Он протянул руку, стиснул мне локоть. Я накрыла его ладонь своей; рука у него была худая, ледяная и страшно дрожала.
– Все мы только об этом и думали, – добавила Эбби, – но Дэниэл… Видно было, как ему тяжело: лицо осунулось, будто он потерял за вечер пять кило, и глаза страшные – огромные, черные, а сам спокойный, словно ничего не случилось. Джастин начал отмывать раковину…
– Он все еще икал, – сказал Раф, – слышно было. Из нас пятерых, Лекси, у тебя, по-моему, был самый спокойный вечер.
– Но Дэниэл ему велел: оставь так, всю хронологию испортишь.
– Как видно, – объяснил мне Раф, – главное в алиби – его простота: чем меньше нужно пропускать или придумывать, тем меньше риск ошибиться. Он повторял: “Сейчас всем нам нужно запомнить, что мы помыли посуду и сели играть в карты, а остальное забыть. Ничего не было”. Другими словами, иди сюда, Джастин, и карты в руки. А бедняга Джастин аж зеленый весь.
Насчет алиби Дэниэл был прав. Хорошо он в этом разбирался, слишком хорошо. Вспомнился тот вечер у меня дома – за окнами лиловый закат, Сэм что-то царапает в блокноте, а я составляю портрет убийцы: человек с преступным прошлым.
Сэм всех четверых пробил по базе – ничего серьезней штрафов за превышение скорости. Я понятия не имела, что за проверку проводил Фрэнк по своим хитрым секретным каналам, что он выяснил и придержал при себе, а что упустил, кто из четверых лучше всех хранил секреты.
– Он даже нож не разрешил убрать, – сказал Джастин. – Так на полу и валялся, пока мы в карты играли. Я сидел спиной к кухне и, ей-богу, чувствовал, что он там, рядом, как у Эдгара По или в якобитской драме. Раф сидел напротив меня и все время дергался и моргал, словно у него тик…
Раф скорчил недоверчивую гримасу.
– Я не дергался.
– Дергался. Ровно раз в минуту, хоть часы по тебе проверяй. Как будто увидел у меня за спиной что-то страшное, а я, глядя на тебя, боялся обернуться – вдруг там нож в воздухе парит и светится, мигает или… не знаю…
– Ох, ради бога! Тоже мне леди Макбет!
– Боже, – вырвалось у меня, – нож! Он до сих пор… то есть мы едим… – Я неопределенно махнула рукой в сторону кухни и замерла, посасывая палец. Я не притворялась, в голове пульсировала мысль, что вся еда в доме пропитана невидимой кровью Лекси.
– Нет, – поспешно ответила Эбби. – Боже сохрани. Дэниэл от него избавился. Когда мы все легли спать – точнее, разошлись по спальням…
– Спокойной ночи, Мэри Эллен, – процитировал Раф. – Спокойной ночи, Джим Боб. Сладких снов[39]. Господи…
– …он сразу спустился – я слышала его шаги на лестнице. Не знаю точно, что он там делал, но наутро часы снова шли правильно, раковина была чистейшая, пол на кухне тоже – похоже, он его отдраил весь, не только тот пятачок. Его башмаки и Джастина, те, что они во дворе бросили, тоже были чистые – не до блеска, а как обычно – и сухие, возможно, он их подержал у камина. Одежда вся выглажена, сложена, а нож исчез.
– Который из ножей? – спросила я с дрожью в голосе, прижав ко рту ладонь.
– Старый мясной, с деревянной ручкой, – мягко сказала Эбби. – Ничего, Лекс. Его больше нет.
– В доме ему не место.
– Согласна, не место. Но Дэниэл от него избавился, я уверена. Во-первых, не помню точно, сколько их было у нас, но я слышала, как хлопнула входная дверь, – это, наверное, Дэниэл его выносил.
– Куда? В саду ему тоже не место. И вообще поблизости. – Голос мой снова дрогнул.
Фрэнк, наверное, сейчас слушает и приговаривает: Гони, девочка, гони.
Эбби покачала головой:
– Не знаю точно. Дэниэл выходил на несколько минут, и вряд ли он его где-нибудь на участке спрятал, но если хочешь, давай спрошу у него. И если окажется, что нож этот где-то рядом, попрошу унести подальше.
Я дернула плечом:
– Как знаешь. А впрочем, да. Скажи ему.
Дэниэл ни за что не согласится, но формальности соблюсти надо; вот будет весело, когда он поведет к тому месту полицию, если до этого дойдет.
– Я и не слышал его шагов, – сказал Джастин. – Я был… Господи, как вспомню, так пот прошибает. Я сидел на краю кровати, при свете, раскачивался взад-вперед. Пока мы в карты играли, я мечтал скорей убраться, еще немного, и закричал бы, хотел остаться один, но одному оказалось еще хуже. В доме без конца что-то скрипело – от дождя и от ветра, наверное, – но мне, ей-богу, казалось, будто ты у себя в спальне шуршишь, готовишься ко сну. Я даже, – он сглотнул, стиснул зубы, – даже слышал, как ты напеваешь. И не что-нибудь, а “Черный бархатный бант”[40]. Слышал как наяву. Я хотел… у меня из окна видно, горит ли у тебя свет, он падает на лужайку, и я хотел выглянуть, убедиться, – нет, это совсем не то слово, ты меня поняла, – но не мог. С кровати встать не мог. Я был совершенно уверен, что если отдерну занавеску, то увижу на траве пятно света. И что тогда? Что мне делать?
Его трясло.
– Джастин, – мягко сказала Эбби, – все хорошо.
