ми издателями. Ха-ха… Это он их ел, не разжевывая. Потому что у него были деньги, и он мог позволить себе ставить их в условия, выгодные для себя.
В последние дни перед смертью он стал совсем невыносим. Похоже, ее «роман» с Барчуком все-таки задевал его немного. А в тот день… «Знаешь, — сказал он, — я тут подумал на досуге, что ты права. Нам, действительно, стоит развестись. Конечно, ты лишишься всех накоплений, ибо все они находятся на моем личном счете. Но, полагаю, Гриша Барчук сможет тебя содержать так же, ну, или почти так же достойно, как и я. Кроме того, я слышал — Дема отстегнул ему долю в проекте. Если ты сделаешь из всего этого дерьма конфетку, Гриша получит неплохой барыш. Так что, старайся, детка. И выбери денек, чтобы оформить документы на развод».
Через два часа после этого разговора он умер. И все его счета теперь принадлежат ей. И не нужен ей никакой Гриша Барчук. И никто ей не нужен. Она теперь вообще может организовать свой проект. Такой, в котором не противно работать. Такой, о котором она мечтала всю жизнь…
Может быть, поэтому Веня приходит к ней? Злится, что она теперь и свободна в выборе, и богата?… Дурачок. Ведь она по-прежнему любит его. И, наверное, любовь эта не закончится никогда…
8
«Ты смотришь в пустоту».
Алексей Викторович Перепелкин очнулся от чьего-то ледяного прикосновения. Он с трудом разлепил веки, почувствовав при этом тупую боль в затылке, понял, что никто его не касается, а просто холодный ветер дует в лицо, постарался припомнить, что привело его в лежачее положение, и попытался приподняться. Да, сомнений не было, он, действительно, по-прежнему находился на крыше. Только вот девушка и… покойник исчезли.
«Что это было? — отрешенно подумал Алексей Викторович. — Видение в связи с неуемным употреблением спиртного? Ах, да я же и не пил почти. И какое видение может так шарахнуть по голове? Интересно, кто меня все-таки ударил: покойник или Аня Ласточкина? Покойники, как правило, не дерутся. А Ласточкина… Господи, Аня Ласточкина! Она же собиралась полетать!»
Последняя мысль придала Перепелкину силы, и он не без труда, но все же поднялся на ноги. И пошатываясь, направился к лестнице. Монументальное сооружение из Пулковской обсерватории, мимо которого он проходил, привело Алексея Викторовича в раздражение. «Вот ведь все из-за этой махины, — подумалось ему. — Не пришло бы кому-то в голову устанавливать ее на крыше, никто на крышу бы и не лазал. И мусора бы тут не было. И Игорь бы не погиб… И Ласточкиной полетать не захотелось бы… Нет, но все-таки что это было? И где Ласточкина? Неужели все-таки улетела?» Сильный порыв ветра заставил Перепелкина слегка покачнуться. А в чуде оптической техники что-то заскрипело. «Вот сейчас как свалится», — пришла на ум Алексею Викторовичу глупая мысль. Но телескоп стоял непоколебимым колоссом, только вот где-то в недрах механизма что-то скрипело все громче и противнее. Любопытство не позволило следователю пройти мимо. Он подошел к сооружению и стал выяснять причину неприятного звука. У подножия платформы, на которой располагался телескоп, он обнаружил две металлические створки, одна из которых под порывами ветра то слегка поднималась, то опускалась, а трение края о край и создавало скрежет. Алексей Викторович дождался, когда створка приподнимется и образуется щель, подхватил металлическую пластину и поднял ее. При свете луны было видно, что под створками находилось пустое пространство метра два в глубину. На чугунной поперечине между створок был укреплен металлический трос. «Ага, — сказал себе Перепелкин. — Уж не этот ли трос потеряли рабочие?» Еще немного поразмышляв, он решился на спуск, открыв и вторую створку. Пространство внизу представляло небольшую квадратную комнату, в которой находился единственный предмет — небрежно сколоченный табурет из неструганых досок. А еще… В комнатке находилась маленькая железная дверь, которую, как ни толкал Перепелкин, открыть не удалось. «Чердак, — понял он. — Это просто бывший чердак. А то, что я принял за специальную платформу, просто еще одно кровельное сооружение. Предназначенное, например, для установки гигантских букв: «Слава трудовому народу». Не исключено, что в былые годы сюда и статую какую-нибудь устанавливали. И где-то есть лестница, ведущая к этой двери. Ну да, конечно, на такой большой крыше должно быть несколько входов-выходов. Так или иначе, но любой желающий может появиться на крыше именно отсюда. И здесь же он может скрыться. Что из этого следует? Что кто-то этим воспользовался? Например, Барчук, чтобы незаметно подкрасться к Игорю и сбросить его с крыши. А потом так же незаметно уйти. Если пользоваться той лестницей, которой пользуются все, можно натолкнуться на нежелательного свидетеля. А вот об этом ходе, наверное, мало кто знает. Кроме, конечно, завхоза пансионата. И кому-то эти его знания пригодились…»
Перепелкин вздохнул, подставил табурет к проему и выбрался на свет божий. «Почему я подумал о Барчуке? — обругал он себя. — Этот покойник, будь он неладен… Он гораздо больше смахивает на существо, любящее чужие полеты. Только чертовщины мне в расследовании не хватает! Да, теперь — Аня Ласточкина… Как же я мог забыть о самом главном? Неужели все-таки я сейчас найду ее на земле?»
