Думаю, Натка потому и затеяла этот обед, что поняла: я обиделась, а это было не в ее интересах.
– О делах не говорим, – с порога предупредила я сестрицу.
– Только о личных, – согласилась она, пропуская нас с Сашкой в квартиру.
Из кухни выглянул и помахал нам половником Костя Таганцев:
– Всем привет! Мойте руки, у меня все готово!
– Уху варил Таганцев? – беспокойным шепотом уточнила я у хозяйки гостеприимного дома. – Ты уверена, что это съедобно?
– Я контролировала процесс, – почти не шевеля губами, растянутыми в безмятежной улыбке, ответила Натка. И громко добавила:
– Кто что добыл – тот то и готовит, это золотое правило настоящих мужиков. Рыба там, дичь – это все не женское дело.
– Серьезно? – влезла в наш разговор Сашка. – Дайте логику понять: мужик готовит только то, что сам подстрелил или выловил?
– Готовишься к семейной жизни? Одобряю, – Натка хлопнула племянницу по плечу.
Я поперхнулась. К какой еще семейной жизни?! Сашке всего шестнадцать!
– Да, принцип верен: мужик доводит до кондиции то, что оказало сопротивление и было побеждено в бою, – не заметив моего возмущения, весело продолжила Натка. – В этой связи можно только пожалеть, что картошка давно уже не дикий овощ. Чистить ее, увы, женское дело, считает Таганцев.
– Но ты, я вижу, справилась, – Сашка вернула тете хлопок по плечу и прошла к накрытому в комнате столу.
Села она, однако, не у блюда с дымящейся картошкой, а поближе к торту. Рядом с Сенькой, который уже занял аналогичную стратегическую позицию.
Салатики оказались вкусными. Я подобрела – люблю хорошо поесть. Особенно если готовит кто-то другой.
Натка, увидев, что я отмякла, ловко перевела застольный разговор ни о чем в беседу о заботах и планах присутствующих и очень быстро подобралась к теме предстоящего суда.
– Я не могу обсуждать с тобой перспективы этого дела, равно как и участвовать в расследовании, если ты его еще проводишь, – предупредила я.
Таганцев понятливо кивнул – он знает правила.
– Не втягивай меня еще глубже, не подводи под монастырь. Я судья, ты истец. Все общение по делу – в зале суда.
– Ладно, ладно! – Натка замахала руками. – Но сейчас-то ты не судья? Сейчас мы просто сестры и можем поболтать о том о сем…
– Например, о том, что одна сестра не должна втягивать в истории другую, – я никак не могла остановиться.
– Это когда же я тебя втягивала в истории?!
Я нервно засмеялась, и даже Таганцев выразительно хмыкнул.
Правильный ответ был: «всегда», но разве Натка это признает?
– Так, об этом не при детях, – решила сестрица. – Не подрывайте мой авторитет, это непедагогично.
– В самом деле, – согласилась я и нашла-таки, за что сестрицу можно похвалить. – Но надо отметить твои организаторские способности. Найти всех этих людей, договориться с ними о совместных действиях, наверное, было непросто.
– Особенно с Бондаревыми повозиться пришлось, – Натка встала, помогая Косте на раздаче ухи прямо из полуведерной кастрюли – настоящие мужики о существовании супниц даже не подозревают. – Эта их бабка – чисто королева-мать…
– Такая же чопорная?
– Нет, так же держит всю семью в кулачке! Я до нее не сразу добралась, сначала встретилась с папой девочки, но он ни рыба ни мясо. Хорошо, Лара – она свидетелем будет – подсказала, как достучаться до бабки. Я достучалась и – вуаля! Убедила королеву-мать примкнуть к нам и выступить единым фронтом против Шоко-школы.
– Хотела бы я знать, как это тебе удалось… Нет! Ничего не говори! Потом расскажешь, когда я вынесу решение по этому делу.
– Да, давайте есть уху, – несколько досадливо предложил Таганцев. – Хотелось бы узнать уже решение по ней. Получилась, нет? Я вообще-то жду этих… комплиментов! Ну, и просьб о добавке…
– Еще чаю, Антон Игоревич?
– Спасибо, хватит!
Перед Антоном уже стояли две пустые чашки – старомодные, все в пошлых красных маках и нелепых птичках.
Секретарша наверняка нарочно не убирала их – сто лет ведь работает, наверняка прекрасно знает, как правильно организовать чаепитие.
Не убирает – значит, думает, что гость не слишком важный, так себе гостюшка, третьеразрядный, за таким прилежно ухаживать ни к чему.
А он, между прочим, муж наследницы! Считай, будущий хозяин всего добра, включая и эти мещанские чашки!
Антон с ненавистью посмотрел на посудины в пошлых маках и подумал: выброшу. Вот первым же делом, как только въеду в этот кабинет, выброшу именно эти цветастые чашки.
– Может, кофе? – спросила секретарша, неубедительно притворяясь гостеприимной.
– Растворимый-то? – не сдержал смешка Антон.
Все знали, что Старуха обожает растворимый кофе. С молоком и с сахаром, вот жуть-то!
С другой стороны – а чему удивляться? Свиное рыло и в калашном ряду если не похрюкивает, то попахивает.
Откуда она вылезла-то, Старуха? Из заволжской глуши? Как Фрося Бурлакова в одном из ее любимых старых фильмов. Такая же горластая, наглая, крепкая.
Во всех смыслах крепкая.
Антон заерзал в кресле.
Кресло скрипнуло.
