– Что-то подобное было однажды, этим летом, – признался Лев Александрович. – Когда умерла Машенька, моя жена… Но я бы не назвал это запоем! Да, я около трех недель не выходил из дома и в большем, нежели обычно, количестве употреблял крепкие спиртные напитки, но я не пил, как говорится, без просыху. Мне просто никого не хотелось видеть, и я никуда не ходил… Но, между прочим, имел на это полное право, поскольку находился в летнем отпуске!
Я заглянула в бумаги.
– Тут сказано, что в урне для бумаг под вашим рабочим столом обнаружилась бутылочка с остатками коньяка, а от вас исходил сильный запах алкоголя. Почему, если вы не пили?
– Не от меня, а от моего пиджака, который оставался висеть на спинке стула, когда я выходил, извините за подробность, в туалетную комнату! – Бехтеревич зачем-то отряхнул рукав своего пиджака – наверное, того самого. – А почему? Да потому, что в мое отсутствие кто-то вылил тот коньяк на мой пиджак! А когда я стал этим возмутительным хулиганством возмущаться, прибежала госпожа Ларина, наш доктор, заставила меня дышать в трубочку, и объявила, что я несомненно пьян, каковым наветом, разумеется, до крайности меня возмутила!
– И крайность выразилась в том, что вы подрались со школьным доктором?
– Я? С женщиной?! – Лев Александрович одернул на себе пиджак. – Увольте, я воспитанный человек. Я просто вырвал у нее из рук эту вонюч… эту трубочку и растоптал ее. Да, растоптал! А почему нет? Им, значит, можно топтать мое человеческое достоинство, а мне эту прокля… эту трубочку топтать нельзя? А что же мне можно?!
– Если прибор показал то, чего не было, вам можно и нужно было потребовать повторного лабораторного освидетельствования у врача, – терпеливо подсказала я. – Почему вы этого не сделали?
– Да потому, что этот жандарм, этот солдафон, наш охранник, буквально затолкал меня в комнату отдыха и со словами: «Ляг-ка, проспись» – запер дверь! И я сидел взаперти четыре часа, а когда меня наконец выпустили, отправляться на освидетельствование в лабораторию было уже поздно!
– Спасибо, понятно. Ответчик, теперь вопросы к вам. До этого дня в школьном коллективе замечали, что Бехтеревич выпивает?
– Мы это подозревали, – Крупкина вздохнула и печально взглянула на Бехтеревича. – У Льва Александровича случилось большое горе – после тяжелой продолжительной болезни умерла его любимая супруга. Администрация школы и педколлектив, кстати, оказали коллеге материальную помощь. У нас так принято, никто не остается без…
– Ближе к делу, пожалуйста.
– После смерти супруги Лев Александрович замкнулся, потерял интерес к жизни, но до последнего времени это не сказывалось на учебном процессе. Дисциплину он не нарушал, учебный план выполнял, серьезных нареканий не имел.
– А несерьезные, значит, были?
Крупкина пожала плечами:
– Так, сущая ерунда… Не стоит об этом.
– Кхе-кхе! – громко и откровенно саркастически кашлянул истец.
– Не буду дополнительно портить репутацию Льва Александровича, рассказывая о его незначительных проступках, – с нажимом произнесла Крупкина и пристально посмотрела на бывшего коллегу.
– Кхе-е!
– Истец, может быть, вам откашляться в коридоре?
– Простите, больше не буду.
– Ответчик, что, по-вашему, произошло в тот день?
– Не знаю, – Крупкина развела руками, и на пальце сверкнуло колечко с бриллиантом. – Какая-нибудь памятная дата, что-то личное, из незабываемого светлого прошлого… Какая, собственно, разница? При всем уважении к Льву Александровичу его переживания не должны иметь пагубного воздействия на учащихся. А он сидел в учительской пьяный – глаза красные, волосы взъерошены, одежда в пятнах и такое амбрэ – фу-у-у…
– Я три часа сочинения проверял, конечно у меня глаза покраснели! – взвился Бехтеревич. – А волосы дыбом встали от того, какую чушь написали некоторые дети. «Аннушка разлила масло, поскользнулась и упала под поезд» – это о Карениной!
– Истец, я вас все-таки выдворю. Ответчик, в вашей школе это нормальная практика – проверять педагогов с помощью алкотестера?
– Да нет же, он вообще-то для водителей, – объяснила Крупкина. – У нас же есть собственный небольшой автопарк – одна машина представительского класса, пассажирская «Газель» и автобус, а еще мини-трактор, так что водителей и садовника доктор обязательно проверяет на алкоголь.
– А им она тоже дает алкотестер с заранее вставленной трубочкой? – ехидно поинтересовался Бехтеревич. – В которую уже подышал кто-то сильно подшофе?
– И как же вам, Лев Александрович, не стыдно! – всплеснула руками, разбрасывая слепящие бриллиантовые искры, Крупкина. – Мы к вам со всей душой…
– Душевно выгнали меня, опозорив?!
– Все ясно. Если дополнений нет, то у суда нет больше вопросов, и суд удаляется для вынесения решения. Истец, ответчик, прошу вас покинуть зал суда.
