Бригадир не мог удержаться и расхохотался.
– Смейтесь сколько хотите, – весело продолжал его товарищ, – но это так. И из двух специальностей доходная для меня вовсе не та, которая вы думаете. Всякий земледелец, оставляющий свою жену или ребенка страдать по несколько месяцев лихорадкой, прежде чем позовет меня, поступит совершенно иначе, если заболеет у него корова. При первых же признаках болезни он шлет ко мне гонца за гонцом, если не может сам прийти; когда, наконец, я являюсь, он принимает меня, как спасителя: льстит, угождает мне, слушает меня как оракула и в точности исполняет малейшее мое приказание.
Если мне посчастливится вылечить больное животное, меня осыпают похвалами, восхищаются моим знанием и щедро платят мне и за визиты, и за лекарство; часто к этому прибавляют еще бочонок сидру, пару цыплят, жирного гуся в виде благодарности. Если же, напротив, меня призвали к одному из членов семейства или даже к самому хозяину, на меня еле глядят, приказаний моих не слушают, и когда дело дойдет до расплаты, начинается горячий спор. А потому-то, когда меня зовут куда-нибудь для конюшни или хлева, я всегда осведомляюсь, нет ли и в доме больных? и почти всегда найдется, или перемежающаяся лихорадка, или насморк, или ревматизм, ждавшие только случая заявить о себе и которые я вылечиваю мимоходом.
Конечно, я не решаюсь записывать хозяину в счет лекарства, которыми лечу разумных созданий, я скомпрометировал бы себя! Письма и микстуры сходят на счет лошадей, вылеченных мной от насморка, или баранов, спасенных от мыта. И мужик убежден, что стянул с меня даром здоровье себе или своим, тогда как он выплатил мне его по рецептам скотин, и он смеется исподтишка надо мной, а я – над ним.
Бригадир Вассер так увлекся оригинальностью своего товарища, что ему и в голову не пришло обернуться, чтобы посмотреть, действительно ли экипаж, виденный им, была телега земледельцев, он даже не замечал быстрых взглядов, бросаемых доктором на окраины дороги, где рожь колыхалась точно так, как будто несколько человек, спрятавшись в ней, следили по пятам за караваном.
– Да! эта лошадь принадлежала несколько лет тому назад бывшему графу де Мернар, имевшему лучшие конюшни во всей Шартрской провинции. Между лошадьми господина де Мернар открылась эпидемия, меня призвали лечить; многих я вылечил, эта же казалась такой опасной, что не было надежды на ее выздоровление, и граф приказал заколоть ее из опасения, чтобы она не распространила запаху в конюшнях. Я попросил, чтобы отдали мне бедное животное, что с удовольствием и исполнили; я продолжал ее лечение уже у себя, и она выздоровела. С этого времени я и езжу на ней. Лечение этой лошади доставило мне больше славы во всей стране, нежели, если б я вылечил целый десяток отцов семейств; теперь, куда бы я ни поехал, везде история моей лошади уже известна и служит для неверующих доказательством моего знания, а для меня – дипломом. У всякого есть, вы знаете, завистники и враги, а когда я слышу нападки на мое искусство, я указываю на свою лошадь, и злоречие смолкает.
Доктор-ветеринар объяснялся с такой непринужденностью и добродушием, что ему легко было заинтересовать слушателей. То, видимо, был добряк, обрадовавшийся случаю поболтать с человеком, пришедшимся ему по душе.
У него не спросили, откуда он, но следовало предположить, что жил он тут недалеко, потому что все ему было известно, со всеми встречающимися он раскланивался, как старый знакомый. Вдобавок он ничего не спросил об арестантах, ехавших в карете, и только едва взглянул на них.
Успокоенный всем этим, Вассер скоро завел с ним разговор о болезнях лошадей, жандармы тоже приняли в нем участие, и вскоре весь конвой внимал ученой и веселой речи доктора.
Разговаривая таким образом, достигли они незаметно, несмотря на трудную дорогу, Гранмезонского перевоза. Ночь, между тем, наступила. Кроме маленькой избушки, вероятно, принадлежащей перевозчику, на берегу не видно было другого жилья, только по светившимся вдали и на большом расстоянии от берега двум-трем огонькам можно было предположить, что страна обитаема. У ног наших путешественников река тихо несла свои темные грязные воды. Правда, она была гораздо шире обыкновенного, но все же трудно было поверить, чтобы та же самая река через одно лье ниже имела бы достаточно силы снести на большой дороге деревянный мост. У берега стоял паром.
Поезд остановился, и разговор разом прекратился. С сознанием своих обязанностей бригадир принялся снова хлопотать о скорейшей переправе.
И когда он крикнул перевозчика, весельчак доктор простился.
– Семья моя ждет меня ужинать, а потому я должен здесь проститься с вами! – проговорил он. – Привет вам, граждане жандармы! До свидания, гражданин бригадир! Даю вам слово не забыть прислать обещанные мною вам рецепты от круженья лошадей… У меня много и других не менее полезных, которые не премину сообщить вам; вы скоро обо мне услышите, а теперь доброго пути и да сохранит вас Бог от всяких неприятностей!
Раскланявшись, он мигом исчез в деревьях и кустарниках, росших неподалеку от берега.
