Сама-то как сюда попала, на папочкином лимузине? Или на метле? Мы с Джастином опешили, а Эбби засмеялась и говорит: На воздушном шаре! – и пододвинула ему стул. Чуть погодя он сел, буркнул: Прости. Вот и все.
Дэниэл глянул на листок плюща и улыбнулся про себя, нежно, влюбленно.
– Как мы друг к другу смогли притереться? Эбби болтает без умолку, а внутри замирает от робости, Джастин застенчив до ужаса, Раф голову оторвет, чуть что не по нем, ну и я в придачу. Знаю, я был убийственно серьезен. Честное слово, я до этого даже смеяться толком не умел…
– Ну а Лекси? – спросила я осторожно. – Откуда она взялась?
– Лекси… – Лицо Дэниэла дрогнуло в улыбке, будто подернулась рябью гладь воды. – Представь себе, даже не помню, как мы познакомились. Эбби, наверное, помнит, спроси у нее. А я помню одно: мы еще месяца не проучились в аспирантуре, а уже жизни без Лекси не представляли.
Он бережно положил листок рядом с собой на скамью, вытер платком пальцы.
– Мне всегда казалось чудом, – продолжал он, – что мы, все пятеро, друг друга нашли – невзирая на все трудности, на бастионы, которые каждый из нас вокруг себя возводил. Во многом, конечно, это благодаря Эбби; не знаю, что за чутье вело ее так безошибочно, может, она и сама не знает, но ты теперь видишь, почему я всегда доверяю ее суждениям. И все же сердце замирает при мысли, что мы запросто могли бы разминуться – если бы я или Эбби пришли часом позже на регистрацию, или Джастин отказался бы от приглашения, или Раф огрызнулся чуть злее и мы бы от него отстали. Теперь понимаешь, почему я верю в чудеса? Я представлял, как время поворачивает вспять, как тени нас нынешних приходят в прошлое, трогают каждого из нас за плечо и шепчут: Оглянись! Этот человек тебе предназначен; вот твоя жизнь, твое будущее – здесь, в очереди, в дверях, на пороге. Не упусти! Иначе как такое возможно?
Он нагнулся, собрал с каменных плит окурки, все до одного.
– За всю жизнь, – сказал он бесхитростно, – только их четверых я и любил по-настоящему. – Он встал и зашагал по лужайке к дому, в одной руке бокал и бутылка виски, в другой – пригоршня окурков.
20
Остальные вернулись опухшие, с головной болью, не в духе. Фильм был дерьмовый, какая-то тягомотина, где один из братьев Болдуин вечно спорил с девицей, похожей на Тери Хэтчер; в зале полно мелкоты – эсэмэски друг другу строчили, хрустели попкорном, пинали кресло Джастина. Раф и Джастин по-прежнему не разговаривали, а теперь еще и Эбби, похоже, не разговаривала с Рафом. На ужин доели вчерашнюю лазанью, сверху сухую, а снизу подгоревшую; ели в напряженном молчании. Никто не удосужился ни салат нарезать, ни камин затопить.
Когда я уже готова была завыть, Дэниэл глянул на меня и сказал невозмутимо:
– Кстати, Лекси, у меня к тебе просьба. Хотел в понедельник со своими студентами поговорить об Энн Финч[37], но подзабыл ее основательно. Ты не могла бы после ужина мне вкратце напомнить?
У Энн Финч есть стихотворение от лица птицы, имя ее то и дело мелькает в Лексиных черновиках – вот и все, что я успела о ней узнать, поскольку в сутках всего двадцать четыре часа. Раф на месте Дэниэла мог бы выкинуть такую штуку из вредности, но Дэниэл без серьезной причины рот не открывал. Нашему странному краткому союзу пришел конец. Дэниэл давал мне понять, начиная с малого, что способен всерьез осложнить мне жизнь, если я здесь задержусь.
Я, конечно, не стала бы как последняя дура весь вечер вещать о поэтическом голосе и индивидуальности, когда собеседник меня давным-давно раскусил. На мое счастье, Лекси могла иногда взбрыкнуть, – впрочем, счастье и удача тут ни при чем, почти наверняка эту черту она в себе выработала, как раз на такой случай.
– Неохота, – буркнула я, уткнувшись в тарелку и ковыряя вилкой сухую лазанью.
Все сразу насторожились.
– С тобой все в порядке? – встрепенулся Джастин.
Я дернула плечом, не поднимая глаз.
– Более-менее.
Меня осенила догадка. Тишина за столом, напряженные нотки в голосе Джастина, быстрые тревожные взгляды: ребята сразу же забеспокоились обо мне. День за днем я старалась убаюкать их, усыпить их бдительность, – я и не подозревала, до чего легко сделать обратное и какое грозное это оружие в умелых руках.
– Я тебе помог с Овидием, когда было нужно, – напомнил Дэниэл. – Забыла? Сто лет искал для тебя цитату – как там ее?
Я, разумеется, на удочку не попалась.
– Кончится тем, что я запутаюсь и пущусь рассказывать о Мэри Барбер[38] или о ком-нибудь там еще. Мысли у меня сегодня разбегаются. Я все время… – Я гоняла по тарелке кусочки лазаньи. – Да ладно.
О еде все начисто забыли.
– Ты все время – что? – переспросила Эбби.
– Отстань от нее, – вмешался Раф. – Я тоже не хочу слушать про Энн Финч, чтоб она провалилась. Если и Лекси не хочет…
– Ты чем-то расстроена? – вежливо спросил Дэниэл.
– Отвяжись от нее.
– Ладно, – отозвался Дэниэл. – Иди отдохни, Лекси. Отложим до лучших времен.
