Он рассеянно глядел куда-то в угол комнаты. Мне вспомнилось, как я бродила по этим тропинкам, чувствуя спиной чей-то взгляд; интересно, сколько раз за мной на самом деле крался Джон Нейлор.
– Дэниэл наконец выпрямился и говорит: “Пожалуй, хватит. Пойдем отсюда”. Я обернулся и… – Джастин сглотнул. – Фонарик я выключить не успел. Голова у тебя упала на плечо, и на тебя лил дождь, капал тебе на лицо, казалось, ты плачешь во сне, будто тебе что-то приснилось… я не мог… Боже… не мог вынести мысли о том, чтобы тебя вот так бросить. Хотел с тобой остаться до рассвета или хотя бы пока не кончится дождь, но когда я это сказал Дэниэлу, он на меня посмотрел как на чокнутого. И я говорю ему: тогда давай хотя бы… хотя бы под крышу ее занесем. Сначала он тоже не согласился, но когда понял, что иначе я с места не сойду, придется меня тащить, то сдался. Бушевал страшно – мол, если мы за решетку угодим, то виноват буду я, – но мне было плевать. И мы…
На щеке у Джастина блестела слезинка, но он не замечал.
– Ты была такая тяжелая. Ты же худенькая, я тебя миллион раз на руках носил, я думал… Но это было все равно что тащить куль мокрого песка. И ты была совсем холодная и такая… лицо у тебя стало другим, как у той куклы. Не верилось, что это ты. Мы занесли тебя в другую комнату, под крышу, и я пытался тебя… чтобы тебе… Холод был жуткий. Я хотел тебя укрыть своим свитером, но знал, что Дэниэл не даст – бросится на меня с кулаками или что-нибудь еще. Он все протер платком, даже лицо твое и шею, где он искал… Потом отломил ветку с куста у входа и везде подмел. Следы заметал, наверное. Вид у него был… господи… несуразный. Ходит туда-сюда по этой жуткой комнате, согнувшись в три погибели, с веткой, подметает! И фонарик мерцает в кулаке, и на стенах тени огромные качаются…
Джастин вытер щеки, посмотрел на свои ладони.
– Я над тобой молитву прочитал перед уходом. Понимаю, это мелочь, но… – На щеках у него снова заблестели слезы. – “Да воссияет над ней вечный свет…”
– Джастин, – ласково сказала Эбби, – вот же она, здесь.
Джастин покачал головой.
– Потом, – сказал он, – мы пошли домой.
Через секунду Раф щелкнул зажигалкой – громко, мы все вздрогнули.
– Они зашли во двор, – сказал он. – Ну и вид был у них, как из фильма “Ночь живых мертвецов”!
– Мы на них набросились с криками, спрашиваем, что случилось, – вставила Эбби, – а Дэниэл молчит, смотрит в одну точку, а взгляд жуткий, стеклянный, будто и не видит нас вовсе. Выставил вперед руку, загородил Джастину дорогу и спрашивает: “Есть у кого-нибудь белье в стирку?”
– Мы вообще не врубились, что он несет, – подхватил Раф. – Не время было секретничать, потому я попытался его схватить, вытрясти из него правду, а он отскочил да как шикнет: “Не трогай меня!” И от голоса его я чуть не грохнулся. Нет, он не кричал, говорил почти шепотом, но лицо… Он был на себя не похож и вообще на человека не похож. Щерился на меня по-звериному.
– Он был в крови, – сказала Эбби резко, – не хотел тебя запачкать. И вдобавок еще не оправился. Мы с тобой в ту ночь легко отделались, Раф. (Раф фыркнул.) Нет, честное слово. Ты бы хотел оказаться там, в коттедже?
– Я был бы не против.
– Не дай бог тебе там оказаться, – возразил Джастин с обидой в голосе. – Верь моему слову. Эбби права: вы легко отделались.
Раф возмущенно повел плечами.
– В общем, так, – продолжала Эбби спустя секунду напряженного молчания. – Дэниэл вдохнул поглубже, провел рукой по лбу и говорит: “Эбби, принеси нам по смене белья и по полотенцу, пожалуйста. Раф, тащи пластиковый пакет, да побольше. Джастин, раздевайся”. А сам уже рубашку расстегивает.
– Прихожу с пакетом, а он и Джастин стоят посреди двора в одних трусах, – сказал Раф, смахнув с рубашки пепел. – Препротивное зрелище.
– Я замерз как цуцик, – сказал Джастин. Когда худшая часть истории осталась позади, у него и голос сделался лучше: спокойный, усталый. – Дождь хлещет, минус семь миллионов градусов, ветер ледяной, и мы посреди двора в одном белье. Я не понимал, зачем все это надо, ничего не соображал, просто делал что скажут. Дэниэл побросал нашу одежду в пакет и говорит, мол, хорошо, что куртки не надели, я и туфли хотел туда же бросить, помочь хотел, а он: “Нет, оставь, потом с ними разберусь”. Тут Эбби вернулась, принесла нам чистую одежду, полотенца, мы вытерлись, оделись…
– Я опять попытался выяснить, что случилось, – сказал Раф, – на сей раз зашел издалека. Джастин на меня посмотрел, как загнанный олень, а Дэниэл и вовсе на меня не взглянул, заправил рубашку в брюки и командует: “Раф, Эбби, несите в стирку ваше белье. Если грязного нет, сойдет и чистое”. Взял пакет в охапку и зашлепал босиком на кухню, а Джастин за ним, как щенок, увязался. Я пошел и принес белье, сам не знаю зачем.
– Дэниэл правильно сделал, – пояснила Эбби. – Если бы полиция заявилась во время стирки, выглядеть должно было так, будто мы и правда стираем, а не от улик избавляемся.
