Сергей нашёл Кузьмича, помог загрузить железки в кузов, и они той же дорогой отправились обратно. В гараже стоял привычный кавардак, Травин загнал грузовик поближе к складу, ремонтники тут же выстроились с нарядами, шумно обсуждая, чья поломка важнее, молодой человек вытер руки чистой ветошью, отряхнул рубаху от пыли и ржавчины.
В ремзоне стояли несколько машин, по самой крайней техник Смолкин ожесточённо стучал кувалдой по разводному ключу.
– Вот зараза, – он плюнул, – Серёга, помоги, прикипело так, что ничем не взять.
– Трубу на рукоятку надень.
– Не удержусь, резьбу сорву, потом высверливать. Давай ты, только аккуратно, с чувством.
Травин кивнул, надел рукавицу, подождал, пока Смолкин поднесёт пламя горелки к болту и прогреет его, обхватил рукоятку, аккуратно повёл вниз, стараясь уловить момент, когда ключ начнёт срываться. Металл заскрежетал, казалось, или головка сточится, или сам ключ сломается, или стержень закрутится как штопор, но нет, головка болта сдвинулась и начала поворачиваться.
– Ну ты и мастер, – Смолкин хлопнул Сергея по плечу. – Говорят, к нам переходишь?
– Кто говорит?
– Сима бегала тут с бумажками, тебя искала. Злая, вы с ней не поделили чего?
– Даже и не знаю, – Травин отдал Смолкину ключ и пошёл в управление.
Машинистка Сима что-то печатала, при виде молодого человека она скорчила тревожную гримаску, стрельнула глазами в сторону двери начальника гаража и приложила палец к губам. За дверью слышались два голоса, один принадлежал Коробейникову, а другой – секретарю партячейки Ливадской. Секретарь что-то бубнила неразборчиво, а вот Алексей Семёнович в выражениях не стеснялся, матом крыл так, что аж дверь тряслась. Внезапно дверь приоткрылась, и в образовавшуюся щель выглянул счетовод Малкин, один из активистов профсоюза. Он протирал краем рубахи толстые очки.
– Товарищ Олейник, вы товарища Травина позвали?
– Так вот же он, – Сима показала на Сергея.
Малкин нацепил очки на нос и уставился на Травина, словно видел его первый раз в жизни.
– Мы вас ждём, товарищ, – сказал он. – Что же вы никак не идёте?
Сергей зашёл в кабинет, сизый дым плавал под потолком, никак не выходя через открытое окно, за столом сидел Коробейников, а на стульях рядом примостились Ливадская, Малкин и кладовщик Сидоркин. Кладовщик вздрогнул, увидев Травина, и хотел было из кабинета выскочить, но не решился.
– Детали привёз? – первым делом спросил Коробейников.
Молодой человек кивнул.
– Вот видите, товарищи, в свободное время ездит за деталями для самоходных машин, а между прочим, это ему никто не оплачивает. Из трудового энтузиазма. Сергей, тут писулька…
– Жалоба, – поправила его Ливадская, симпатичная женщина лет тридцати с короткой стрижкой и в солдатской рубахе; она работала в гараже начальником склада, секретарём партячейки стала совсем недавно.
Коробейников скривился.
– Жалоба, – сказал он, – которую завподотдела Гантшер получил. Ей дали, значит, ход, прислали обратно с визой «разобраться», и теперь мы тут разбираемся. Есть что сказать?
– А чего тут говорить, – Сергей насупился, – у меня времени нет жалобы писать, я работаю, а у кого свободного времени вагон, те и строчат. Да, Сидоркин?
Кладовщик вжал голову в плечи.
– Товарищ прав, – сказал Малкин, – труд – вот что главное. А не умение писать.
– Значит, вы против грамотности? – Ливадская потёрла виски, голова у неё раскалывалась и от папиросного дыма, и от криков Коробейникова, и от того, что спала она едва ли пять часов, разбирая накопившиеся документы. – Впрочем, неважно. Трудовая дисциплина для того и введена, чтобы её соблюдать.
– Золотые слова, Зоя Герасимовна, – тут же поддержал её Малкин, – без дисциплины никуда. И без грамотности. Последний съезд ВЦСПС придает дисциплине большое значение.
– Алексей Семёнович, вы ведь здесь всё обсудили? – Травин подошел поближе. – Увольняете? Так я хоть сейчас.
– Разбежался, а работать кто будет? – Коробейников стукнул кулаком по столу. – У меня нет свободных шоферов, чтобы за руль сажать, у меня пятнадцать машин по две смены в день, сорок пять человек, и днем, и ночью.
– А вот это плохо, – твёрдо произнёс Малкин, – ночью зачем? Ночью надо спать. Трудящийся человек приходит после работы, откушает яичницу с колбасой, выпьет сладкого чая и ложится в кровать, ему такси в полночь не нужно, а если вдруг приспичит, то и ножками может прогуляться или на извозчике.
Воцарилась тишина. И Коробейников, и секретарь партячейки смотрели на Малкина так, словно видели его в первый раз. Сергей даже к стенке отошёл, чтобы все могли на активиста налюбоваться.
– Собрание заканчиваем, – наконец выдохнул Коробейников, – а то мы тут неизвестно до чего договоримся. Предлагаю вот что, Травина переводим в ремзону до сентября, а Чурикова из проката ставим в такси, он давно хотел. К сентябрю придёт пополнение на новые машины, которые вот-вот поступят, кто-то им должен помочь освоиться, вот Сергей и займётся. Он на войне взводом командовал, значит, сдюжит. Возражения есть? Товарищ Ливадская? Остальные?