– А хотите, на диванчик пересядьте, – предложила лицемерка-секретарша.
Издевается, дрянь такая. Намекает, что Антон толстоват, между деревянными подлокотниками кресла не умещается.
Кресло это он тоже выбросит вместе с чашками.
И секретаршу. Вот ее вообще наипервейшим делом вышвырнет прочь без выходного пособия!
Это ж не секретарша, а недоразумение какое-то. Явно старше Антона, а ему в прошлом году полтинник стукнул, на Мальте отмечали, а где еще, если родился в декабре, на родине в это время уже холодина…
– Татьяна, как вас по батюшке? – Антон уставился на недоразумение.
– Андреевна я.
«Андреевна я! – глумливо передразнил его внутренний голос. – Простая русская баба, которая коня на скаку…»
У недоразумения, зовущегося Татьяной Андреевной и занимающего пост личного секретаря главы холдинга, было круглое и бледное, как непропеченный блин, лицо, густо присыпанное веснушками и совершенно не приукрашенное косметикой. Рыжеватые с проседью волосы, аккуратно собранные в гульку. Редкие белесые брови. Мешковатое цветастое платье до щиколоток – гос-с-с-споди, где она такое выкопала? В каком забытом богом секонд-хенде?
Еще у недоразумения были толстенькие пальчики с короткими ненакрашенными ногтями. А ног, похоже, вовсе не было – во всяком случае, таких, какие должны быть у нормальной секретарши.
Недоразумение по имени Татьяна Андреевна Антона безмерно раздражало.
– Сколько мне еще ждать? – не выдержал он. – Чем она там занимается?
Там – это за дверью кабинета, который однажды станет его собственным.
Поскорей бы.
– Там? – недоразумение вздернуло свои реденькие бровки и тоже посмотрело на кабинет. – А почему вы решили, что она там? Вера Николаевна на галерее.
– А раньше сказать нельзя было?! – взбешенный Антон вскочил на ноги…
Ну, попытался вскочить.
Подлое тесное кресло взвиться соколом не позволило, пришлось выползать из него ужиком – боже, как унизительно!
Убью эту секретаршу, подумал Антон. Сотру с лица земли. Не просто уволю – сошлю в самую дальнюю глушь, где там у нас конец географии? На Камчатке вроде у холдинга что-то есть, рыболовецкая база, кажется. Вот туда ее, эту мымру. Пусть кильку в банки запихивает, а не приличных людей в слишком узкие кресла, без маникюра это ей как раз удобно будет делать.
Кипя и дымясь, он вышел в коридор, свернул под лестницу и через неприметную дверку с табличкой «Вход воспрещен» вышел на галерею над складскими помещениями.
Старуха и впрямь была там. Стояла, таращилась вниз, как орел с горы. Из кабинета по монитору, куда картинки с камер выводятся, посмотреть не могла! Эффекта личного присутствия жаждала!
Одета жутко, как всегда. Костюм парчовый, что ли? Ткань кошмарного цвета – зеленая с золотом, такую бы мастеру Гамбсу на мебельный гарнитур. На ногах, прости господи, чуни какие-то – кожаные, сшиты на заказ, а все одно чуни, только с пряжками. С пряжками! Кто вообще такое носит сейчас? Разве что артисты «Мосфильма» на съемках исторических картин.
Антон на ходу щелчком сбил пылинку с рукава своего пиджака от Бриони.
Рассиялся в улыбке, раскинул руки, поплыл к Старухе – неподвижной, как скала:
– Здравствуйте, здравствуйте, дорогая Вера Николаевна!
Ненавижу, в сотый раз подумал он. Чего ты тут стоишь? И сидишь там, в кабинете? Тебе сто лет в обед, давно пора на кладбище, я гарантирую – у тебя будет отличное место на лучшем кладбище, огромный памятник – тяжеловесный, пышный и безвкусный, как ты любишь. Хоть зеленый с золотом! Хоть с маками и птичками. Ты только помри, пожалуйста, сделай уже милость, окочурься, сколько ж можно ждать!
– Чего тебе, Тоша?
Антон скрипнул зубами и улыбнулся еще шире.
Это ее «Тоша» он тоже ненавидел. Хотя за глаза Старуха, он знал, называет его и вовсе неприлично, но чего ждать от свиного рыла в калашном ряду? Ни воспитания, ни образования, ни светского лоска. Как была неотесанной деревенщиной, так ею и осталась. Все та же Фрося Бурлакова, только уже старая.
– Вера Николаевна, мы собирались встретиться и поговорить о Люсе, – Антон приблизился к Старухе, и она тут же от него отвернулась.
Опять уставилась вниз – на электрокары, грузовики, паллеты с мешками и коробками.
– Нечего тут обсуждать, я уже все решила.
Вот взять бы тебя сейчас за ноги и перебросить за ограждение, мечтательно подумал Антон. Как бы ты полетела с верхотуры! Как птица! Как тот орел!
Птица счастья завтрашнего дня. Или послезавтрашнего.
Ох, да когда уже…
– Вера Николаевна, дорогая, какой в этом смысл? Люся с Катей уже в Праге, все устроено…
– Не учи меня, Тоша, жить!
Старуха резко повернула голову – у нее, что, вовсе нет старческого остеохондроза? – пронзила зятя взглядом, пришпилила к месту.
– Но мы же хотели скрыть Люсину проблему от Протасовых! – напомнил Антон, с трудом удерживаясь, чтобы не ослабить узел галстука.