онемногу. Но меня не покидала мысль: неважно, кто эта девушка и что натворила, мы с нею связаны с рождения. Мы привели друг друга сюда, в эту жизнь. Я знаю о ней то, чего не знает больше никто на свете. Не могу я ее сейчас бросить. Кроме меня, некому больше смотреть на мир ее глазами, читать ее мысли, некому расшифровать тайнопись, что она оставила, рассказать ее историю.
Я знала одно: у истории не хватает конца, и отыскать его поручено мне, и мне страшно. Я не из пугливых, но я, как и Дэниэл, понимаю, что все в жизни имеет цену. Но Дэниэл не знал или не упомянул того, о чем я говорила в самом начале, – цена изменчива, как пламя, и когда мы делаем выбор, то не всегда понимаем, чем в итоге придется расплачиваться.
И еще одна мысль билась в голове, неотступная, пугающая: вот зачем Лекси меня нашла, вот чего добивалась она с самого начала. Она искала ту, кто займет ее место, отбросит свою незадавшуюся жизнь, даст ей растаять, как утренний туман над лугом; кто станет ароматом колокольчиков, зеленым ростком, чтобы ей самой вновь расцвести, воплотиться, выжить.
Наверное, лишь тогда я поняла по-настоящему, что она умерла – девушка, которую я ни разу не видела живой. Мы с нею связаны навек. На двоих у нас одно лицо, оно будет меняться с годами, и в зеркале я буду видеть ее такой, какой ей стать уже не суждено. В эти яркие безумные недели мне удалось пожить ее жизнью, она питала меня своей кровью, как питала колокольчики и росток боярышника. Но когда мне выпала возможность сделать последний шаг, переступить черту, лечь с Дэниэлом на ковер из листьев плюща под рокот водопада, позабыть прежнюю жизнь, разбитую, исковерканную, и начать все заново – я отказалась.
Было тихо, ни ветерка. С минуты на минуту нужно вернуться в “Боярышник” и сделать все, чтобы его разрушить.
Вдруг ни с того ни с сего так захотелось позвонить Сэму, что аж засосало под ложечкой. Пока не поздно, сказать, что я возвращаюсь домой, что я, можно считать, уже вернулась, что я боюсь, отчаянно боюсь, как ребенок темноты, и хочу услышать его голос.
Телефон Сэма был отключен. Лукавый женский голос на автоответчике попросил оставить сообщение. Значит, Сэм работает: следит за домом Нейлора, перечитывает в очередной раз показания, проверяет, не пропустил ли чего. Будь я плаксой, я бы точно разревелась.
Не успев сообразить, что делаю, я включила антиопределитель и набрала номер Роба. Свободной рукой прикрыла микрофон и почувствовала, как бьется сердце, медленными, тяжелыми толчками. Большей глупости я, наверное, в жизни не делала, но остановиться уже не могла.
– Райан, – ответил Роб со второго гудка – судя по голосу, сна ни в одном глазу; засыпает он всегда с трудом. Я не ответила, и он сказал с тревогой, настойчиво: – Алло!
Я отключилась. Когда палец был уже на кнопке, я услышала его взволнованный голос: “Кэсси?” – но было поздно. Я сползла на землю, под дерево, и долго просидела, обняв колени.
Вспомнилась одна ночь, во время нашего последнего дела. В три часа утра я, оседлав “веспу”, помчалась на место преступления забирать Роба. На обратном пути все дороги были пусты, я разогналась; Роб на каждом повороте прижимался ко мне, а мотороллер мчался легко, будто на нем не двое, а один человек. И вдруг из-за очередного поворота вылетели две полосы света, белоснежные, слепящие, заполнили всю дорогу, прямо на нас несся грузовик, но мотороллер, качнувшись легко, как тростинка, свернул с пути, и грузовик просвистел мимо. Роб обнимал меня за талию, я чувствовала, как он вздрагивает, и думала – скорей бы домой, в тепло, вспоминала, есть ли что-нибудь в холодильнике.
Ни я ни он не знали, что дружба наша доживает последние часы. Я опиралась на нее беспечно, легкомысленно, чувствовала себя как за каменной стеной, но и дня не прошло, как она стала рушиться, обваливаться – не удержать никакими силами. Я просыпалась по ночам, видя перед собой те фары, ослепительные, ярче солнца. Вот и сейчас, на ночной тропе, зажмурив глаза, я увидела их снова и подумала: можно было просто ехать не сворачивая. Как Лекси. Устремиться навстречу свету, вознестись в безбрежную тишину, попасть за черту, где мы были бы неуязвимы.
21
Спустя всего пару часов Дэниэл уже придумал новый ход. Я сидела в постели, уставившись в книгу братьев Гримм, перечитывала в десятый раз предложение, ни слова не понимая, и тут в дверь коротко, осторожно постучали.
– Заходите, – отозвалась я.
Заглянул Дэниэл, безупречно одетый – белоснежная рубашка, начищенные туфли.
– Есть минутка? – спросил он вежливо.
– Конечно, – в тон ему ответила я, отложив книгу.
Нет, это была не капитуляция и даже не перемирие, но сейчас ни ему ни мне ничего не сделать.
– Я просто хотел, – сказал Дэниэл и, отвернувшись, прикрыл за собой дверь, – с тобой переговорить. С глазу на глаз.
Не успев сообразить, в чем дело, я уже действовала. В ту секунду, когда он стоял ко мне спиной, запустила руку под пижаму, рванула микрофон, и он со щелчком отсоединился. Когда Дэниэл повернулся ко мне, я как ни в чем не бывало держала книгу.
