— И что нам с тобой делать?
— Наверное, поступать в колледж уже поздно, как думаешь?
Она целует меня, и я чувствую, что изо рта у нее исходит слабый запах разложения. Я пытаюсь отодвинуться, но она держит слишком крепко.
— Мне немного больно.
— Тише, тише.
— Правда. Пусти.
— Что нам с тобой делать?
— Перестань так говорить. — Запах становится сильнее, заполняет всю комнату. Это не у нее изо рта. Что-то лежит на кухонном столе. Я вижу поверх ее плеча.
— Что это там? Мам, не надо.
— Тише, помолчи.
— Не надо. Ты меня пугаешь.
— Что нам с тобой делать?
— Да что же это такое?
Кукла вся голая, вымазанная липкой грязью. Ее бледные руки вытянуты на скатерти, а личико наклонено в нашу сторону. Глаза-пуговки смотрят прямо на меня.
Ха.
Это все фантазии и больше ничего.
После отъезда Джейкоба я представил, как возвращаюсь домой. Но на самом деле я даже не пытался. У меня было другое занятие — я сходил с ума.
У этой болезни есть рабочая этика.
— Ты просто находка для нашей команды, — сказал менеджер. Он откинулся в кресле и похлопал по своему галстуку с оленем Рудольфом. Я отработал всю рождественскую неделю и теперь интересовался, нельзя ли поработать в Новый год. — Продолжай в том же духе, и мы выдадим тебе свидетельство о профессиональной квалификации. Ты можешь улыбнуться, Мэтт. Я сделал тебе комплимент.
— Могу я работать в ночную смену?
— Я ведь уже сказал, что ты можешь работать в ночную смену.
— И сверхурочно?
Он сморщился, как будто тужится, и уткнулся в график дежурств.
— Надо только следить, чтобы у тебя не было переработки. Закон запрещает…
— Мне нужны деньги.
Он всегда отдавал мне свободные смены. Я работал столько, сколько мог, чтобы заплатить за квартиру, и еще потому что не хотел оставаться дома. Если честно, я тогда чувствовал себя очень одиноко. И когда я не был занят в доме для престарелых, я работал над своим специальным проектом.
Можете мне поверить, эта болезнь не знает отдыха.
Мэтью Хомс,
Кв. 607
Каролина Хаус
Кингсдаун
10 февраля 2010
Дорогой Мэтью!
Пожалуйста, как можно скорее свяжись со мной (07967 728934) или с кем-нибудь из персонала «Хоуп Роуд» (01173 334763).
Надеюсь, у тебя все в порядке.
Дениз Лавелл
Методист Центра психического здоровья
Бранел, Бристоль
настырная, зараза
здоров
я здоров
отвяжись
отвяжись
отвяжись
Я УЖЕ ПРОВОДИЛ ДЛЯ ВАС ЭКСКУРСИЮ.
Вы заметили какой-то странный хлам, валяющийся в углу и тянущийся вдоль дальней стены, но из вежливости не стали задавать вопросы. Разбросанные трубки и грязные банки.
Странно ведь?
Сначала я не знал, что это такое, потому что я не сам рисовал наброски. Он водил моей рукой, двигал ручкой по блокноту и стене спальни.
Его межзвездная пыль.
Его атомы.
Я просыпался в своей гостиной, одетый во вчерашнюю одежду: серые брюки и мятый белый халат, весь пропахший потом. Во рту у меня было сухо, спина и шея болели. А вокруг валялись новые материалы. И так повторялось изо дня в день: я заваливал комнату все новым и новым барахлом. Однажды, сунув руку в рюкзак, я поранился осколком стекла. Боль прорезала туман: я рылся в мусорном контейнере. Мне нужно было ядро, банка из-под мороженого. Стеклянные банки и бутылки для движущихся по орбитам электронов. Я набрал в полиэтиленовые пакеты сырой земли, просыпав на ковер. Еще были пластиковые трубки, которые я украл с работы. Трубки для отсасывания воздуха из резервуара и отвода влаги в баллон.
И скотч. И пластилин.
Может получиться прикольно.
Когда острая боль сменилась монотонной пульсацией, я почувствовал, как руки начинают двигаться. Я мог работать часами без перерыва на еду и питье. По шесть, семь, восемь часов я протыкал швейцарским ножом измазанные джемом крышки банок, засовывал в дыры трубки и аккуратно запечатывал щели.
— Ты дома?
Я не слышал, как она стучала. До меня донесся только ее голос. Почтовый ящик захлопнулся.
Бабушка Ну стояла в коридоре, в синем свете лампы, и держала в каждой руке по пакету из «Теско». Она улыбалась.
— Мне показалось, что в квартире кто-то есть. Я тебе не помешала? Просто проходила мимо…
— Я не могу тебя впустить.
— У меня тут кое-какие продукты, я думала, мы…
— Я не могу тебя впустить, ба.
— Но…
— Я опаздываю на работу.
— Уже поздно, пора обедать.
— Я работаю в ночную смену.
— Тогда давай я тебя подвезу. Мы можем быстренько засунуть продукты в холодильник, на это у нас уйдет всего пара минут.
Она потянула за дверь, чтобы войти. Но я преградил дорогу.
— Что случилось?
— Ничего.
— Мэтью, милый. У тебя все штаны в грязи.
— Где?
— Сверху. Вот здесь.
— Я порезал палец.
— Дай я посмотрю.