Джастин прижал ладонь к губам, перевел дух.
– Ладно, неважно. Даже если бы Дэниэл по лестнице топал как слон, я бы все равно не услышал.
– А я слышал, – сказал Раф. – В ту ночь я, кажется, все слышал, что творилось за мили кругом, от малейшего шороха в глубине сада вздрагивал. Чем хорошо быть преступником – слух становится как у летучей мыши. – Он тряхнул пачку из-под сигарет и швырнул в камин, взял с кофейного столика другую, Эббину; Джастин испуганно раскрыл рот и снова закрыл. – Слышал кое-что интересное.
Брови Эбби взлетели вверх. Она аккуратно воткнула иголку в краешек ткани, отложила куклу, смерила Рафа долгим спокойным взглядом.
– Тебе правда охота в это углубляться? – спросила она. – Рот затыкать я тебе не стану, не мое это дело, но я бы на твоем месте очень-очень хорошо подумала, прежде чем открывать ящик Пандоры.
Последовала долгая, звонкая тишина. Эбби, сложив руки на коленях, спокойно наблюдала за Рафом.
– Я был пьян, – сказал Раф неожиданно и резко, в пустоту. – Вдрызг.
Через секунду Джастин сказал, опустив взгляд на кофейный столик:
– Не так уж и пьян.
– Еще как пьян. В дымину. В жизни так не нажирался.
– Да брось ты! Если бы ты так уж напился…
– Все мы тогда перебрали, – резко оборвала его Эбби. – И было отчего. Не помогло, вряд ли кому-то из нас удалось толком поспать. Утро было кошмарное. От горя и похмелья мы на ногах не держались, ничего не соображали, ничего перед собой не видели. Не знали, то ли звонить в полицию, говорить, что ты пропала, то ли… Раф и Джастин хотели звонить…
– Не оставлять же тебя в этом крысятнике, пока какой-нибудь здешний мужлан на тебя не наткнется, – сказал Раф с сигаретой в зубах, тряхнув зажигалку Эбби. – Считай нас чокнутыми.
– …но Дэниэл сказал, что это покажется странным, ты взрослый человек, могла и с утра на прогулку выйти, и даже колледж пропустить. Он позвонил тебе на мобильник, тот оказался, ясное дело, на кухне, но Дэниэл сказал – надо, чтобы сохранился звонок.
– Он заставил нас позавтракать, – простонал Джастин.
– Джастин на этот раз даже до ванной успел добежать, – добавил Раф.
– Мы ругались без конца. – Эбби снова взялась за куклу и машинально заплетала и расплетала ей косы. – Спорили, завтракать ли, ехать ли в колледж, как обычно, или ждать тебя, – то есть надо было бы Дэниэлу или Джастину остаться, а нам ехать в колледж, но мы не могли. Боялись разлучаться. Даже не знаю, как объяснить, до чего нас пугала эта мысль. Мы готовы были друг друга поубивать, Раф и я друг на друга орали, до визга, но если кто-то предлагал разделиться, у меня коленки от ужаса подгибались.
– Знаете, о чем я думал тогда? – прошептал Джастин. – Стою, слушаю, как вы спорите, смотрю, не идет ли полиция или кто-нибудь еще, и думаю: это может тянуться много дней. А то и недель, несколько недель ожидания. А Лекси будет там лежать… Я бы и дня в колледже не выдержал, а о неделях и речи нет. И думаю: хватит спорить, надо притащить пуховое одеяло, залезть под него вчетвером и открыть газ. Вот чего мне хотелось.
– В доме и газа-то нет, – огрызнулся Раф. – Не строй из себя шута.
– Наверное, все мы об этом думали – что делать, если тебя сразу не найдут, – но вслух говорить не хотели, – сказала Эбби. – Когда пришла полиция, все вздохнули с облегчением. Первым их увидел Джастин, из окна, сказал: “Кто-то идет”, и мы застыли, даже орать друг на друга перестали. Раф и я бросились к окну, но Дэниэл велел: “Всем сесть. Сейчас же”. И мы расселись в кухне за столом, будто только что позавтракали, и стали ждать звонка в дверь.
– Открыл им Дэниэл, – сказал Раф, – кто же еще! Спокойный, как ни в чем не бывало. Я слышал его голос в прихожей: да, здесь живет Александра Мэдисон, нет, мы ее не видели со вчерашнего вечера, нет, мы не ссорились, нет, мы за нее не волнуемся, просто не знаем, придет ли она сегодня в колледж, а в чем дело? – и волнение в голосе нарастает… Роль сыграл блестяще! Мороз по коже.
– А что, по-твоему, лучше бы он мямлил и заикался? – спросила Эбби. – Что было бы, если бы их встретил ты?
Раф пожал плечами и снова принялся тасовать карты.
– В конце концов, – сказала Эбби, не дождавшись ответа, – я подумала, что можно к ним выйти, да не просто можно, а нужно. Их было двое, Мэкки и О’Нил, – Мэкки прислонился к стене, О’Нил что-то записывал, и я от страха чуть не умерла. Оба в штатском, с каменными лицами, а разговаривают так, будто спешить им некуда, будто времени у них хоть отбавляй… Я ждала двух ратоуэнских олухов, а эти, сразу видно, другие. Намного умнее, намного опасней. Я-то думала, что худшее позади, хуже быть уже не может. Но когда увидела эту парочку, то сразу поняла – это только начало.
– Они нас мучили, – подал голос Джастин. – Одно слово, садисты. Не сразу сказали, тянули кота за хвост. Мы спрашиваем, что случилось, а они стоят с тупыми самодовольными рожами, увиливают от ответа…