Во всякое другое время явная ирония этого прощания поразила бы бригадира, но теперь, раздосадованный долгим отсутствием перевозчика, он только рассеянно ответил на поклон доктора и даже, кажется, не заметил его исчезновения.
Все всадники спешились в ожидании перевозчика, который не только не показывался, но даже и не откликался на их зов. Один из жандармов, по приказанию бригадира, пошел к хижине. Дверь была отворена и хижина пуста; вероятно, перевозчик, рассчитывая, что в такую позднюю пору проезжих быть не может, отправился куда-нибудь по своим делам, а может, и повеселиться.
Убедясь в этом, нетерпеливый Вассер принялся страшно ругаться, люди его, тоже не желавшие ночевать под открытым небом, последовали его примеру. Вдруг среди этого хора ругательств все заметили на берегу фигуру человека, по-видимому, пахаря, возвращавшегося с работы; фигура эта не спеша приближалась к ним.
– А, ф! – сказал он, смеясь, – вы, верно, ждете дядю Гамбильо, перевозчика! Сегодня ему было много работы и, верно, старый пьяница пошел отдохнуть в кабак.
– Ради Бога, приятель, – сказал Вассер, – если вы знаете, где найти этого негодяя, сбегайте предупредить его, чтоб он тотчас же явился на свое место; дело касается национальной службы, он будет отвечать за промедление… Ну, сбегайте ж, отыщите его, я вам дам ассигнацию в двадцать су.
– Да где ж вы хотите, чтоб я вам искал его? – холодно ответил мужик. – Тут больше д,есятка кабаков в окрестностях, где Гамбильо может напиться, не идти же мне по всем. Да и к тому же, ручаюсь вам, что если в настоящее время вы и найдете его, то старик так пьян, что ни рукой, ни ногой не в силах будет пошевелить, не только перевезти вас.
– Что ж теперь делать? – сказал бригадир.
– Эх, черт возьми, из-за каких пустяков вы хлопочете! Перед вами хорошо сделанный паром, на подводном канате от одного берега к другому, что ж вы сами не едете? Только не тяжело грузите паром, переезжайте лучше за два раза, тогда не будет никакой опасности.
– Это все возможно, но никто и понятия не имеет, как править паромом, тем более теперь. При такой темноте и разливе и течение сильнее… Послушайте-ка, приятель, вы, кажется, знакомы с этим делом, не можете ли вы нам помочь, или заменить этого проклятого перевозчика? Я хорошо награжу вас за труды.
– Почему ж, если вам угодно. Правда, мне не раз приходилось помогать Гамбильо, когда он пьян, а это с ним нередко случается. Если положитесь на меня, то я могу благополучно доставить вас на тот берег.
Вассер горячо поблагодарил услужливого мужика, так кстати подоспевшего на помощь в столь трудных обстоятельствах. Условились, что карета с упряжью и два жандарма с лошадьми поедут прежде, остальные же путники и лошади во второй раз. Покончив с этим, импровизированный перевозчик вдруг вспомнил о чем-то.
– Да, – сказал он, – да нет ли там кого в карете? Так надобно, чтобы вышли.
– Вы правы! Бесчеловечно было бы оставлять этих бедных людей запертыми в подвижном ящике, тогда как может случиться какое-нибудь… Но я сам буду смотреть за ними и не упущу их из виду.
Бригадир тотчас же отворил дверцу и пригласил своих пленников выйти. Даниэль и Мария поспешили воспользоваться этим приглашением, но бедная маркиза, ничего не понимавшая, не хотела выходить из кареты. Она решительно была против всякого замедления с возвращением ее в Меревильский замок, где, по ее мнению, ее с нетерпением ждали, и только долгая и тихая мольба дочери заставила ее согласиться и она, в свою очередь, вышла. Дамы и Даниэль уселись на каменную скамейку около избушки перевозчика. Открывшаяся мрачная картина не способна была развлечь и восстановить хотя сколько-нибудь их упавший дух: пустое место, темное, облачное небо, грязная, с гулом среди ночной тиши бежавшая река, все это, вместе взятое, составляло донельзя грустную картину. Между тем молодая девушка, наклонясь к брату, лаконично произнесла:
– Ну?
– Как знать, – отвечал Даниэль.
В это время все занимались установкой кареты на паром и отправлением с нею двух жандармов, что составляло первый транспорт.
Испуганные темнотой и шумом воды, лошади упрямились всходить на паром, но сопротивление их было наконец побеждено, и вскоре все было готово к отправлению. Получив последнее приказание бригадира, жандармы уже были на пароме, и перевозчик со всей силой пустил путеводный канат.
Тяжелый паром сперва незаметно пошевельнулся, наконец тихо стал удаляться от берега. Несколько еще минут виднелась его темная фигура на сверкавших водах, потом все исчезло во тьме.
На берегу остались только три жандарма, считая и бригадира, караулить пленников.
Все они были совершенно спокойны, и никогда мысль об опасности не была так далека от них, чем в данную минуту: ружья их были привязаны к лукам седел, сабли висели, небрежно прицепленные к крючкам поясов, и, держа каждый под узду свою лошадь, они тихо разговаривали в ожидании своей очереди переезжать.