мечты сгорели синим пламенем.
– Потише, – сказал Фрэнк вкрадчиво, – не то ваш шеф прискачет.
Сэм не слышал.
– И учти, в Северную Каролину она не с неба упала. Где-то она была до этого, а прежде, наверное, где-то еще. Где-то есть люди – сколько их, одному богу известно, – которые гадают, где она: то ли в могиле, то ли покатилась по наклонной и очутилась под забором, то ли ей всю дорогу было на них плевать, раз она так запросто им жизнь разбила. Все они были на ее стороне – и видишь, чем кончилось? Все, кто был на ее стороне, оказались обмануты, Кэсси, все до единого, и тебе то же самое светит.
– Все у меня в порядке, Сэм, – ответила я. Голос его окутывал меня предрассветным маревом – то ли есть, то ли нет.
– У меня к тебе вопрос. В последний раз ты всерьез встречалась с парнем перед первой спецоперацией, так? Как его звали, Эйдан?
– Да, – кивнула я, – Эйдан О’Донован. – Хорош со всех сторон: умный, энергичный, блестящая карьера, нешаблонное чувство юмора – мог меня рассмешить даже после самого тяжелого дня. Впервые за долгое время я вспомнила о нем.
– Куда он делся?
– Расстались, – ответила я. – Во время спецоперации.
Мне вспомнились глаза Эйдана в тот вечер, когда он от меня уходил. Я спешила к себе, на встречу с тем торчком, который спустя несколько месяцев меня чуть не убил. Эйдан посадил меня на двухэтажный автобус, и когда я, глядя в окно с верхней площадки, увидела его глаза, в них, кажется, блестели слезы.
– Из-за твоей спецоперации. Потому что конец всегда один. – Сэм обернулся к Фрэнку: – А ты, Мэкки? Есть у тебя жена? Или подруга? Хоть кто-нибудь?
– Хочешь меня на свидание пригласить? – спросил Фрэнк веселым голосом, но в глубине прищуренных глаз притаилась угроза. – Сразу предупреждаю, у меня запросы большие.
– Значит, нет. Так я и думал. – Сэм вновь повернулся ко мне: – Всего три недели прошло, Кэсси, и смотри, что с нами творится. Ты об этом мечтала? Что нас ждет, если ты будешь год эту версию дурацкую отрабатывать?
– Давайте попробуем так, – сказал Фрэнк мягко, стоя неподвижно у стены. – Ты отвечаешь за свой участок работы, я за свой. Согласен?
От его взгляда трепетало и начальство, и наркобароны, а Сэму хоть бы что.
– Нет, черт возьми, не согласен. Твой участок работы – это зона бедствия, ты сам не видишь, а я-то вижу, слава богу! У меня тут за стенкой подозреваемый, и неважно, убийца он или нет, но я его нашел обычными методами. А ты чего добился? Три недели идиотского спектакля – и все коту под хвост! И вместо того чтобы обойтись малой кровью, ты нас вынуждаешь рисковать, делать новые глупости…
– Я тебя не вынуждаю. Я спрашиваю Кэсси – сейчас она мой агент, а не твой напарник-следователь, – готова ли она продолжить операцию.
Долгие летние посиделки на траве, жужжанье пчел, сонный скрип качелей. Я стою на коленях возле грядки с зеленью, собираю урожай; пахнет дождем и костром, а от моих рук – свежесорванным розмарином и лавандой. Метель за окном, я сижу на полу в Лексиной спальне, заворачиваю подарки, а за стеной Раф играет на пианино рождественские гимны, и Эбби ему подпевает из своей комнаты, и в доме витает аромат имбирных пряников.
Сэм и Фрэнк смотрели на меня не мигая. Оба молчали, и внезапная тишина в комнате была глубокой, умиротворяющей.
– Конечно, – ответила я. – Почему бы и нет?
Нейлор затянул “Эйвондейл”, из коридора доносилось ворчанье Квигли. Я думала о том, как мы с Робом сидели здесь, в наблюдательной комнате, и смотрели на подозреваемых, как шагали смеясь по коридорам, а потом рассыпались на части, словно метеоры, в отравленном воздухе операции “Весталка”, взорвались, сгорели дотла, – и ничего не чувствовала, лишь казалось, будто стены комнаты расступаются, облетают, словно лепестки. Глаза у Сэма округлились и потемнели, будто я его ударила, а Фрэнк смотрел на меня так, что любому разумному человеку на моем месте стало бы страшно, но я ощущала лишь полную свободу, словно мне восемь лет и я качусь колесом вниз по зеленому косогору или ныряю в прохладную синюю глубину и могу плыть хоть тысячу миль, ни разу не вынырнув на поверхность, не глотнув воздуху. Я не ошиблась: свобода пахнет грозой и порохом, свежим снегом, костром, скошенной травой, а на вкус отдает морем и апельсинами.
