– Катарина, моя обожаемая Кати!
Его наполненные предвкушением глаза быстро обежали комнату – шевалье примерялся к мебели, на которой мы с ним будем предаваться страсти. Выбор, к слову, был невелик: дыба или кресло. Я же, не отводя взгляда, смотрела на аристократа. Он действительно глуп, как это воображают Шанвер с Лузиньяком? Жалкий, жадный, сластолюбивый недоучка. Жадность оставим за скобками, как и сластолюбие. Недоучка? Этот шевалье почти свел меня с ума филидской магией. Даже Гонза признал силу его проклятия.
Между тем Брюссо продолжал говорить, выражал восторги и все в таком роде, но не сделал ни малейшей попытки ко мне прикоснуться. Пока не сделал. Сейчас мои реплики: небольшой, но емкий монолог о страсти, что презрела условности, о девичьем стыде и целомудрии и о том, что мадемуазель Гаррель (это важно!) хотела бы сначала получить обратно свой драгоценный платок. Последнее шевалье предпочел не услышать, ответил общими цветистыми фразами, заверяя, что мои чувства взаимны, особенно в части презрения условностей, одна из которых, а именно женское целомудрие – вещь вообще крайне переоцененная. Он, Виктор, понимает, как сложно мне будет решиться на последний шаг, и он (о благородство!) согласен подождать, поскольку удовольствие видеть меня наедине бесценно.
Брюссо шагнул ко мне, я попятилась и делала так каждый раз при попытках собеседника приблизиться. Мы уже дважды обошли комнату пыток по кругу и заходили на третий. Гонза из-под дыбы показал мне опущенный вниз большой палец. Крыс был прав: диалог получался так себе, без огонька, в театре аплодисментов он точно не удостоился бы. Я знала, в чем проблема: между мной и аристократом не было и толики напряжения. Моя страсть лжива, но и его тоже. Мы оба притворяемся. Брюссо тянет время – ему, в сущности, все равно, что говорить. Он ждет свидетелей. Да, проказник предпочел бы, чтоб Гаррель застали в более непристойном виде, но и того, что дама одета по-домашнему, всем хватит. Неглиже, наедине, в интимной полутьме подземелья… Эта картина, особенно подогретой распущенными сплетнями публике, покажется не двусмысленной, а вполне однозначной.
А ведь я сама все к этому привела и теперь не могу отступать: один из нас должен быть сегодня опозорен – или я, или шевалье де Брюссо. Меня видели крадущейся на тайное свидание, и даже если сейчас все прекратить, выпустить Виктора из ловушки, при своих я не останусь – моя репутация окажется полностью разрушенной.
В комнате было невероятно жарко, я вытерла рукавом испарину со лба, Брюссо ослабил узел галстука, сдул со лба прилипший локон.
Когда мы с подругами планировали это свидание, предполагалось, что оно пройдет более интимно: я должна была обниматься с Брюссо, подарить парочку поцелуев, и тогда мне это особой проблемой не казалось. В конце концов, актриса на сцене проделывает подобное с партнером, да и кое-какой опыт в поцелуях у меня был, даже с тем же Виктором. Но сейчас я знала: стоит мне прикоснуться к молодому человеку, и меня попросту вырвет, липкий комок внутренней гадости извергнется в спазмах наружу.
Ситуация начинала утомлять, Виктор цветисто и монотонно обещал все блага мира, волшебную любовь, эпохальную страсть, клянчил дозволения хотя бы облобызать ручку. «Да катись оно все к Балору», – решила я и кивнула на кресло:
– Сядь!
Брюссо вздрогнул от резкости тона, но сел, почти утонув в мягких подушках, зачем-то открыл шкатулку. Та тренькнула и замолчала: заключенное в ней звуковое послание было одноразовым. Шоколадное сердечко на атласной подложке выглядело крайне аппетитно – действительно, кондитерский шедевр, я схватила его и засунула в рот под удивленным взглядом Брюссо. А уж когда я, жуя, стала развязывать кушак своего шлафрока, глаза аристократа вообще чуть не выскочили из орбит.
– Катарина?
– Сидеть! – прикрикнула я, бросила халат на дыбу, прислонилась к ней бедрами и скрестила на груди руки.
Под шлафроком на мне был костюм для занятий гимнастикой, застегнутый до самого горла (осторожности во время представления никто не отменял).
– Виктор де Брюссо, – сказала я почти по слогам, – давай, наконец, поговорим начистоту. Признаюсь сразу: никаких особых чувств у меня к тебе нет, ложь должна была помочь…
Я замолчала, а шевалье, развалившись в кресле, негромко смеялся, показывая на потолок:
– Ты заманила меня в ловушку, Гаррель! Коварство, достойное Мадлен де Бофреман. Что там? Нечистоты? Амбра и мускус в курильне должны скрыть вонь содержимого ночного горшка? Что еще? Кажется…. – его ноздри раздулись и опали. – Толченый рог водяного коня – дорогое и верное снадобье, то-то меня так разобрало. Браво, Кати, ты меня сделала. Мы, Брюссо, умеем принимать поражения. Раздеваться сейчас, или ты хочешь еще покуражиться?
Я резко махнула рукой, останавливая попытку молодого человека снять камзол, он приподнял брови:
– Нет? Тогда я весь покорность и внимание.
– Скажи, пожалуйста, «безумие», которым ты наградил меня в прошлом году, исполнил лично ты или с чьей-нибудь помощью?
