Шанвер кивал, улыбался – ему нужно было сообщить монсиньору, что все четверо опознанных им соглядатаев королевского трибунала отмечены следящими заклинаниями. Но того в зале Безупречности уже не было. Пришлось танцевать, пить вино и улыбаться, демонстрируя великолепное расположение духа. Проносясь в хороводе мимо зрителей, Арман почувствовал, как ему на плечо спланировала белоснежная бабочка, голос Диониса шепнул в самое ухо: «Я верну тебе то, что ты потерял, обещаю… завтра… за час до отбоя… подвал Ониксовой башни… приходи один…», и под ноги танцующих упала обычная столовая салфетка. «Однако мастерство Лузиньяка за время разлуки возросло, – подумал Шанвер, – браво!»
Впрочем, и сам Шанвер кое-чему успел научиться. В полночь, выйдя из спальни в морозную ночь, он призвал демона Баска, чтобы тот передал монсиньору информацию о новых шпионах.
Глава 12Старое проклятие. Арман
Арман знал, что Дионис не сможет вернуть ему Урсулу, и морочить голову другу было крайне неприятно. Но собирался отправиться в подвалы Ониксовой башни за час до отбоя. Этого требовала роль.
Увы, это всем известно: хочешь рассмешить богов – расскажи им о своих планах. Не удалось. Причина? Ну, разумеется, Катарина Гаррель. А ведь так ловко все организовывалось: Мадлен, которая за эти два дня проводила больше времени в спальне Армана и Виктора, чем в своей, решила принять ванну, Шанвер проводил ее до северного коридора (почему-то именно там были самые пристойные умывальни) и подошел к портшезной колонне. До отбоя час и десять минут, он прекрасно все успевает. Колонна раскрылась. Гаррель!
– Ну наконец, битый час тебя жду, – сказал Арман, хотя за минуту до этого и не подозревал, что ждет именно ее, свою…
Свою напряженную, перепуганную, пахнущую сандалом и страстью.
– Не бойся…
Кати цапнула его за руку, как дикая кошка, пнула в колено. Экая злюка!
Молодому человеку пришлось схватить ее за запястья, прижать к колонне, чтоб не дергалась. Поговорить? Не только это. Проклятие! Оно было ужасным! Безумие! Оно неодолимо и понемногу делает бедняжку сумасшедшей. Кто же это тебя? Придется плести кружево отмены, но не здесь, не сейчас – слишком опасно.
Он стал говорить, вплетая между слов успокаивающий фаблер. Но он почему-то не действовал. Странно… В чем дело? Ах, мадемуазель и сама колдует. Что там? Простейшие мудры каблучком на мраморе пола?
Он сообщил Катарине о своем открытии, не удержавшись, подул на локон прически – проклятая волосяная пудра. Поцеловать? С усилием Шанвер отстранился:
– Все, Катарина, мир. И в качестве демонстрации дружеских намерений…
Его щедро предложенную дружбу принимать не собирались, мадемуазель ринулась прочь, поскользнулась на своей же мудре, Арман едва успел подхватить девушку. Бедняжка, это действие проклятия, оттого и неловкость. Не печалься, ты отважный боец, ты мне уже все доказала. Даже если ты шпионка в стенах Заотара, все равно я помогу тебе. Нет, не в шпионской миссии – я избавлю тебя от проклятия. Сейчас мы немножко подружимся, ты расслабишься…
Шанвер вернул Катарине ее серебряные иглы и, чтоб она ему доверилась, предложил оставить носовой платок – личную, почти интимную вещь. Филидка это оценит.
Гаррель оценила, подобрела, осведомилась, чего именно от нее хочет маркиз Делькамбр. Он ответил: память, его память. Поверила. Великолепно. Еще он хочет встреч наедине, именно. Например, повторить то самое путешествие в портшезной кабинке в зал Академического совета, о котором он, разумеется, не помнит. И там, наедине, Арман без помех попробует отменить страшное проклятие. То есть отменит, а потом объяснится и потребует награды.
Катерина все еще сомневалась и почему-то отчаянно краснела. Арман воззвал к ее практичности, посулил денег. Ему предложили забрать кошель. И вот зачем он упомянул имя своей «невесты»? «Мадлен говорила…» Зачем?
Гаррель немедленно разозлилась. Шанверу девушка в этой ипостаси невероятно нравилась, еще немного – и путешествие в портшезной кабинке состоялось бы немедленно. Но из северного коридора донесся вскрик, и Катарина понеслась туда.
Дальше все развивалось стремительно.
Полуоткрытая дверь, метнувшаяся к нему наперерез фрейлина почтительно замирает, Арман заглядывает в женскую умывальню. Обнаженная Мадлен напротив Катарины, чья-то скрюченная фигура на полу. Время замедляется только для Шанвера. Бофреман держит в руках какой-то сосуд, демонический смрад, размахивается, чтоб выплеснуть его содержимое перед собой, прямо на Гаррель. Та сжимает в кулачке его платок, другая рука в кармашке за поясом. Иглы? Не важно, она не успеет. Баллор-отступник! Каблучок девушки выбивает на полу ритмичное стаккато. Это… фаблер! Абсолютно точно, странный ударный фаблер! Мраморная плитка вспучивается, волна стремится вперед, ши-и-и-х, та-дам, Бофреман выливает на себя вонючую жижу.
Время опять ускорилось, истошный женский крик резанул по ушам.
В этот момент Арман де Шанвер забыл о том, что должен скрывать свою сорбирскую суть, почти обо всем забыл – он стал плести кружево. Нужна вода, много воды, остановить кровь, сдвинуть лоскуты распадающейся плоти, убрать боль. Все!