16
В Тринити я приехала к обеду, но ребята еще сидели в читальном зале. Стоило мне свернуть в длинный проход между книжными полками, что вел в наш угол, все четверо дружно вскинули головы, отложили ручки.
– Ну, – Джастин протяжно, облегченно вздохнул, едва я с ними поравнялась, – наконец-то! Давно пора.
– Боже, – сказал Раф, – что так долго? Джастин думал, тебя арестовали, а я ему сказал, что ты, наверное, просто сбежала с О’Нилом.
Волосы у Рафа стояли торчком, а у Эбби щека была в чернилах, и они не представляли, сколько в них красоты, не знали, что мы чуть не потеряли друг друга. Хотелось к ним прикоснуться, обнять, стиснуть им руки и не отпускать.
– Сто лет меня продержали, – сказала я. – Обедать идем? Есть хочу умираю.
– Что там было? – спросил Дэниэл. – Узнала его?
– Не-а, – сказала я и потянулась через Эбби за сумкой. – Но это ему мы с вами наваляли. Видели бы вы его рожу! Будто после десяти раундов с Мухаммедом Али!
Раф засмеялся, дал мне пять.
– Что тут смешного? – спросила Эбби. – Он мог бы на вас заявить, если бы захотел. Джастин этого и боялся, Лекс.
– Ни на кого он заявлять не станет. Говорит, с велосипеда упал. Все в порядке.
– Ничего не вспомнилось? – поинтересовался Дэниэл.
– Нет. – Я стащила со спинки стула куртку Джастина, помахала ею в воздухе. – Идем! В “Погребок”? Хочу поесть как следует! Из меня в полиции все соки выжали.
– Как по-твоему, что дальше? Они думают, это он на тебя напал? Его арестовали?
– Да ну, – ответила я. – Улик не хватает, что-то вроде того. И они не считают, что это он на меня напал.
Радуясь хорошей новости, я не подумала, что другие могут ее видеть совсем в ином свете. Вдруг повисло угрюмое молчание, все прятали взгляды. У Рафа дрогнули веки.
– Почему? – спросил Дэниэл. – На мой взгляд, вполне логично его подозревать.
Я дернула плечом.
– Кто знает, что у них в голове творится? Больше они мне ничего не сказали.
– Твою мать! – воскликнула Эбби. При свете ртутных ламп она показалась вдруг бледной, а взгляд ее – усталым.
– Выходит, – сказал Раф, – только зря тебя продержали. Ни на шаг не продвинулись.
– Пока трудно сказать, – заметил Дэниэл.
– А по-моему, все и так ясно. Считайте меня пессимистом.
– Боже, – тихонько простонал Джастин, – я так надеялся, что все кончится.
Никто не ответил.
И снова Эбби и Дэниэл разговаривали поздно вечером во внутреннем дворике. На этот раз мне не пришлось ощупью пробираться на кухню, теперь я могла ходить по дому с завязанными глазами и ни разу не споткнуться, не скрипнуть половицей.
– Не знаю почему, – говорил Дэниэл. Они сидели на качелях, на расстоянии друг от друга, и курили. – Не пойму, в чем дело. Наверное, столько всего навалилось, и я плохо соображаю… Беспокоюсь, вот и все.
– Ей досталось, – осторожно сказала Эбби. – По-моему, ей хочется лишь успокоиться и обо всем забыть, будто ничего и не было.
Дэниэл смотрел на нее, в стеклах его очков сверкали лунные блики, и глаз не было видно.
– Ты от меня что-то скрываешь? – спросил он.
Ребенок. Я, закусив губу, молилась про себя: пусть Эбби меня не предаст.
Эбби мотнула головой:
– Ничего, ты уж мне поверь.
Дэниэл посмотрел вдаль, на лужайку, и по лицу его пробежала тень усталости или боли.
– Мы всё друг другу рассказывали, – вздохнул он, – еще совсем недавно. Ведь правда? Или это мне одному так запомнилось? Мы впятером против всего мира – и никаких тайн друг от друга, никогда.
Брови Эбби взлетели вверх.
– Вот как? Сомневаюсь, что кто-то кому-то все рассказывает. Ты вот, к примеру, нет.
– Хочется верить, – сказал, чуть помедлив, Дэниэл, – что у меня получается. То есть если нет каких-то особых обстоятельств, я рассказываю тебе и ребятам все самое важное.