– Без помощи, – губы Виктора искривились в болезненной гримасе. – Я был зол на тебя, Кати, зол и обижен. Я ведь искренне влюбился, но ты предпочла мне Шанвера. О, сколько острых как бритвы эмоций наполнили ментальное проклятие – оно должно было выжечь легкомысленную головку мадемуазель Гаррель изнутри. Но ты устояла – браво, Катарина.
– Чудом, – призналась я и вернула комплимент. – Браво, Брюссо, ты сильный маг.
Шевалье, сидя, изобразил поклон и, после небольшой паузы, достал из внутреннего кармана лоскут:
– Держи.
На некогда белой, но теперь сероватой льняной ткани были пятна подсохшей и выцветшей крови самого Брюссо. Тогда Виктор защитил мою честь и свободу от посягательств Гастона де Шариоля, поступил как благородный человек.
Я бросила платок в жаровню – он не вспыхнул, а стал медленно чернеть, а мы с Виктором в молчании смотрели, как ткань становится пеплом.
Шевалье де Брюссо сильный менталист, хороший фехтовальщик, как я могла убедиться еще во время его дуэли с Гастоном, однако тратит жизнь, преследуя девушек и предаваясь распутству.
– Над ним довлеет слава де Шанвера – Брюссо решил сдаться, поняв, что ему не затмить великолепного Армана, – уверенный голос Гонзы звучал вовсе не из-под дыбы, а прямо у меня в голове. – Да, мелкая, теперь мы можем и так. Предположу, что твоя детская щепетильность, вкупе с безумным благородством, тронули в душе грозного архидемона запределья некие неведомые струны, и вуа-ля…
– Что теперь? – спросил Брюссо, прервав наше с ним молчание. – Хочешь, поднимемся в залу Безупречности, и там, в окружении людей, которых я готовил в свидетели твоего поражения, поверженный, я встану на колени перед Катариной Гаррель и буду молить о прощении?
– Лишние хлопоты, – отмахнулась я. – Публика сама придет, и ты прекрасно это знаешь, поэтому… Нет, если без коленопреклонений и молитв тебе неймется…
– У тебя минут двадцать от силы, – сообщил фамильяр, – первые зрители уже проникли в Ониксовую башню.
– Предупреди Натали, – мысленно велела я, – пожалуйста.
– О том, что Катарина Гаррель не смогла исполнить коварный план, проявила благородство? Мы с Бордело это предполагали – поторопись предложить шевалье пряник, чтоб переманить его на светлую сторону…
Голос демона отдалялся, пока не пропал совсем: наша с ним ментальная связь действовала, видимо, только на небольшом расстоянии. Я серьезно посмотрела на Брюссо и громко позвала:
– Лазар, Мартен, идите сюда!
И когда друзья появились, продолжила:
– Стихия «вода» условилась сегодня о дополнительной тренировке.
– Брюссо отдал тебе платок? – спросил Жан.
– Да, и больше мы об инциденте с ним вспоминать не будем – сорбирский лабиринт не просто так составил квадру именно из нас.
Виктор, кажется, только сейчас понял, что в засаде мою команду ждало подкрепление, он покачал головой:
– Неужели, вам, господа, сейчас не хочется прибегнуть к насилию, чтоб выставить меня на всеобщее осмеяние?
Шевалье сглотнул, бросил взгляд на потолок. Пьер Лазар снял с рукава налипшее перышко, дунул на него и сообщил:
– Позор одного из членов квадры запятнает всех четверых. Катарина права: наш союз не случайность. До турнира Стихий нам придется быть связанными друг с другом.
Мартен кивнул:
– Но тебе, Брюссо, придется оставить свои идиотские ужимки комнатного аристократа и работать в команде.
Турнир Стихий должен был состояться в конце календарного года, на нем нам предстояло сражаться с другими стихийниками, демонстрируя полученные навыки.
Виктор де Брюссо выглядел ошеломленным: он не мог поверить, что ему вместо позора предлагают союз, пусть и временный.
– Будь моя воля, – сказал Жан, поводя мощными плечами, – я бы тебе все-таки навалял в воспитательных, так сказать, целях. Запомни: Катарина Гаррель – не какая-то там Шоколадница, а наш боевой товарищ, и если ты позволишь себе… – Мартен продемонстрировал кулак. – Наваляю.
– Мы вместе наваляем, – пообещал Лазар, от демонстрации конечностей благоразумно воздержавшись: его субтильная конституция уважения не внушала.
Я сморгнула набежавшие слезы умиления – ты не одинока, Кати, у тебя есть друзья – и, подняв прислоненный к стене медный лист, накрыла им жаровню:
– К делу, господа, посвятим оставшееся до отбоя время тренировке.
И мы вчетвером отправились туда, где было больше места – в сводчатое подземелье у мусорной шахты – и до того, как туда явились первые зрители, успели повторить несколько боевых связок.
Разумеется, публика была разочарована.
– Отчего здесь так многолюдно? – громко удивлялась я. – Мы же выбрали Ониксовую башню из-за ее уединенности. Однако до отбоя осталось меньше четверти часа – продолжим завтра, господа…
Никто из моих друзей, принимавших участие в авантюре, вниз не вернулся – значит, Гонза успел предупредить Натали, а та – передать об изменении планов остальным. Великолепно. Зато Мадлен де Бофреман с женихом и свитой явилась, и, глядя на ее разочарованную мину, я испытала самое настоящее злорадство.