Уж не знаю, что тому причиной, личная моя планида или традиции Заотара, но и эта бездна оказалась неглубокой. Я успела согнуть ноги, поэтому особо не ушиблась – упала на бок, откатилась в сторону, чтоб не быть придавленной мужским телом. Арман приземлился на четвереньки, что меня очень удивило бы, если бы странно было только это.
– Однако, – пролепетала я, глядя наверх: там рассеивались клубы пыли, но никакого отверстия не наблюдалось. – Как ты это сделал? Шанвер! Сорбирское заклинание, абсолютно точно, боевая мудра, кружево…
Аристократ не отвечал, занятый моим тщательным ощупыванием, рассматриванием и, кажется, обнюхиванием. Мы с ним очутились в подземелье с гладкими, как будто отполированными волнами, розоватыми стенами, с потолка свисали флуоресцентные сталактиты, дающие достаточно света, стены тоже мерцали. Не зала, а что-то вроде каменного кармана.
– Почему сверху не осталось дыры? – спросила я.
– Потому, – удостоверившись, что со мной все в порядке, Шанвер с неохотой отстранился. – Скорее всего, дыру завалило обломками.
– Обломками чего? Мебели?
Я сидела на полу, вытянув перед собой ноги в драных чулках, Арман присел рядом на корточки.
– Судя по мощности ударной волны, комната пыток разрушена, выход закрыт камнями.
– Ну и зачем ты это устроил?
– Я?
– А кто еще? Ты, Шанвер! Ты колдуешь как сорбир, хотя притворяешься филидом. Тогда, в умывальне девочек, когда Бофреман сама, – это я проговорила с нажимом, – вылила на себя разъедаловку, ты исполнил сорбирское кружево. Не спорь, я видела и в состоянии сложить два и два.
– Можешь приподнять юбку?
– Чего? – от неожиданности вопроса у меня вырвалось простонародное словечко.
Арман спокойно объяснил:
– У тебя, Кати, скверный ушиб на бедре и разбиты коленки, позволь мне использовать лечебную магию.
– Только после того…. – начала я строго и взвизгнула, потому что разрешения никто ждать не собирался – маркиз Делькамбр отодвинул лазоревую ткань и…
Святой Партолон! Как это приятно, когда мужские горячие ладони прикасаются к телу, даже сквозь тонкую ткань чулок. В животе стало горячо и сладко, в голове – туманно. Голос Армана доносился как-будто издалека.
– Ты боец, Катарина, настоящий боевой маг…
«Недосорбир с недофамильяром», – думала я, прикрыв глаза, а мужчина все говорил и говорил, наверняка вплетая лечебные фаблеры. Скорее бы уже закончил колдовать и перешел к поцелуям. Но мысли о поцелуях развеялись в вихре новой информации.
– Минуточку, – я открыла глаза и, наконец, одернула юбку, – ты утверждаешь, что это я, а не ты, проломила дыру в полу комнаты пыток? Таинственным фаблером-стаккато?
– Не таинственным, а личным фаблером, – поправил меня Арман, сел на пол, скрестил ноги, как будто исполняя минускул «расслабленная уравновешенность». – Каждого сорбира покровитель Таранис одаривает одной, присущей лишь счастливчику способностью. Неосознанно она проявляется лишь в самые опасные моменты. И да, Кати, у меня она тоже есть. Это…
– И в умывальне, – перебила я, – Бофреман не сама вылила на себя разъедаловку, а это я выбила у нее сосуд своим стаккато?
– Именно.
Мне стало гадко и невероятно стыдно. Мадлен, конечно, мерзавка, но мы-то ее обвиняли огульно: сама себя покалечила, из ревности и коварства. Может, следует извиниться? Непременно, при случае.
– Я тебя перебила, прости – не думай, что твой дар от Тараниса мне не любопытен. Так каков он?
– Теперь не скажу, – Шанвер показал мне язык. – Страдай от любопытства.
– Ну пожалуйста, – взмолилась я. – Снизойди, тем более, заметь, я не стала заострять внимание на факте, что показывать язык, тем более дворянину, а тем более, даме, неприлично.
Молодой человек расхохотался:
– Ладно, снизойду. Мне удается иногда замедлить время – ненадолго и только для себя, поэтому я в подробностях видел как твое сражение с Бофреман, так и сегодняшнее… Кстати, а что это было?
Я объяснила про сложную мудрическую вязь на стене, подвешенный к потолку ночной горшок, набитое пухом кресло и слово-активатор «пли».
– Заклинание было составлено Эмери подобно змейке из костяшек домино: достаточно толкнуть первую костяшку, чтоб они все последовательно завалились. Оригинальное решение, не правда ли? Купидон – великолепный маг, единственный в своем роде, и было бы замечательно, если бы ваши родители позволили ему продолжать совершенствоваться именно с неживой материей.
– Эмери виконт де Шанвер – будущий герцог Сент-Эмур, оватом ему не бывать! – высокомерно отчеканил маркиз Делькамбр и сменил как тон, так и тему: – Ты с друзьями так тщательно все подготовила, почему не воспользовалась этим вчера с Брюссо?
– Не смогла, – призналась я, – стало гадко. То есть, понимаешь, если бы нужно было драться, пусть даже врукопашную, вцепиться зубами в яремную вену, выдавить глаза…
Святой Партолон! Что я несу? Неужели Гонза сейчас ментально со мной? Это же его любимое описание спарринга. Но, увы, связи с демоном не ощущалось, кровожадность была моя личная.