Он поднял на руки Мадлен и понесся с ней в госпиталь. После, все после, Бофреман должна жить, иначе… Иначе в ее смерти обвинят Катарину Гаррель из Анси.
Катарина…Гаррель… сплела ударную мудру… тайную ударную мудру… потом… он подумает об этом потом…
В ту ночь Арман выложился по полной. При лекарях он мог использовать лишь филидскую магию, но для лечения другой и не требовалось. Он плел минускул, сдабривал его монотонным фаблером, до его слуха доносились обрывки чужих разговоров.
– Ты видела, Анриетт? Бофреман сама окатила себя разъедаловкой!
– Да, Лавиния, видела. Но обвинят в этом Шоколадницу.
– Мадлен всегда знает, что делает. Но, однако, как нужно хотеть извести Шоколадницу, чтоб подвергнуть себя…
Он проснулся на рассвете, с соседней кровати ему нежно улыбнулась «невеста»:
– Мой герой! Ты меня спас… Проклятая Шоколадница… Знаешь, что она мне наговорила?
– Не знаю, дорогая, и знать не хочу, – улыбнулся он в ответ. – А вот в том, что я видел, уверен абсолютно.
– Она перевернула надо мной…!
– Нет, дорогая, я все видел. Ты хотела окатить Шоколадницу этой… Разъедаловкой? Но от неловкости облилась сама.
Арману было гадко – лгать он не любил, предпочитая прямому вранью умолчание, но сейчас ему приходилось буквально втискивать в головку коварной «подруги» удобную ложь, иначе Катарина Гаррель может пострадать. А этого Шанвер допустить не мог.
Мадлен расплакалась, молодой человек поднялся с кровати, подошел к соседней, погладил темные как ночь волосы девушки:
– Не волнуйся, мы никому этого не расскажем. Твое прекрасное тело стало еще прекрасней, сегодня мы вместе пройдем отбор и станем почти сорбирами…
– Ты на моей стороне?
– Всегда, дорогая, как и ты на моей. Все будет хорошо, для всех ты теперь будешь иметь право на месть. Кстати, Мадлен, а не оставила ли ты на прощание в прошлом году проклятия для нашей Шоколадницы? Зная тебя…
Бофреман многозначительно хихикнула, вытирая слезы, и спросила с нажимом:
– Зачем ты отдал мерзавке свой платок?
– Чтоб усыпить ее осторожность, – вздохнул Арман. – Но теперь, когда Гаррель знает, что война объявлена…
– Теперь она его ни за что не отдаст, – Мадлен недобро оскалилась. – Ну ничего, вряд ли у мерзавки будет довольно времени на то, чтоб понять, как твоим легкомысленным подарком воспользоваться. Оватская простолюдинка!
«О, дорогая, – подумал Шанвер, – этой простолюдинке не нужен платок, чтоб внушить нежную страсть маркизу Делькамбру. Она удивительна, непредсказуема, опасна, даже под действием проклятия. Кстати, уж не коварная ли Мадлен приложила к нему ручки?»
Он попытался расспросить «невесту», но Бофреман не понимала, о чем идет речь, или успешно делала вид.
На утренние занятия физической гармонией они немного опоздали – почти все студенты уже скрылись в широком беговом коридоре.
– Сорбирский лабиринт? – спросила Мадлен, успевшая переодеться в лазоревый гимнастический костюм, который ей невероятно шел. – Ты справишься, милый?
– Мы проходили его десятки раз, – напомнил Арман, – пойдем, дорогая.
Он форму проигнорировал, надел удобные штаны и широкую сорочку. Маркиз Делькамбр – напыщенный индюк, и этот факт он тщательно подчеркивал. Либо белый камзол, либо ничего.
Сорбирский лабиринт был обычной тренировкой для филидов последнего года обучения, и они с Мадлен были в нем действительно не впервые. Бофреман без опасений прошлась по мосткам к подножию башни Живой Натуры.
– Мадемуазель, месье, задерживаетесь, – сгустилась на скальном уступе проекция Девидека – сорбир одновременно контролировал каждого из студентов. – Увы, в отряде «стихийники» осталась лишь одна вакансия. Выбирайте, кто из вас – Шанвер или Бофреман.
– Ступай, дорогая, – предложил Арман, – будь первой женщиной…
– Хо-хо, – перебил Девидек. – На вершине уже дожидается славы Катарина Гаррель.
– И здесь она! – фыркнула Мадлен. – Не желаю быть второй после Шоколадницы!
– Как вам будет угодно, Шанвер, поторопитесь, – проекция растаяла.
– Что ж, – Бофреман опасливо посмотрела вниз. – Быстро или…?
В этом месте можно было выбирать: прыжок в бездну или долгий спуск узким скальным коридором. Мадлен выбрала второе.
– Прошу, милый, – улыбнулась она на прощание, – ради нашей дружбы, ущипни там эту мерзавку побольнее.
Арман ничего не обещал и не собирался исполнять эту нелепую просьбу. Но слишком удачным оказался повод. Рукопожатие, соприкосновение рук, которое могло длиться столько, сколько ему нужно.
– Гордячка Шоколадница, – пробормотал Брюссо, когда они рассматривали появившиеся на ладонях мудры, – я в ее квадре. О, как же я ее…
– Погоди, – остановил «приятеля» Арман, – позволь сначала мне.
Он должен был убедиться, подтвердить или развеять свои подозрения. Филидское колдовство Мадлен никогда не было великолепным. Однако проклятие на Катарине кажется слишком мощным. Шанвер хотел просто посмотреть. Удачный повод, только бы не выйти из роли индюка-аристократа.