9
«Займем места…»
— Итак, ты прогуливаешься возле хозблока, заламываешь руки от волнения и тихим голосом зовешь Вениамина, — инструктировал Глорию Жорик. — Ну, вроде как слегка помешанная. Если минут через десять он не объявится, заходишь в здание и торкаешься во все двери. Со столь же безумным видом. Если тут, как ты говоришь, все его знают, то наверняка кто-нибудь наводку даст.
— А если он будет за какой-нибудь дверью? — испуганно проговорила Глория.
— Тогда песню запоешь, — хмыкнул Жорик. — Мы же поблизости будем — услышим.
— А какую песню? — совсем растерялась она.
— Да хотя бы песню сошедшей с ума Офелии, — сказал он. — Колька Радостев текстуху раскопал в собрании сочинений Шеспира и на музыку положил. Клево вышло.
— Я слова не помню, — улыбнулась Глория. — А музыку и вовсе не знаю.
— Музыку ты сама какую-нибудь придумай, — сказал Жорик. — А слова я тебе сейчас скажу. Без крышки гроб его несли, скок-скок со все-е-х ног, ручьями слезы в гроб текли, прощай, мой голубок. Скок в яму, скок со дна. Это припев, он два раза повторяется.
Алена с Галкой рассмеялись, Глория оторопела, а Боб озадаченно потер подбородок и спросил:
— Колька, значит, теперь на такие слова музыку пишет?
— Ты бы слышал, как он это исполняет! — задушевно произнес Жорик. — Глория, ты слова запомнила?
— Ага… — словно в прострации, проговорила Глория. — Скок в яму, скок со дна.
— Молодец, — похвалил ее Жорик. — Хорошо в роль входишь. Все-таки, наверное, быть тебе звездой.
— Нет, — очнулась Глория и потрясла головой. — Я лучше про пиво буду петь. Чтобы лишний раз порепетировать завтрашнее выступление. А мои глаза, цвета пива, я сегодня ночью так красива… А твои глаза цвета водки, ты бежишь за мной — хвост селедкой…
Это еще лучше, — согласился Жорик, когда вся компания отсмеялась. — Значит, договорились: заходим с берега, дистанция — два метра. И главное, Глорию из виду не упускайте…
— Есть, командир, — баском отчеканил Боб. — Если бы мне кто-то неделю назад сказал, что я привидение стану ночью в Репино ловить, я бы тому в глаза плюнул. Будет что рассказать студентам.
— Я бы тебе не советовала этого делать, — усмехнулась здравомыслящая Алена. — Авторитет потеряешь.
То ли присутствие надежной компании за спиной, то ли изрядная абсурдность происходящего привели Глорию в прекрасное расположение духа. Страх от мысли, что Веня-Моня может наброситься на нее, пропал окончательно. А повторяя про себя то песенку сумасшедшей Офелии, то элегию про пивные глаза, она развеселилась окончательно. «Нет, не зря я все-таки сюда приехала, — подумала она. — С такими замечательными ребятами познакомилась. И весело здесь. Хотя и страшно немножко. Но получается, чем страшнее, тем смешнее. О чем-то таком Вениамин однажды говорил. Какой-то еще специальный жанр есть под этот случай. Как же он называется? Трагикомедия — вот как! Настоящая трагикомедия, говорил Веня, заключается в том, что трагические моменты настолько страшны, что уже хочется не бояться, а смеяться. Так и здесь. Теперь мне хочется смеяться. А ведь еще днем я не знала, куда деваться от ужаса».
Она оглянулась и рассмеялась вполголоса. «Цепочка» друзей, крадущихся за ней на дистанции в два метра, выглядела комично. «Вот что надо снимать, — сказала она себе. — А не Ласточкиных с Пампушками, которые млеют и блеют от восторга и счастья, что им скоро выдадут «путевку в жизнь». Зачем нужна такая путевка? Лично мне будет, наверное, очень стыдно перед бабушкой и знакомыми в Октябрьске, если я узнаю, что они смотрели наше шоу».
В здании хозблока почти все окна были темными, только в двух из них горел свет. Зато и темные, и светящиеся окна были распахнуты, несмотря на поднимающийся ветер.
— Веня-я-я!.. — напрягла все свои актерские способности Глория. — Я пришла-а-а-а… Я хочу услышать твои новые стихи… Я соскучилась по тебе, Веня-я-я!..
Где-то за окнами раздался смех, а из одного освещенного окна на втором этаже высунулась лохматая голова. Глория узнала давешнего парня-грузчика, как назвал его призрак, Анатолия, который обещал достать шампанского.
— Ты че, с дуба рухнула? — громким шепотом поинтересовался он. — Уже и по ночам шляетесь. Совсем озвездели.
— С дуба я не рухнула, а по лесенке спустилась, — сказала Глория. — Мне нужно Веню повидать.
— Е-е-е!.. — застонал Анатолий. — Он по заказу не приходит, иди к себе.
— Никуда я не уйду, — тоном капризной звезды произнесла она. — Если мне что-то нужно, я своего добиваюсь. Если ты не понял, мы тут все такие.