Я рискнула поднять на него взгляд. Он снова взялся за вилку и нож и сосредоточенно ел, лицо ничего не выражало, кроме задумчивости. Ход его не удался, и он невозмутимо, напряженно просчитывал следующий.
Я решила нанести упреждающий удар. После ужина мы сидели в гостиной, делая вид, что читаем, – заняться чем-нибудь вместе, например сыграть в карты, никто не предложил. В камине лежали зловещей кучкой вчерашние угли, воздух был сырой, промозглый; дом полнился звуками – то щелкнет что-то, то тревожно скрипнет половица, – и мы вздрагивали от каждого шороха. Раф ритмично, назойливо стучал башмаком по каминной решетке, я ерзала в кресле, меняя позу то так, то эдак. Джастин и Эбби заводились с каждой секундой, глядя на нас. Дэниэл как ни в чем не бывало склонился над книгой, где сносок было больше, чем текста.
Около одиннадцати я, как обычно, вышла в прихожую, оделась. И вернулась в гостиную, застыла на пороге.
– На прогулку? – спросил Дэниэл.
– Ага, – отозвалась я. – Может, успокоюсь. Джастин, пойдешь со мной?
Джастин вздрогнул, уставился на меня испуганно, как заяц при свете фар.
– Я? Почему я?
– Почему на этот раз не одна? – спросил с доброжелательным любопытством Дэниэл.
Я неловко пожала плечами:
– Лучше и не спрашивайте, ладно? Что-то в голове гудит. Я все думаю… – Я кусала губы, теребя платок. – Ночью страшные сны замучили.
– Кошмары, – сказал Раф, не повернув головы. – Какие еще “страшные сны”? Ты же не шестилетка!
– Что за сны? – спросила Эбби. Меж бровей у нее залегла тонкая, тревожная складочка.
Я мотнула головой:
– Не помню. Почти ничего. Просто… боязно там бродить одной.
– Но и мне боязно, – сказал Джастин. Видно было, что он расстроен. – Ненавижу там ходить – ей-богу, ненавижу, это вам не… Там ужас. Жуть. Может, кто-нибудь другой пойдет?
– Или, – подоспел на выручку Дэниэл, – раз тебе там так страшно, Лекси, почему бы не остаться дома?
– Потому что. Если не выйду на воздух, то рехнусь.
– Я с тобой, – вызвалась Эбби. – Поболтаем о своем, о девичьем.
– Ты уж не обижайся, – Дэниэл тепло улыбнулся Эбби, – но, сдается мне, маньяка-убийцу вам не напугать. Если боишься, Лекси, возьми с собой кого-нибудь покрупнее. Может, я с тобой?
Раф встрепенулся.
– Если ты идешь, – сказал он Дэниэлу, – то и я тоже.
Все угрюмо замолчали. Раф уставился на Дэниэла холодно, не мигая; Дэниэл поднял на него спокойные глаза.
– Почему? – спросил он.
– Потому что он полный придурок, – сказала Эбби, глядя в книгу. – Не обращай внимания, и он уйдет или хотя бы заткнется. Здорово было бы, правда?
– Ребята, вы мне там не нужны. – Я готова была к тому, что Дэниэл за мной увяжется, но не ожидала, что у Джастина необъяснимый страх перед здешними тропинками. – Вы только и знаете что собачиться, неохота это слушать. Мне нужен Джастин. Я его в последнее время вообще не вижу.
Раф фыркнул:
– Ты его видишь весь день, каждый день. Не боишься передозировки Джастина?
– Это совсем не то. Мы давным-давно не разговаривали как следует.
– Не пойду я туда на ночь глядя, Лекси, – взмолился Джастин, лицо страдальческое. – Я и рад бы, да не могу.
– Ну что, – сказал Дэниэл мне и Рафу, отложив книгу. В его усталых глазах затеплился хитрый огонек. – Пойдем?
– Не надо. – Я обвела всех взглядом и брезгливо поморщилась. – Не надо, и все. Сидите тут, нойте, жалуйтесь, а я пойду одна, и если меня опять зарежут, вам же и лучше!
Я хлопнула дверью так, что стекла зазвенели, а перед этим успела расслышать, как Раф начал говорить, но Эбби оборвала его гневным шепотом: “Замолчи!” Выйдя в сад, я оглянулась – все четверо вновь склонились над книгами, каждый в своем круге света от лампы, сияющие, закрытые, недосягаемые.
Вечер выдался пасмурный, густой неподвижный воздух окутал холмы влажным одеялом. Шагала я стремительно, стараясь себя убедить, что сердце колотится не от волнения, а от быстрой ходьбы. Вспомнились первые дни в “Боярышнике” – тогда казалось, будто где-то рядом тикают огромные невидимые часы, подгоняют меня: быстрей, быстрей! Вскоре они умолкли и я зажила в приятном, размеренном ритме “Боярышника”, забыв о спешке. Теперь часы снова отбивали время яростно, с каждой секундой громче, гнали навстречу неведомому роковому часу икс.
Фрэнку я позвонила на ходу – дрожь пробирала при мысли, что придется залезть на дерево и сидеть там не шелохнувшись.
– Наконец-то, – обрадовался Фрэнк. – Ты что, марафон пробежала?
Я пробовала отдышаться, прислонившись к дереву, потом забралась на свою ветку.
– Хмель прогнать пытаюсь, голову проветрить.
– Одобряю, – сказал Фрэнк. – Во-первых, детка, вчера вечером ты все сделала на ура. Когда вернешься, с меня коктейль. Возможно, ты напала на след.