Раф повел плечом:
– Неважно. Дэниэл запустил стиральную машину и стоит, хмурится, глядит на нее, как на неведомое чудо техники. А мы стоим на кухне как кучка идиотов, ждем чего-то; ждали, наверное, когда Дэниэл что-нибудь скажет, хотя…
– Ну а я ничего не видел, кроме ножа, – сказал чуть слышно Джастин. – Раф и Эбби его оставили там, в кухне на полу…
Раф посмотрел в потолок, указал подбородком на Эбби.
– Да, – кивнула она, – это я оставила. Решила, лучше не трогать, пока не вернутся ребята и не расскажут, какой у нас план.
– Потому что, конечно, – добавил Раф с придыханием, нарочно растягивая слова, – без плана никуда! У Дэниэла всегда есть план, так ведь? Приятно сознавать, что всегда есть план?
– Эбби на нас наорала, – сказал Джастин. – Как завопит: “Где Лекси, мать вашу?!” Мне прямо в ухо, я чуть в обморок не грохнулся.
– Дэниэл обернулся и смотрит на нас, – подхватил Раф, – будто не узнаёт. Джастин пытался что-то сказать, но закашлялся, а Дэниэл подскочил, глазами хлопает. И говорит: “Лекси в своем любимом разрушенном коттедже. Она умерла. Я думал, Джастин вам уже сказал”. И стал носки надевать.
– Джастин нам сказал, – шепнула Эбби, – но все-таки оставалась надежда, что он ошибся…
Наступила тишина. Наверху, на лестничной площадке, тикали часы, тяжело отсчитывая секунды. Где-то мчался по шоссе Дэниэл, вдавив в пол педаль газа, – с каждой секундой он все ближе и ближе к дому.
– А потом? – спросила я. – Легли спать, и все?
Они переглянулись. У Джастина вырвался смешок, тоненький и беспомощный, остальные подхватили.
– Что вы делали? – переспросила я.
– Не понимаю, что тут смешного, – сказала Эбби, утирая слезы, и попыталась взять себя в руки, сделать строгое лицо, и от этого все еще пуще расхохотались. – О господи… ничего смешного, честное слово, совсем не смешно. Просто…
– Ты не поверишь, – сказал Раф, – мы играли в покер.
– Да. За этим самым столом…
– Пугались шума дождя чуть ли не до разрыва сердца…
– Джастин зубами стучал беспрерывно, будто на маракасе играл…
– А когда дверь хлопнула от ветра? И Дэниэл со стула свалился?
– Кто бы говорил! Почти всю игру ты светил свои карты. На твое счастье, у меня не было настроения жульничать, а то ободрала бы тебя как липку…
Они перебивали друг дружку, упиваясь свободой, словно школьники после трудного экзамена.
– Боже мой… – Джастин закрыл глаза, прижал к виску бокал. – Этот чертов, чертов покер… Как вспомню ту игру, до сих пор волосы дыбом. Дэниэл все повторял: “Единственное надежное алиби – это четкая последовательность событий…”
– Остальные двух слов связать не могли, – сказал Раф, – а он философию развел, про искусство алиби. А я даже слова “алиби” выговорить не мог.
– И он заставил перевести все часы назад, на одиннадцать – когда начался весь этот ужас, – потом вернуться на кухню, домыть посуду и идти играть в карты. Как будто ничего не случилось.
– Он играл за себя и за тебя, – объяснила мне Эбби. – Когда тебе выпали хорошие карты, а ему еще лучше, он пошел против тебя ва-банк и выиграл. Это было как в кино.
– И каждый твой ход он комментировал, – сказал Раф. Взял бутылку водки, долил себе в бокал. В предвечерней золотой дымке он был прекрасен: ворот рубашки распахнут, золотистые волосы падают на глаза – точь-в-точь гуляка эпохи Регентства после бала. – “Лекси повышает ставку, Лекси пас, Лекси нужно выпить, передайте ей вино, пожалуйста…” Как сумасшедший где-нибудь в парке – сидит на лавочке и скармливает воображаемому другу бутерброд. Когда он тебя вышиб, то заставил нас разыграть сценку: ты идешь на прогулку, а мы делаем ручкой в пустоту… Я думал, мы все рехнулись. Помню, сижу я здесь, в этом самом кресле, вежливо прощаюсь с дверью, а про себя думаю, спокойно и ясно: “Значит, вот как сходят с ума”.
– Дело шло к трем ночи, – сказал Джастин, – но Дэниэл не разрешал нам лечь. Сидели здесь, играли в техасский холдем, чтоб он провалился, до победного конца – Дэниэл, конечно, выиграл, он один мог сосредоточиться, но ему понадобилась вечность, чтобы всех нас вынести. В полиции, наверное, думают, что хуже нас игроков не сыщешь, я пасовал с флешами и поднимал ставки с десяткой… Так вымотался, что в глазах двоилось, думал, мне снится кошмар и я вот-вот проснусь. Одежду мы развесили сушиться у камина, и получилась будто сцена из фильма “Туман”: пар от одежды, дрова трещат, и все в дыму от скверных сигарет Дэниэла…
– За нормальными он меня не пускал, – объяснила Эбби. – Сказал, надо держаться вместе, да и по камерам на заправке узнают, во сколько я приходила, тогда весь план насмарку… Он был как генерал какой-нибудь. (Раф фыркнул.) Именно так. А нас всех трясло, карты из рук валились…
– Джастина в конце концов стошнило, – процедил Раф с сигаретой в зубах, потушив спичку. – На кухне, в раковину, весьма живописно.
– Не удержался, – сказал Джастин. – Я только об одном и думал: как ты лежишь там в темноте, совсем одна…