Смутившись, я замолчала, посмотрела наверх:
– Как мы выберемся наружу?
Арман вздохнул:
– Как-нибудь. Заметила розовый оттенок стен? Это родонит – минерал, блокирующий использование почти любой магии. Мы с тобой, Кати, очутились внутри родонитового мешка.
– Великолепно! – фыркнула я. – А когда именно шевалье де Шанвер опознал сей дивный минерал? До или после своих манипуляций с моими конечностями?
Нисколько не смутившись, шевалье ответил:
– В процессе, когда понял, что филидские лекарские мудры не действуют.
Понял, но продолжал меня трогать? Снова стало жарко. Нет, не думать о глупостях. Кошмарная ситуация: мы с Арманом в родонитовом капкане, наверняка этот мешок некогда использовался как часть допросных мероприятий – пленных магов помешали в него между пытками. Невероятная гадость.
– Думаешь, нас уже ищут? – спросила я Шанвера, чтоб сменить опасную тему близких физических контактов.
Тот пожал плечами:
– Возможно. Ты ведь кому-то сообщила, что отправляешься в подвал Ониксовой башни? Например, своей верной мадемуазель Деманже?
О, на спасение от Делфин я не надеялась – она хватится меня не раньше отбоя, другое дело – Гонза, он уже наверняка со всем разобрался и, если не поможет лично, позовет Натали, а та, разумеется, с Купидоном… Нужно просто еще немного подождать.
– Да, мадемуазель Деманже знает, куда я пошла, – сказала я. – Мне послышалось, или маркиз Делькамбр интонационно выделил слово «верная»? Это что-то значит?
Да, это «что-то значило», а именно – сомнения в верности моей подруги Делфин.
– Забавное совпадение, Кати, – сказал Арман, – но Мадлен де Бофреман, приглашая меня быть свидетелем вашего с Виктором свидания, описала все подготовленные каверзы в подробностях: нечто липкое, пух и перья, и даже ночной горшок на голове шевалье де Брюссо.
Информация меня ошеломила. Подробности? Да нет, ерунда. Просто именно так на моем месте поступила бы сама Бофреман. Вот и все!
– Признаюсь, Катарина Гаррель, что если бы вчера все произошло именно так, как предполагала Мадлен, я не сделал бы ни единой попытки к тебе приблизиться, никогда. Но ты поступила как благородный человек.
Я перебила аристократа:
– Бофреман подставила Брюссо! Отдала его мне на поругание! С какой целью?
Арман поморщился:
– Виктор – отыгранная карта, Мадлен он больше не нужен. Не думай об этом, Кати.
– Позволь мне самой решать, о чем думать, – огрызнулась я. – Бофреман Брюссо не нужен, тебе – тем более, ты с ним нынче раздружился. А когда ты собираешься дать отставку самой великолепной Мадлен? Нет, не отвечай, это не мое дело – расскажешь Лузиньяку, своему единственному другу. Но это ведь форменный кошмар, Шанвер! Ты живешь в паутине лжи, дышишь ею, ешь ее на завтрак, обед и ужин…
От переполнявшего меня возмущения я не могла подобрать нужных слов и замолчала, тяжело дыша. Арман на меня не смотрел, надел на лицо маску холодного высокомерия, а после паузы веско и равнодушно произнес:
– Мадемуазель Гаррель права в одном: мои дела ее не касаются. Нынче мы говорим с ней наедине в последний раз.
– Чего?
Я вскочила и уперла в бока руки, один в один – сварливая ансийская лавочница, а аристократ все так же сидел у моих ног в минускуле «расслабленной уравновешенности».
– Катарина Гаррель станет сорбиром – через два года, с наступлением совершеннолетия, или раньше, если получит титул посредством брака. Впрочем, это меня не касается, – говорил монотонно маркиз Делькамбр. – Свой долг перед нею я выполнил.
– Долг? – воскликнула я. – А в чем именно этот самый долг был? Снимать все возможные проклятия? Изображать равнодушие, одновременно ища новых встреч? – тут до меня дошли и прочие слова молодого человека. – Минуточку! Какой еще «посредственный брак»?
Арман поднял на меня грустные, янтарного цвета глаза:
– Ты простолюдинка, милая, и тебе придется выйти замуж за дворянина или получить от маркиза де Буйе признание его отцовства.
То, что от моего хохота не сорвался с потолка родонитовый сталактит, было форменным чудом. Безупречные брови Шанвера приподнялись, я вытерла рукавом глаза – от смеха из них брызнули слезы:
– Не могу! Вот ведь умора. Ты решил, что я – бастард маркиза? Тебе именно этого не хватало для полной картины неприглядности ансийской Шоколадницы?
Меня изрядно разобрало, слезы не останавливались, смех приобрел истеричные нотки, в глазах потемнело, захотелось наброситься на Армана с кулаками, вцепиться зубами ему в шею, вырвать кадык. Драка! Бой! Смерть!
Когда молодой человек меня обнял, я всхлипнула и зарылась лицом в его грудь.
– Ну, ну, милая, – шептал Арман, его пальцы гладили мою шею под волосами, – это магия раскачивает твои эмоции, как на качелях, скоро ты ее обуздаешь…
Мое, похожее на бред, бормотание, звучало одновременно со словами утешения:
– Бастард, незаконнорожденная? Это немыслимо! Моего отца звали Морис Кантен Гаррель, он был… был ловчим его высочества Шарлемана… и… первого числа ута в восемьсот семьдесят четвертый год от вознесения святого Партолона, в мой день рождения, отца… казнили…