– О чем? – спросила я.
– Кое-что, – Дэниэл расправил одеяло, сел на кровать, – меня беспокоит.
– Вот как?
– Да. С тех пор как ты… скажем так, появилась. Небольшие нестыковки, и чем дальше, тем сильнее они бросались в глаза. В тот вечер, когда ты съела лук и попросила добавки, у меня уже были большие сомнения.
Он вежливо умолк, приглашая меня высказаться. Я смотрела на него. Как же так вышло, что я не смогла этого предвидеть?
– А дальше, само собой, – продолжал он, не дождавшись ответа, – была прошлая ночь. Может, ты знаешь, а может, и нет, но мы с тобой – точнее, я и Лекси – несколько раз… Ладно, скажу лишь, что поцелуй столь же неповторим, как смех. Вчера, когда мы поцеловались, я почти убедился, что ты не Лекси.
Он смотрел на меня спокойными глазами, сидя в ногах кровати. Он был как живое напоминание: у меня есть начальник, есть любимый человек, на работе не одобрят поцелуев агента с подозреваемым. Все это стало его новым оружием, давало ему надо мной власть. Если бы я не выключила микрофон, то через несколько часов меня ждало бы бесславное возвращение домой и назначение куда-нибудь в глушь на всю оставшуюся жизнь.
– Хоть это и нелепая просьба, – невозмутимо сказал Дэниэл, – хотелось бы взглянуть на так называемую колотую рану. Просто убедиться, что ты та, за кого себя выдаешь.
– Пожалуйста, – бодро ответила я, – почему бы и нет?
В глазах Дэниэла сверкнуло изумление. Я задрала пижаму, отклеила пластырь, показав разъем для “жучка” и батарейку.
– Отличный ход, – сказала я, – но мимо. И если ты добьешься, что меня выведут из дела, думаешь, я уйду без шума? Даже найдись у меня всего пять минут, за эти пять минут я скажу ребятам, кто я, и скажу, что ты меня давно раскусил. Как, по-твоему, это воспримет, к примеру, Раф?
Дэниэл наклонился, осмотрел микрофон.
– Что ж… – ответил он, – попытаться все равно стоило.
– Так или иначе, времени у меня совсем немного, – сказала я. И продолжала скороговоркой – Фрэнк наверняка почуял неладное, как только отключился микрофон, и в запасе у меня от силы минута: – Несколько дней. Но они мне нужны. Если ты вздумаешь их у меня отобрать, я пойду на все. А если нет – как знать, может, ничего ценного я не добуду, и тогда мы устроим так, что остальные не узнают, кто я.
Дэниэл смотрел на меня без всякого выражения, сложив на коленях широкие ладони.
– Мои друзья – моя забота. Не позволю тебе прижимать их к стенке и допрашивать.
– Понимаю. Но сегодня я тебе хлопот не доставила. Просто не отбирай у меня эти дни, договорились?
– Сколько именно дней? – спросил Дэниэл.
Я покачала головой:
– Неважно. Через десять секунд я снова включу микрофон – пусть со стороны кажется, будто вылетел случайно, – и мы невинно поболтаем о том, почему я дулась за ужином. Ладно?
Дэниэл равнодушно кивнул, по-прежнему разглядывая микрофон.
– Отлично, – сказала я. – Начали. Не хочу… – я включила микрофон посреди фразы, для пущей естественности, – это обсуждать. Башка трещит, мне паршиво, хочу побыть одна. Ясно?
– Это, наверное, похмелье, – послушно подсказал Дэниэл. – Тебе всегда от красного плохо, да?
В каждом слове таился подвох.
– Какая разница? – Я капризно, по-детски дернула плечом, поправила повязку. – Может, пунш виноват. Раф, наверное, наркоты туда подмешал. Он в последнее время стал больше пить, замечаешь?
– Все у Рафа нормально, – холодно отозвался Дэниэл. – И у тебя, надеюсь, все будет нормально, главное, выспись как следует.
Быстрый топот внизу, скрип двери.
– Лекси? – с тревогой окликнул Джастин с лестничной площадки. – Что-нибудь случилось?
– Дэниэл ко мне пристает! – крикнула я в ответ.
– Дэниэл? Что ты к ней пристал?
– Я не приставал.
– Допытывается, отчего мне паршиво, – крикнула я. – Паршиво, и все, пускай он отлипнет!
– Так отчего тебе паршиво? – Джастин вышел из своей спальни и стоял у подножия лестницы; я мысленно видела, как он в полосатой пижаме смотрит вверх, держась за перила и близоруко щурясь. От пристального, упорного взгляда Дэниэла мне сделалось неуютно.
– Тише вы! – сердито крикнула из-за двери Эбби. – Люди спят!
– Лекси? Так отчего тебе паршиво?
Глухой удар – Эбби что-то швырнула в стену.
– Джастин, тише, я сказала! Господи!
Снизу донесся недовольный голос Рафа:
– Что за чертовщина?
– Джастин, сейчас спущусь, все объясню, – крикнул Дэниэл. – Идите все спать. – И мне: – Спокойной ночи. – Встал, поправил одеяло. – Сладких снов. Надеюсь, к утру тебе полегчает.
– Да, – отозвалась я. – Спасибо. Не надейся.
Мерные шаги Дэниэла на лестнице, приглушенные голоса внизу: сначала в основном Джастин, а иногда Дэниэл, потом – наоборот. Я осторожно вылезла из постели, прижалась ухом к полу, но говорили они почти шепотом, ни слова не разобрать.