Бо Франсуа опирался на руку одного из жандармов; его бледное лицо, раскрывавшаяся окровавленная рана на его широком лбу придавали ему самый жалкий вид; другой жандарм нес за ними коробку разносчика и узелок поденщика.
Зрелище это, представлявшее такую противоположность тому, чего ожидали все, тотчас же изменило общее подозрение и заменилось состраданием к несчастным; вместо виновных видели жертв, не менее других достойных сожаления.
Два новопришедших жалобами своими еще усиливали к себе общее участие.
– Господи! – стонал Бо Франсуа, – и как только сил хватило, чтоб пережить подобную ночь! Но, кажется, -прибавил он, оглядываясь кругом, – не мы одни пострадали и… даже здесь есть, – продолжал он, увидя в одном из углов залы труп работника, – несчастнее нас!
– Плуты, воры, убийцы! – кричал, в свою очередь, Борн де Жуи, грозя кулаком невидимому врагу. – Какой смысл продержать нас, бедняков, связанными в продолжение нескончаемых шести часов. Да теперь мне, рабочему человеку, надобно шесть месяцев, чтоб оправиться.
И он повалился на стул. Бо Франсуа тоже с видимым трудом поместился на какой-то опрокинутой мебели. Между тем бригадир, казалось, не совсем-то верил в действительность этих страданий. Слушая доклад своего подчиненного он пытливо вглядывался в них, но они перенесли его взгляд, не моргнув глазом.
В нескольких словах жандарм рассказал, как он нашел сеновал запертым снаружи на ключ, и там на сене этих двух людей связанными и с бинтами на лице, и в подтверждение своих слов он принес веревку, которой они были связаны; авантюристы же показали без приглашения свои слегка расцарапанные ноги и руки.
Это уж окончательно рассеяло подозрение присутствующих, только один бригадир не согласился.
– Так вы утверждаете, – начал он строго, – что вы сами были жертвами и пленниками. Значит, отвергаете всякое участие с вашей стороны в преступлениях сегодняшней ночи?
Вопрос этот, по-видимому, удивил одного из обвиняемых, другого обидел.
– Посмотрите хорошенько на меня, гражданин бригадир! Вот гражданин мировой судья может вам сказать, в каком положении поднял он меня вчера на большой дороге, так что, вероятно, без него меня бы в настоящее время не было и в живых; да и эта добрая женщина, перевязывавшая вчера мне рану, скажет вам, потеря крови так ослабила меня, что я еле передвигал ноги, так как же, смею вас спросить, мог я участвовать с этими негодяями?
– Это уж у вас такое дело, гражданин бригадир, что всегда везде вы предполагаете только дурное, – заговорил, в свою очередь, Борн де Жуи – Меня же все знают. Я не спорю, что люблю и полениться, и поболтать лишнее, чтоб подчас себя и других повеселить; но согласитесь, что можно быть и взбалмошным, и любезным, да при случае и бутылочку любить, как вам скажет про меня и хозяин Бернард, но – не может же быть, чтобы вы нас серьезно обвиняли в связи с разбойниками, которые чуть нас самих не задушили, избили и продержали столько времени в таком положении!
Бригадир приказал вывести одного из обвиняемых и начал поодиночке свои расспросы, но, несмотря на всю свою ловкость, он никак не мог поймать их в разности показаний.
Оба показали самым чистосердечным образом, что, запертые накануне на сеновале, они заснули и были разбужены большим шумом, что после к ним вошло несколько человек, лиц и костюмов которых они не могли в темноте разглядеть, бросились на них, связали, и что всю ночь у этой постройки стоял часовой, уговаривавший их не предпринимать ничего для побега; наконец, что они оставались в том же положении, пока жандарм не пришел освободить их и прекратил их страдания.
Рассказ этот, прямой и откровенный, казался во всех отношениях как нельзя более правдоподобным, так что молодой судья и Бернард не замедлили сознаться, что, по всей вероятности, они ошиблись, находя сходство в голосах Борна де Жуи и разносчика.
Но по мере того, как обвинения, возводимые на этих двух личностей, уничтожались, недоверие бригадира усиливалось: в отчаянии от недостатка улик он потребовал у них паспорта.
Тотчас же Борн де Жуи подал ему свой вид, хотя просроченный, но все же по всем правилам выданный муниципальной властью в Версале Герману Буско, по прозванию Борн де Жуи, 18 лет от роду, сперва ученику ситцевой мануфактуры в Жуи, теперь же поденщику.
Вассер долго разглядывал этот паспорт, вертел и перевертывал его на все стороны, наконец, сличал подробности примет, тут описываемых, с особой мальчишки, спокойно смотревшего с улыбкой на все эти формальности.
– Хорошо! – сказал, наконец, с видимым сожалением бригадир; пришла очередь Бо Франсуа, и Вассер, знавший уже историю трех его паспортов, надеялся, что тут, по крайней мере, мнимый разносчик, желая выпутаться, проговорится как-нибудь. Ничугь не бывало; Бо Франсуа, вероятно, ожидал этой западни, а потому с простодушнейшей миной вытащил засаленный уже известный нам бумажник, подал его жандарму, проговорив:
– Я уже объяснял господину судье, каким образом ко мне попали, кроме моего собственного, еще и паспорта моих товарищей; потрудитесь взглянуть, который из трех принадлежит Жану Ожеру из деревни Фромансо, занимающемуся ремеслом разносчика, тот и будет мой; вы скорей меня его найдете, потому что я не очень-то силен в грамоте.