— Мне надо идти, ба. Я опаздываю.
— Ты даже пластырем не залепил. — Она поставила на землю пакеты и начала рыться в сумочке. — У меня здесь где-то был. Никогда не знаешь…
— Пожалуйста, не суетись.
— Я не суечусь. Вот, нашла. Дай…
Она потянулась за моей рукой, я отпрянул.
— Я серьезно. У меня дела. Я не могу тебя впустить по первому требованию. У меня дела.
— Да. Конечно. Конечно, дорогой. Извини.
Кажется, бабушка Ну немного обиделась. Она положила пластырь обратно в сумочку и защелкнула застежку. Она начала что-то говорить, но я захлопнул дверь.
Я подсматривал за ней в замочную скважину.
Мне показалось, что бабушка огорчилась и расстроилась, но она не стала стучать еще раз. Она даже руку подняла, но не постучала. Просто взяла пакеты из «Теско» и исчезла. Бабушка Ну никому не станет себя навязывать, как бы ей этого ни хотелось.
Ха.
Она как вампир. Вы должны сами пригласить ее в дом.
Я скажу ей это, когда увижу в следующий раз. Ей понравится. Она приезжает раз в две недели, по четвергам, но сегодня не мой день. Придется приберечь шутку про вампира до следующей недели. Я нечасто придумываю шутки, ей должно понравиться.
А вот что ей определенно НЕ ПОНРАВИТСЯ, так это мое нынешнее поведение. Что я отлыниваю от дневного центра, не отвечаю на письма Дениз Лавелл и не принимаю лекарство. И честно говоря, из-за этого я чувствую себя немного виноватым. Если бы не бабушка Ну, я бы на все наплевал, но когда кто-то беспокоится о тебе так сильно, как она, то нехорошо заставлять их волноваться. Она будет огорчена и расстроена, в точности как тогда.
Это называется генограмма.
Врачи обычно рисуют фамильное дерево. Так им легче понять, какая из ветвей приносит гнилые плоды.
В рамочке — это я, машу вам рукой. Я мужского пола, поэтому я нарисован в квадратике. И поскольку это моя генограмма, мой квадратик обведен жирной чертой. Саймон рядом со мной, и он тоже в квадратике, но перечеркнут крестом: это значит, что он уже умер.
Выше на этой ветви, слева от меня, — мой отец.
Привет, пап.
Рядом с папой — дядя Стью, он умер от рака поджелудочной железы, когда ему было 38 лет. Все говорят, очень жаль. Все говорят, такой молодой. Все говорят, такова наша жизнь. Еще выше располагаются папины родители — два креста. У папы в роду все умерли.
Мама в кружочке, и с ее стороны чуть больше жизни. Рядом с ней тетя Жаклин, потом тетя Мел, которая замужем — обозначено горизонтальной чертой — за дядей Брайаном. У них трое сыновей — моих двоюродных братьев: Сэм, Питер и Аарон. Продолжаем взбираться вверх. Но осторожнее. Питер однажды упал с дерева. Он так расшибся, что почти неделю лежал в реанимации, и все боялись, что он умрет. Но он не умер.
Видите, он не зачеркнут.
Выше бабушка Ну и дедушка. А на самом верху прабабушка и прадедушка. Они умерли один за другим в течение месяца, когда я был еще совсем маленький. Где-то есть фотография, на которой они держат меня на руках и дедушка состроил смешную гримасу, потому что я наложил в штаны.
Если вы уже освоились на дереве, теперь можно оглядеться по сторонам. Это дерево похоже на миллионы других, но мы пока так и не нашли гнилой плод, поэтому спускаться рано.
— Это газировка?
Я заглянул в один из пластиковых пакетов, которые бабушка Ну оставила у моей двери. Она уже дошла почти до самого конца коридора и поворачивала на лестницу. Бабушка остановилась и обернулась ко мне.
— Там всего понемножку, — сказала она. — Обязательно съешь овощи.
Я припал к бутылке с кока-колой: с самого утра у меня во рту не было ни капли.
— Не буду мешать тебе, милый.
— Помнишь, я жил у вас с дедушкой? Ну, еще когда был маленький. После того как… Как Саймон…
— Конечно, помню. А почему ты спрашиваешь?
— Дедушка брал меня на свой участок, чтобы я не путался у тебя под ногами. Ты помнишь?
Она снова вернулась к двери, но я по-прежнему не приглашал ее войти.
— Мэтью, да от тебя остались одни глаза. Ты выглядишь очень усталым.
— Дедушка помогал мне поднимать тяжелые бетонные плитки, чтобы я мог посмотреть на муравьев.
Бабушка улыбнулась.
— Он говорил, тебе это нравилось. И еще играть в компьютерные игры.
— Да, правда.
— Может быть, выпьем чашечку…
— Мне это нравилось, потому что напоминало о том, как мы играли вместе с Саймоном. У нас дома, я хочу сказать. В нашем саду. Я думал о том, как мы с ним хотели устроить муравьиную ферму. Ты это знала, ба?
— Нет, милый. Память у меня…
— Не важно. Мама нам не разрешила. Но это, конечно, ерунда, и даже если Саймон расстроился, то через секунду он об этом уже забыл. То есть я хочу сказать, он никогда не дулся из-за такой ерунды.
Бабушка снова улыбнулась, но улыбка вышла печальной.
— Да, правда. Он был хороший мальчик.
— Он был лучшим! — рявкнул я.