– И мне не дает покоя вопрос, – продолжал Фрэнк вполголоса, – что для вас важнее, чем засадить подонка в тюрьму? Признайтесь, мисс Мэдисон. Что для вас так важно?
– Шоколадки, – ответила я, разглядывая ноготь.
Фрэнк продолжал прежним тоном:
– Мне кажется, я успел вас узнать достаточно хорошо. О чем вы говорили в больнице, каждый день, с той минуты, когда я зашел? Чего просили, даже зная, что это невозможно? Куда рвались в день выписки? При мысли о чем запрыгали от радости, так что швы чуть не разошлись?
Я смотрела в пол, грызла ноготь.
– О встрече с друзьями, – сказал Фрэнк чуть слышно. – Они вам дороги, мисс Мэдисон. Они для вас превыше всего. Может, даже важнее, чем поиски того, кто вас чуть не убил. Разве нет?
Я пожала плечами:
– Ясное дело, дороги. И что?
– Если бы вы стояли перед выбором, мисс Мэдисон… Представим, к примеру, что один из них вас ранил и вы вспомнили… Как бы вы поступили?
– Я бы не очутилась перед выбором – ни один из них меня пальцем не тронет. Никогда. Ведь это мои друзья!
– Вот и я о том же. Вы кого-то покрываете, и вряд ли Джона Нейлора. Кого вам защищать, как не друзей?
– Я не защищаю…
Я и охнуть не успела, как он подскочил к столу, наклонился к моему лицу. Я невольно отпрянула.
– Вы мне лжете, мисс Мэдисон. Вы что, не понимаете, что ложь ваша шита белыми нитками? Вам известно что-то важное, это помогло бы найти преступника, а вы скрываете. Вы мешаете следствию. Это преступление. За это могут посадить.
Я тряхнула головой, отодвинулась от него подальше.
– Арестовать меня хотите? За что? Господи, я же здесь потерпевшая! Если я просто хочу скорей это все забыть…
– Хотите, чтоб вас резали каждый день, а по воскресеньям дважды, – пожалуйста, мне плевать! Но я вам не дам тратить время, мое и моих коллег. Знаете, сколько людей уже месяц работают над вашим делом, мисс Мэдисон? Представляете, сколько мы на это ухлопали времени, сил, денег? Я не дам все это спустить в унитаз из-за одной капризной девчонки, которой на все плевать, кроме так называемых друзей! Не дождетесь!
Он не притворялся. Лицо его было вровень с моим, глаза метали синие молнии, каждое слово кипело гневом – то ли на меня, то ли на Лекси, он, наверное, и сам уже запутался. Эта девушка, словно линза, по-своему преломляла реальность, отражала мириады лучей, множила миры, – если вглядеться, только голова закружится.
– Дело я раскрою, – продолжал Фрэнк. – Времени не пожалею, а виновного засажу. И если будете прятать голову в песок, если не поймете, насколько все серьезно, а продолжите со мной в кошки-мышки играть, то и вас засажу с ним заодно. Ясно?
– Не лезьте мне в лицо! – крикнула я, заслонившись от него локтем. Только тут я заметила, что кулак у меня стиснут и злюсь я не меньше, чем Фрэнк.
– Кто вас ранил, мисс Мэдисон? Скажете мне в глаза, что не знаете? Ну-ка посмотрим. Скажите, что не знаете! Ну же!
– Да пошло оно все! С какой стати мне что-то доказывать? Помню, как бежала, руки в крови, – что хотите, то с этим и делайте. А теперь отстаньте от меня. – Я вся поникла, спрятала руки в карманы, уставилась в стену.
Фрэнк долго отдувался, искоса поглядывая на меня.
– Ладно, – сказал он наконец. И не спеша отодвинулся от стола. – На том и остановимся. Пока что. – И вышел.
Вернулся он не скоро – может, через час, я уже перестала следить за временем. Подобрав обломки ручки, я выкладывала из них мозаику на краю стола.
– Ну, – сказал Фрэнк, заглянув наконец ко мне, – ты не ошиблась: весело было!
– Красота, да и только! – согласилась я. – Ну и как, помогло?
Фрэнк пожал плечами:
– Перепугались здорово, сидят как на иголках. Но пока держатся – видно, не пришло время. Нам бы еще час-другой, однако Дэниэл уже беспокоится – он, конечно, сама вежливость, но спрашивает, скоро ли это кончится. Хочешь побыть с остальными без него – забирай их сейчас.
– Спасибо тебе, Фрэнк, – искренне поблагодарила я. – Спасибо.
– Постараюсь его задержать подольше, но уж как получится. – Сняв с крючка на двери мою куртку, Фрэнк помог мне одеться. – Я с тобой играю честно, Кэсси. Посмотрим, будешь ли ты играть по правилам.
Ребята ждали меня внизу, в холле, – лица землистые, глаза опухшие. Раф сидел у окна и болтал ногой; Джастин приютился в кресле, как большой грустный аист; лишь Эбби, сидевшая прямо, сложив руки на коленях, казалась более-менее собранной.
– Спасибо, что пришли, – весело поблагодарил их Фрэнк. – Вы нам очень-очень помогли. Ваш друг Дэниэл еще со мной поработает, просил вас ехать домой, а он догонит.
Джастин подскочил, будто его разбудили.
– Но почему… – начал он, но Эбби перебила, схватив его за руку:
– Спасибо, следователь. Если что-то еще понадобится, звоните.
– Конечно. – Фрэнк подмигнул ей. Одной рукой он придерживал дверь, другую подавал нам по очереди, будто следя, чтобы никто из нас не задержался, не затеял спор. И каждому говорил: – До скорого.
– Зачем? – возмутился Джастин, едва за нами закрылась дверь. – Не хочу уезжать без Дэниэла.