– Но у меня еще ходатайство! – спохватилась Крупкина. – Прошу приобщить к делу должностную инструкцию учителя, согласно которой он обязан соблюдать этические нормы поведения и быть примером для учащихся!
Инструкцию я приобщаю, бывших коллег выдворяю и, выслушав еще свидетелей – школьного психолога и того самого охранника, удаляюсь принимать решение.
Это не занимает много времени – я как раз успеваю выпить чашку кофе.
На основании представленных документов и свидетельских показаний суд в моем лице приходит к выводу о недоказанности совершения уволенным учителем аморального проступка.
Говоря попросту, меня не убедили в том, что Бехтеревич был пьян. Школьный доктор явно не располагает опытом инспектора ГИБДД, она провела проверку с нарушением процедуры, в отсутствие понятых, не предоставив Льву Александровичу одноразовую трубочку из герметичной упаковки, вскрытой в его присутствии. Камеры наблюдения в учительской не было, видеофиксацией инцидента суд не располагает. А свидетельским показаниям я не особо доверяю – хотя бы потому, что фамилии Лариной и Уфимцевой, доктора и психолога Шоко-школы, мне уже знакомы: помнится, эти дамы упоминались в разговоре директрисы и Яги как особы, которые готовы улаживать проблемы, потому что любят получать премии. Где гарантии, что им не заплатили за клевету на Льва Александровича?
Администрации Шоко-школы придется восстановить в должности учителя Бехтеревича и выплатить ему компенсацию за вынужденный прогул.
– Я даже не знаю, чего в этом больше – вызова или самоиронии, – как бы задумчиво, но при этом слишком громко для внутреннего монолога сказала ехидная Алена Дельвиг, рассматривая Сеньку в образе маленького героя «Мойдодыра».
Послышались смешки: взрослые оценили шутку.
Сенька был как бы неглиже – в телесного цвета трико и блестящих атласных «семейниках» поверх него. Трико пестрело пятнами, нарисованными на коленках, локтях, ступнях, шее – много, много пятен различного происхождения. Лицо артиста тоже было живописно раскрашено, а волосы всклокочены и надежно зафиксированы в таком состоянии парикмахерскими средствами. Сенька выглядел карикатурным грязнулей – как надо, в общем, выглядел. И, разумеется, выделялся среди чистеньких нарядных одноклассников.
Первый «А» субботним днем собрался в малом актовом зале Шоко-школы в полном составе.
Трое из пятнадцати «ашек» участвовали в конкурсе, остальных пригласили для поддержки и массовки: выступления снимали на видео, и для последующего качественного монтажа нужны были общие и крупные планы восторженных зрителей. Тут же присутствовали первый «Б» и первый «В», тоже в полной комплектации, плюс родители артистов, учителя и, разумеется, члены жюри.
В него вошли председатели родительских комитетов всех трех классов, завуч по воспитательной работе, школьный библиотекарь и руководитель драмкружка.
Возглавляла эту комиссию завуч – строгая молодая дама, похожая на бизнес-леди новой формации. Она бойко сыпала терминами вроде «ивент», «регламент», «тайм-план», «бриф», «бэклайн», «байеры», само мероприятие в приветственном слове определила как «по сути тимбилдинг», а про классы сказала, что «это у нас фактически дестинации, так что все серьезно и по-взрослому, коллеги».
Натка, поглядывая на кулисы, откуда то и дело выглядывала черная, как закопченный чугунный горшок, голова нетерпеливого Сеньки, переводила для старшего лейтенанта Таганцева:
– «Байеры» – это заказчики мероприятия. Не знаю, наверное она городской департамент образования и науки так называет, вообще-то они организаторы конкурса… «Тимбилдинг» – это какое-то общее занятие для проверки и укрепления командного духа… «Дестинация»… блин, я не знаю, что такое дестинация, может, от английского «дестини» – судьба, рок?
– Рок я бы послушал! – оживился простодушный опер.
– Это вряд ли, – огорчила его Натка. – Смотри, какие все чинные-благородные. Ни маек с рожами, ни кожи в заклепках…
Из двенадцати юных чтецов, делегированных тремя классами, бомжеватым неформалом выглядел один Сенька.
Начались выступления. Очередность их определили просто – по списку фамилий, составленному в алфавитном порядке. Каждому чтецу отводилось не более пяти минут, и дело шло споро.
– За час управимся, – порадовался Таганцев, у которого на редкий выходной в компании любимой женщины были вообще-то совсем другие планы. И тут же продемонстрировал некоторое знание терминов и процессов ивент-индустрии: – А кофе-брейк у нас будет?
– Главное, чтобы не было того брейка, который в боксе, – ответила на это Натка.
– А кто-то будет драться? – Таганцев посмотрел на сцену, на жюри, на Натку с сурово насупленными бровями и сам догадался: – У тебя в планах рукопашная?
– Да, если они обидят моего мальчика.
– Да брось! Сенька тут лучший!
Выступления действительно были так себе, ничего особенного. Один мальчик в форме солдата Великой Отечественной и с георгиевской ленточкой на пилотке прочитал стихотворение Симонова:
Жди меня, и я вернусь.
Только очень жди,
Жди, когда наводят грусть