Бригадир взял от него портфель, чтоб тщательно рассмотреть его содержание в это время Даниэль быстро подошел к разносчику.
– Гражданин, – сказал он вполголоса, – в самом деле вы из деревни Фромансо, бывшей провинции Анжу?
– Должно быть, что так, если в паспорте написано! -грубо ответил ему разносчик.
– Так вы должны хорошо знать всех жителей деревни и, конечно, можете доставить мне точные сведения о некоторых из них?
– Я уж очень давно не бывал в своей деревне, впрочем, может быть.
– Ну, так когда бригадир кончит ваш допрос, мы хорошенько поговорим с вами, я, может, дам вам поручение, которое будет не совсем без пользы и для вас.
Бо Франсуа в изумлении поклонился.
– В чем дело? – спросил бригадир.
– Дело, не касающееся преступления, расследуемого в настоящее время, – ответил Даниэль. – Место рождения этого человека напомнило мне об одном обещании, данном мною моему бедному дяде и которое я хочу исполнить во что бы то ни стало.
Вассер более не расспрашивал и продолжал свои поиски.
Хотя присутствие трех паспортов у одной и той же личности показалось и бригадиру так же подозрительным, как Даниэлю, но в эти времена по паспортной части в государстве существовал такой беспорядок, что самые честные люди легко могли попасться в этом случае.
Впрочем, Бо Франсуа рассказывал это обстоятельство с таким простодушием, что подозрение было невозможно.
Что же касается до сходства примет, то и на него не могло быть обращено внимания, так как только за исключением разве каких-нибудь телесных недостатков. Остальным же всем чиновники по рассеянности писали паспорта с одними и теми же приметами, а потому и бригадир Вассер не придал большой важности этому обстоятельству и, убедясь, что в портфеле кроме счетов и еще кое-каких незначительных бумажек ничего нет, отдал его владельцу, проговорив еще раз:
– Хорошо! – но вслед за этим, как бы рассердясь, приказал обыскать их.
Жандармы повиновались. В продолжение обыска Бо Франсуа не мог совершенно скрыть некоторого замешательства. Он боялся, конечно, не за себя, потому что, предвидя это, он принял нужные меры, но не был уверен в своем товарище, за которым издавна он знал страсть к воровству. Но опасения его оказались напрасными, негодный мальчишка был так хитер, что ничего не оказалось подозрительного.
В кармане Бо Франсуа нашли небольшую сумму денег ассигнациями и мелочью, не превосходящую потребности торговца; у Борна оказалось около двадцати франков ассигнациями и несколько монет.
Пересмотрели и коробку одного и узел другого, но в коробке, кроме товара и разных побрякушек, ничего не было, а в узле нашли смену белья. Вообще, не нашли ни оружия, ни драгоценностей, одним словом, ничего подозрительного.
Бригадир разуверился.
– Хорошо! Отпустить их! – проговорил он задумчиво. – Положительно, тут комар носу не подточит. Нечего делать, нужно их освободить, но прежде надобно, чтоб они сказали, где их можно найти для показаний как свидетелей… Пусть уйдут. А все-таки, не знаю почему, я убежден, что это – страшные негодяи.
Но тут уж Бо Франсуа ободрился.
– Это уж нехорошо с вашей стороны, гражданин бригадир, – проговорил он обиженным тоном… – Перенесли мы разные мучения от разбойников, потом приводят нас сюда, как виноватых… допрашивают, обыскивают, переворачивают кверху дном наши вещи, оскорбляют разным манером и, когда оказывается установленным, что мы честные люди, вы говорите нам такое. Не знаю, вправе ли вы поступать так?
– Вы честные люди? Да я пари подержу, что твой товарищ и ты…
– Этот мне вовсе не товарищ, я его не знаю.
– Правда, – продолжал Борн де Жуи, – мы с ним здесь на ночлеге встретились в первый раз. Но гражданин разносчик прав, вы не имеете права, гражданин бригадир, обижать бедных людей.
– Молчать, – перебил его Вассер, топнув ногой, – не сердите меня, или будь, что будет, а я прикажу взять вас! Вы ловко, надо сознаться, выпутались из дела; но на ваших лбах я ясно читаю слово "плут!", а инстинкт мой меня никогда не обманывает… Уходите же скорее, или я не сдержу себя долее и поддамся своему горячему желанию покороче познакомиться с вами.
Несмотря на всю свою наглость, оба мошенника поняли, что далее ломать комедию для них опасно, а потому замолчали, как вдруг к ним явилась неожиданная помощь.
– Гражданин Вассер, – сказал Даниэль, – вы сейчас отказались от участия моего ведения этого дела; я не в претензии, между тем я был уверен, что представитель закона, такой опытный и сведущий, как вы, не решитесь осуждать людей по лицу.
Вассер покраснел и закусил свой черный густой ус.
– Вы правы, – ответил он угрюмо, – но будущее покажет, насколько был я справедлив в отношении этих людей… Я тоже не в претензии за ваш урок, правду сказать, немного резкий. Между тем, гражданин Ладранж, позвольте мне посоветовать вам поберечь его для себя и для своих, потому что он вам скоро понадобится.