– Помолчи, – Эбби сжала ему локоть, будто бы по-дружески, – не останавливайся. Не оглядывайся. Мэкки, наверное, за нами следит.
Мы сели в машину и долго ехали молча.
– Ну что, – Раф нарушил тишину – невыносимую, будто скрежет железа по стеклу, – о чем на этот раз говорили? – Он нерешительно оглянулся на меня.
– Не надо, – сказала с переднего сиденья Эбби.
– Зачем им Дэниэл? – не унимался Джастин. Машину он вел, как выжившая из ума старушенция: то летел на полной скорости (я молилась, чтобы мы не наткнулись на автоинспекцию), то вдруг начинал осторожничать и, судя по голосу, готов был расплакаться. – Что им надо? Его арестовали?
– Нет, – твердо отвечала Эбби. Ей неоткуда было знать, арестовали Дэниэла или нет, но Джастин слегка расслабился, успокоился. – Он не пропадет, не волнуйся.
– Он уж точно не пропадет, – сказал Раф, глядя в окно.
– Так он и ожидал, – сказала Эбби. – Не знал, к кому из нас прицепятся – к Джастину, или к Лекси, или к обоим, – но предполагал, что нас разделят.
– А при чем тут я? – Джастин готов был сорваться на крик.
– Ох, ради бога, Джастин, хватит ныть, мужик ты или не мужик? – огрызнулся Раф.
– Чуть помедленней, – велела Эбби, – а то нас остановят. Нас просто запугивают – вдруг мы что-то скрываем?
– Но с чего они взяли…
– Не надо в это углубляться. Ведь этого они и добиваются – чтобы мы гадали, что у них в голове, искали объяснения их поступкам и еще сильней боялись. Не подыгрывай им.
– Если эти гориллы нас перехитрят, – сказал Раф, – значит, мы заслуживаем тюрьмы. Клянусь, мы умнее этих…
– Хватит! – закричала я, стукнув кулаком по Эббиному сиденью. Джастин охнул и чуть не отправил нас в кювет, но мне было все равно. – Заткнись! Это не соревнование! Это моя жизнь, а не игра, мать вашу, ненавижу вас всех!
Тут я заплакала, да так, что сама испугалась. Я давным-давно не плакала – ни из-за Роба, ни из-за моей загубленной карьеры в Убийствах, ни из-за провала операции “Весталка”, – а тут разрыдалась. Заткнула рот рукавом и рыдала безутешно, оплакивая и Лекси во всех ее обличьях, и малыша, чье лицо никто никогда не увидит, и танец Эбби на посеребренной луной траве, и Дэниэла, который любовался ею с улыбкой, и волшебные руки Рафа на клавишах пианино, и Джастина, который целовал меня в лоб, и свою вину перед ними в прошлом и будущем, и миллион упущенных возможностей, а машина неслась на полной скорости навстречу неизбежному, неотвратимому.
Эбби полезла в бардачок, протянула мне упаковку салфеток. Окно с ее стороны было открыто, в него протяжно свистел ветер, и так спокойно было в машине, так уютно, что я дала себе волю и не унималась.
23
Когда Джастин подъехал к конюшне, я выскочила и бросилась к дому, только галька разлеталась из-под ног. Никто меня не окликнул. Я повернула ключ и, оставив дверь нараспашку, побежала наверх, к себе.
Казалось, спустя вечность в дом зашли ребята (скрип двери, нестройный хор голосов в прихожей), хотя на самом деле не прошло и минуты, я сверялась с часами. Я решила дать им минут десять. Меньше нельзя – не успеют обменяться впечатлениями (впервые за весь день) и сами себя довести до паники; больше тоже нельзя – Эбби успеет собраться с мыслями и призовет к порядку остальных.
Все эти десять минут я прислушивалась к голосам снизу – тихим, напряженным, срывающимся – и готовилась. Предзакатное солнце струилось в окно, и светло было так, что я чувствовала себя невесомой, словно мушка в капле янтаря, а все движения были выверенны, отточенны, как в ритуальном танце, который я репетировала всю жизнь. Руки двигались будто сами по себе: расправляли корсет – он уже замусолился, а в стиральную машину не засунешь, – шнуровали его, заправляли в джинсы, прятали под него револьвер, спокойно, неторопливо, будто в запасе у меня вечность. Вспомнилось, как далеко отсюда, у себя в квартире, я впервые надевала одежду Лекси, воображая, будто это доспехи или ритуальное облачение, и еле сдерживая счастливый смех.
Выждав десять минут, я прикрыла за собой дверь маленькой спальни, полной солнца и аромата ландышей, прислушалась к затихающим голосам внизу. Умылась в ванной, насухо вытерла лицо, полотенце повесила между двумя другими, Эбби и Дэниэла. И в зеркале увидела чужое лицо – бледное, огромные глаза смотрят с тревогой, будто предупреждают о неведомой угрозе. Я одернула свитер, проверила, не выпирает ли револьвер, и спустилась.
Они сидели в гостиной, все трое. Секунду, пока меня не увидели, я постояла в дверях, посмотрела на них. Раф, развалившись на диване, беспокойно перекидывал карты из руки в руку. Эбби в кресле, закусив губу, склонилась над куклой – пыталась шить, но каждый стежок ей давался с трудом. Джастин сидел в кресле с высокой спинкой, и почему-то смотреть на него было особенно больно: узкие поникшие плечи, заштопанный рукав, длинные руки, а запястья по-детски тонкие, хрупкие. На кофейном столике теснились бокалы, бутылки – водка, тоник, апельсиновый сок; что-то пролилось, но никто не удосужился вытереть. На полу тонкой резьбой темнели тени плюща.