Возражений не было, Коробейников черканул карандашом на листе и вызвал Симу – превратить корявые записи в отпечатанный протокол собрания. Ливадская вышла первой, за ней выскочил Сидоркин, Малкин не торопился, он порывался продолжить разговор, но начальник гаража его оборвал.
– Завтра, – сказал он, – мы всё обсудим.
Активист хотел было возразить, что завтра – воскресенье, и обсудить ничего не получится, но не решился, махнул горестно рукой и ушёл. Через минуту Коробейников и Травин остались одни.
– Кури, – начгар кивнул на пачку папирос, – у меня работы по горло, а они собрания устраивают. Расстроился?
– А чего расстраиваться, – Сергей зажёг спичку, затянулся, – работа, она и есть работа. В деньгах потеряю, зато по городу не надо мотаться, клиента искать, воскресенье – законный выходной. Пыжикова жалоба была?
– Его. Но не тронь.
– Надо больно. Только ты меня на утреннюю смену поставь, которая с семи, хорошо? И если по прокату будет что взять, я готов, шоферов-то больше не стало.
– Вот что ты за человек такой, тебе внушение сделали по партийной и профсоюзной линии, а торгуешься, – Коробейников вздохнул. – Будет тебе первая смена, и подзаработать дам, но смотри, чтобы без глупостей. Всё, ты тоже иди, сил моих нет тебя видеть.
Сергей вышел, аккуратно прикрыв дверь, Сима строчила на машинке протокол.
– Я уж боялась, тебя уволят, – сказала она, – собрание устроили, как будто аутодафе инквизиторское. Значит, теперь ты по воскресеньям свободен?
– Полностью, – молодой человек присел на край стола. – В половине второго на кругу?
– Хорошо, – машинистка чуть покраснела, смутилась от этого и покраснела ещё больше. – Жарко здесь, вот бы завтра погода не подвела.
Глава 7
До революции Сокольники были дачной окраиной Москвы, но не простой, а зажиточной – селились на дачах состоятельные столичные граждане, поэтому сначала сюда ходила конка, а потом провели электрический трамвай. Владельцы дач гуляли по аллеям, которые назывались просеками, слушали музыку на Большом Оленьем пруду, где на островке, в китайском домике, играл оркестр, или до пяти утра гуляли в ресторане «Золотой якорь» под пение цыган и танцы кордебалета. В восемнадцатом году большую часть строений национализировали и приспособили для нужд молодого советского государства. Дача Лямина, стоявшая между 5-м и 6-м Лучевым просеками, превратилась в санаторий для ослабленных детей, в доме бывшего водочного короля Смирнова на Поперечном просеке организовали госпиталь для красноармейцев, а в «Золотом якоре» обосновался Сокольнический совет депутатов.
За парком больше не ухаживали, он зарастал, терял лоск, публика тоже поменялась, стала проще, в будние дни совсем пропадала, а в воскресенье, напротив, было многолюдно. Вместо вальсов и мазурок звучали частушки, революционные марши и модный фокстрот «Фараон». Рабочие из коммуналок семьями выбирались на Путяевские пруды, молодёжь собиралась на стадионе Опытно-показательной площадки Военведа, где проходили футбольные матчи первенства Москвы. Центральный Круг оккупировали торговцы снедью, пивные киоскёры и продавщицы Моссельпрома, по просекам ездили повозки и маршировали пионеры, а по тенистым тропам и полянкам уединялись влюблённые парочки.
Травин ждал Симу возле Императорского павильона, похрустывая сушками с маком. На часах было без четверти два, женщина опаздывала.
– Серёжа, – раздался голос из-за спины.
Молодой человек обернулся. В метре от него стояла Кольцова в рубахе и холщовых брюках, в руке она держала бутылку сельтерской воды.
– Ты чего не звонишь? – Лена подошла ещё ближе, почти вплотную, лукаво улыбнулась. – Совратил девушку, а сам в кусты?
– Ничего я не в кусты, – спокойно ответил Травин, прикидывая, что сушек осталось ещё на пять минут ожидания, а потом придётся идти за новой порцией. – Как поживает муж?
– Не ревнуй, это мещанство, – Кольцова расцвела, – я же сказала – бывший. Мы просто друзья. А ты что здесь делаешь?
– Даму жду.
– Вот как. И где же она? Опаздывает? Может быть, совсем не придёт?
Сергей хотел было ответить, что это, собственно, не её, Кольцовой, дело, но тут из-за павильона появилась Сима. Женщина принарядилась, синее платье было схвачено белым пояском, подчёркивая талию, на ногах блестели модные туфельки, волосы она завила в кудряшки по последней моде, на золотой цепочке висел кулон с синим камушком. Сима подошла к Травину и уставилась на Кольцову, та в ответ уставилась на неё. У обеих женщин возник один вопрос: «Кто она?» Травин интригу разводить не стал.
– Сима, познакомься, это Лена Кольцова, она учится в университете. Лена, это Серафима Олейник, мы вместе работаем.
Сима едва заметно поджала губы и так же едва заметно прищурила глаза. Подружка Травина ей сразу не понравилась: во-первых, со своей мальчишеской фигурой и короткой стрижкой «гарсон» она словно сошла со страниц модного французского романа «Холостячка», во-вторых, получала высшее университетское образование, и в-третьих, была как минимум лет на семь моложе, а то и на восемь. И главное, между ней и Сергеем явно что-то было, это Сима чувствовала. Машинистка взяла молодого человека под руку, Травин улыбнулся, подмигнул Кольцовой и дал себя увлечь в сторону Майского просека.