– Мадемуазель интересуется птицами? – отвлек меня от размышлений надтреснутый голос. – Ну-ка, что там у вас?
В задумчивости я водила по столешнице парты совиным перышком и теперь, привстав, с поклоном передала его мэтру.
Учитель прищурился, нацепил на нос пенсне:
– Так, так…
– Не правда ли, это совиное перо?
– Ну, разумеется, – ответил Гляссе, – и довольно старое. Мадемуазель подобрала его в зале охотничьих трофеев?
О существовании такого зала в академии я до этого момента даже не подозревала.
– Оно появилось на ковре моей спальни. Простите, мэтр, вы сказали «довольно старое»?
– Кончик пера, мадемуазель, называемый очин, находится у птицы под кожей в небольшом углублении, называемом перьевой сумкой, то есть всегда влажный. Здесь очин, извольте посмотреть, иссохший и желтоватый, к тому же монолитность перьевого опахала нарушена, крючки, сцепляющие бороздки, также иссохли и осыпались от времени.
– Простите, – снова извинилась я и быстро достала из портфеля конспект, – позвольте мне записать.
Мэтр Гляссе позволил. Более того, войдя в раж, он взобрался на кафедру и зарисовал на доске схему птичьего пера. Это было невероятно интересно. Настолько, что когда в аудитории появились другие студенты, мне захотелось их прогнать. Но пришлось смириться и прослушать уже запланированную лекцию по животному миру Лавандера.
Мое перо потеряла не птица? Его просто занесло ветром? Нет, нет. Абсолютно невозможно. Пожилой преподаватель слаб глазами и попросту ошибся. Очин высох за сутки, а крючочки… Простите, но без увеличительного стекла даже я не смогу их рассмотреть.
– Дикие животные…
Старичка Гляссе мне было жалко: мысли его учеников витали далеко от предмета, в аудитории перешептывались, поминутно вбегали опоздавшие. Мэтр ругался, накладывал штрафы, но продолжал делиться знаниями.
– Животные хозяйственные, то есть домашние – те, которым человек дает кров и пищу в обмен на мясо, яйца и молоко, а также шерсть, шкуру… Да, мадемуазель Тибо, не нужно всхлипывать! Ваши туфельки изготовлены из кожи козленка, а на ужин вы ели жаркое из говядины! Вон! Извольте рыдать в коридоре! Все? Ладно, оставайтесь. О чем это я?
«О говядине, – подумала я, но подсказывать не стала, – то есть о корове, которую, как учил меня другой достойный учитель, нужно есть по частям. Поэтому что, Катарина? О птицах, перьях и хвостах ты думать перестаешь, а сосредотачиваешься на своей корове Армане де Шанвере и его… говяжьем заклинании».
Приняв решение, я вернулась к реальности как раз в середине фразы преподавателя.
– …таким образом, звери-компаньоны противопоставляются домашней скотине. Сюда мы относим кошек, собак – не охотничьих либо сторожевых, а бесполезных декоративных уродцев, обитающих в дамских будуарах… Мадемуазель Бордело, вы хотите задать вопрос, или просто болтаете с подругой? В таком случае – минус…
– Вопрос, мэтр, если позволите, – молниеносно сориентировалась Натали. – К примеру, к какому виду относятся фамильяры?
– Неплохо, – Гляссе кивнул, позволяя девушке сесть на место. – С одной стороны, фамильяра мы можем считать зверем-компаньоном в самом прямом значении слова «компаньон», с другой…
Неожиданно накатила сонливость, как позавчера, когда я в беседке болтала с воображаемым Арманом. Ни в коем случае нельзя допустить, чтоб приступ случился прилюдно. Подняв руку, я хотела попросить позволения выйти, но Информасьен громко возвестила окончание урока.
– Мадемуазель Гаррель получает двадцать баллов за прилежание. Все, ступайте. К следующему занятию извольте сочинить не менее трех страниц на тему: «Звери прирученные, но не одомашненные», – сказал учитель напоследок.
Натали придержала меня под руку в коридоре:
– Опять накатило?
– Благодарю, – я добрела до подоконника, тяжело к нему привалилась. – Не знаю, хватит ли мне сил сегодня продолжать занятия.
– Они тебе не понадобятся, – сказал Эмери. – Все уроки отменены до последующих распоряжений начальства, про это написано в «Своде».
Купидон и обе сестренки Фабинет образовали около меня полукруг, чтоб избавить от толчеи. Я почти дремала – даром что глаза пока оставались открытыми.
– Информасьен, – разнеслось привычное эхо, – все преподаватели должны немедленно собраться в зале Академического совета.
– Ну, началось, – протянула Бордело, – попомните мое слово, еще до полуночи оватский корпус подвергнут таким наказаниям…
– Нам запрещено пока возвращаться в дортуары, – Купидон шелестел страничками «Свода».
– О чем я и говорю! И что теперь? Где прикажете нам находиться, пока руки механических болванов кастелянши перетряхивают наше исподнее?!
– Вы идете? – спросила Жоржетт, проходящая мимо в компании девушек-оваток. – Мы собираемся в кофейне «Лакомства» у галереи Перидота.
– Мы присоединимся к вам позднее, – ответила за всех Натали, – как только Гаррель станет получше.
А потом, уже только для своих, пробормотала:
– В прошлый раз она заснула на целых десять часов.
Когда толпа поредела, Маргот посмотрела на сестру и достала из кармашка какой-то пузырек:
– Это – зелье «ха-ха». В академии оно строжайше запрещено.
– Строжайше, – подтвердила Марит, – и, в принципе, оно должно было бы отправиться в сток умывальни, как и остальные наши запасы.
– Но мы подумали… – вступила другая близняшка.
– Ничего мы не подумали! Просто Маргот стало этого зелья невероятно жалко, вот она и решила тянуть до последнего и надеяться, что до личного досмотра дело не дойдет.
– Но оно же пригодилось! И кто был прав? В общем, Кати, пей.
Перед моими глазами мелькали какие-то тени, чудился запах мускуса и рокочущие ритмичные звуки.
– Что ваше зелье делает?
– Дарит часов двадцать бодрости, – ответила Маргот. – Студенты – не Заотара, а прочих учебных заведений столицы – буквально берут в осаду аптеку нашей матушки во время экзаменов, чтоб разжиться этим зельем.
– Должна предупредить, существует побочный эффект, – слова Марит остановили меня, когда я уже поднесла пузырек к губам. – На тебя нападет безудержная смешливость.
– Поэтому оно так забавно и называется? Ха-ха? – я вылила содержимое пузырька в рот, не ощутив никакого вкуса. – Хи-хи…
Неожиданно накатила волна веселья – пожалуй что безудержного, мне все показалось забавным: тревога друзей, мои дурацкие приступы, заклинание Армана, то, как прихрамывал мэтр Гляссе, направляясь мимо нас к порталу. Уморительно!
– Святые покровители, – Купидончик заступил дорогу, прикрывая меня от взгляда учителя. – Гаррель, ну кто так делает? Нельзя пить все, что тебе предлагают.
– Потому что, – протянула я, давясь от смеха, – каждый встречный-поперечный желает нам зла, хочет либо проклясть, либо отравить. Мадемуазели Фабинет, примите мою благодарность. Ваше «ха-ха» действительно… Хи-хи…
– И как мы с ней такой пойдем в кофейню? – спросила Бордело. – Гаррель сумасшедшая немногим лучше Гаррель, спящей на ходу.
– Через несколько минут, когда зелье усвоится, Кати попустит, – пообещала Маргот.
Мы стали ждать. Я развлекалась тем, что устроила форменный допрос друзьям.
– Ну, коллеги, немедленно признавайтесь тетушке Кати, от каких именно запрещенных предметов вам удалось избавиться?
Эмери возмутился подозрениями, девушки скрываться не стали. Натали не хотела, чтоб кто-то прочел записи в ее дневнике, а Фабинет притащили в академию изрядный запас различных зелий.
– И что же там, в дневнике? – заинтересовался Купидон.
На что ему ответили, что не расскажут об этом даже под пытками.
Тем временем я ощутила невероятную бодрость. Нет, веселье тоже никуда не делось, но теперь я могла его сдерживать. Мысли обрели четкость. С друзьями все понятно. Близняшки происходили из семьи лекарей, к тому же матушка их владела аптечной лавкой – разумеется, с зельями они на «ты». Натали Бордело ведет дневник о своих любовных похождениях, большей частью воображаемых. А виконт де Шанвер… Тут мне пришлось сдерживать рвущийся наружу смех. Эмери припрятал в дортуарах артефакт. Я даже догадалась, какой, это было проще простого. Сейчас галстук мальчика не был ничем заколот. Брошь Сент-Эмуров – именно с ее помощью Купидончик общался со страдающей маменькой. Вуаля!
От похода в кофейню «Лакомства» я отказалась.
– Лучше проведу освободившееся время в библиотеке. Кстати, драгоценные, Марит, Маргот, если хотите, в благодарность я напишу для каждой из вас эссе на тему «Звери, прирученные, но не одомашненные».
О, они хотели, еще как. Предмет мэтра Гляссе давался близняшкам Фабинет с трудом.
– Обещайте, – попросила я, – переписать мою работу слово в слово.
Они поклялись. Что ж, во время переписывания в их юных головках хоть что-то, да останется.
Глава 16. Донасьен Альфонс Франсуа
Библиотека встретила меня привычной уже тишиной. Автоматон-смотритель, не издав ни звука, ответил на мой приветственный поклон. Я знала, что студенты потешаются над вежливостью Шоколадницы. Сами они магических помощников, будь то автоматоны или дама-призрак Информасьен, ни во что не ставили. Недостаток воспитания.
– Слишком просто, девочка, – говорил мне месье Ловкач, – унизить того, кто и так находится ниже тебя. Так поступают только мерзавцы. Человек благородный приветлив со всеми.
Ах, мой драгоценный учитель…
– Семь добродетелей отличают человека благородного: смелость, верность слову, безупречные манеры, скромность, образованность и умение нравиться.
Честно говоря, добродетели, которые прививал мне месье Ловкач, касались сословия, к которому я, увы, не принадлежала.
– Нет, Кати, не обязательно быть дворянином для того, чтобы следовать этим правилам.
Я старалась – и дома, и в Заотаре. Здесь это получалось хуже. Чего только стоила моя жалкая попытка подслушать разговор братьев де Шанверов! От воспоминаний краска бросилась мне в лицо. Позор! Мало того, что совершила недостойный поступок, так еще была раскрыта. За последнее меня не похвалила бы старушка Симона – по молодости она подвизалась в амплуа субретки, посему излишним благородством не страдала. «Не пойман – не вор, – шамкала она, стряхивая с груди крошки пропитанного ромом бисквита, который Бабетта, наша кухарка, спрятала до ужина в запертом буфете. – Какой такой бисквит?»