Миссис О’Мэлли падала десерт: яблочный пудинг, аппетитно пахнущий корицей, а к нему поставила на стол сливочник, полный до краев.
— Заключенным мы даем сгущенное молоко, — пояснила она, — а эти сливки с фермы Стива Хиггинса.
— Как вы можете догадаться, миссис Осборн, конечно, не он сам их нам доставляет, — не удержался сострить О’Мэлли.
— Очень остроумно, — язвительно заметила его жена. — Моя мать и покойная Ненси Хиггинс были подругами.
Шериф наконец поднял голову от тарелки. Его холодные глаза остановились на жене.
— Это правда, Джон Джозеф.
— Да, это правда, — согласился шериф и, поставив тарелку с десертом на грязный судок, стал так же размеренно жевать пудинг. Про себя я уже решила, что он убежденный трезвенник.
Позднее я узнала, что не ошиблась.
Откусив кусочек пудинга, поставленного передо мной, я тут же определила его несвежесть, и осторожно отодвинула тарелку. Когда миссис О’Мэлли наконец села передо мной с блокнотом наготове, я извинилась, сказав, что у меня аллергия на корицу.
С такой же прямотой и сосредоточенностью, с какой О’Мэлли атаковал пирог с курятиной, он начал допрос. Его интересовало Братство безопасности на шахтах. Он пытался выведать у меня все, что мог мне сказать об этом Гиллспи. Особенно его интересовало собрание Братства, состоявшееся в доме Гиллспи вчера вечером.
Я совсем не собиралась сообщать шерифу ни состав этой организации, ни ее цели, поэтому сказала лишь то, что сама слышала в разговоре Гиллспи с помощником шерифа Эверетом. Разумеется, я ни словом не обмолвилась об откровенном рассказе Гилли о положении в городе. Мой опыт общения с людьми, которые думают одно, говорят другое, а выпытывают третье, тоже научили меня этому искусству.
О’Мэлли вдруг резко поменял тему:
— Мне известно, что вы уже успели уделить время также и доктору Форбсу.
— Совсем незначительное, шериф. Всего одна короткая прогулка по студенческому городку.
— Вино, бренди и все такое прочее, — О’Мэлли так скривил губы, словно собирался произнести слова Библии о «злой похоти».
— И не более того, — пробормотала я, не веря в то, что Форбс оказался настолько болтлив. Да и вообще, посмел ли он назвать шерифу мое имя.
Шериф умолк на несколько секунд, как бы раздумывая. Миссис О’Мэлли, взяв его ложку, отломила кусочек от нетронутого мною пудинга и, едва попробовав его, брезгливо сморщилась.
— Странный вкус, вы не думаете?
О’Мэлли сердито отодвинул свою тарелку.
— Ради Бога, Энни, — раздраженно воскликнул он.
Миссис О’Мэлли встала и убрала грязную посуду, поставив ее на доску у мойки.
— Вам, конечно, известно, что он разыскивал вас вчера вечером?
Мне стало не по себе, потому что я была уверена, что шериф лжет, но его вопрос имел прямое отношение к убийству.
— Нет, я об этом ничего не знаю, — сказала я.
— Вчера в одиннадцать вечера он справлялся о вас у портье в отеле. Ему сказали, что вы рано поднялись к себе. Он ушел, но проверил не светится ли ваше окно. У вас было уже темно. Тогда он снова вернулся в отель, чтобы выпить, а затем ушел домой. Что вы об этом думаете?
Это было похоже на подсказанное алиби для Форбса и к тому же шитое белыми нитками, и я ничего не ответила.
— Не знала, что он такой романтик, — сказала я потом и чуть улыбнулась.
— А теперь вы знаете, и вам смешно, — заметил шериф. — Мне же это не кажется странным. Он разведен, ведет одинокую жизнь и вдруг появляется привлекательная женщина с интереснейшей профессией. Она обедает с ним и совершает прогулку. А бедняга всю ночь работал над тем, во что она его впутала. Он устал, ему надо расслабиться. Он молод и здоров, поэтому он встает и идет искать ее. Не все же журналистки ложатся спать вместе с курами. — Он развел руками, подтверждая разумность всего того, что говорил. — Я не вижу во всем этом ничего смешного.
Я не стала с ним спорить. Мне тоже казалось, что его доводы разумны. Вернее, почти разумны.
О’Мэлли встал и коротким кивком закончил разговор.
— Вам не составит труда немного подождать? Энни напечатает и вы подпишете показания.
Странно, что меня просят об этом, ведь в течение всей беседы я преимущественно молчала.
За шерифом последовали два его помощника. Провожая их взглядом, миссис О’Мэлли с облегчением вздохнула.
— Я сейчас дам вам мятные леденцы освежить дыхание, — сказала она.
— Это совсем не нужно, — возразила я.
Но она все же достала из буфета леденцы.
— Интересно, заметил ли Джон Джозеф, что ел заплесневелый пудинг. — Она хихикнула. — Боюсь, мы этого никогда не узнаем. Я быстро все напечатаю. Подождите меня в гостиной, там можно полистать журналы, если вам захочется.
Я пошла в гостиную из чистого любопытства. Мне хотелось узнать побольше об этой странной парочке. Комната походила на приемную врача, если бы не пепельницы, полные окурков после прошедшего здесь совещания. Интерес представляли групповые фотографии, на одной из которых Стив Хиггинс благосклонно смотрел на сжатые кулаки О’Мэлли.
Когда миссис О’Мэлли вернулась и я подписала бумагу, которая ровным счетом ничего не значила, мне показалось, что ей не хотелось отпускать меня.
— Как выглядит этот «Эрмитаж»?
Меня удивило, что она там никогда не бывала.
— Джон Джозеф ездит туда только один, — сказала она.
Я описала ей поместье Хиггинса. С особым, почти детским любопытством она расспрашивала о кухне.
— А там есть… экономка?
Я сначала растерялась, но, почувствовав, что за этим что-то кроется, решила, почему бы не рискнуть? Это лучше, чем неожиданные сюрпризы в газетах.
— Я думаю, что это Лори.
— Какая она?
— Очень деловая.
— Я хочу сказать… она сексапильная?
— Это зависит от вкуса, вы не считаете? Я бы сказала это о вас. О ней же трудно это сказать. Но ведь это ничего не значит.
Миссис О’Мэлли рассмеялась звучным гортанным смехом.
— Думаю, да, — ответила она.
Прежде чем уйти, я спросила ее:
— Откуда вам известно, что я пишу статью о Хиггинсе?
— Кажется, мне об этом сказал Тарки. — Когда я вопросительно посмотрела на нее, она добавила: — Это помощник мужа. Его зовут Таркингтон.
— А как он узнал?
И тут я увидела, как она закрывается, подобно цветку перед закатом солнца.
— Думаю, — помолчав, промолвила она, — Джон Джозеф сообщил ему это после разговора с Форбсом.
Миссис О’Мэлли оставила меня у двери в коридор, соединяющий главное здание с тюремным крылом. Я могла бы сейчас же покинуть его, но, увидев в окно группу молодых людей, которых полицейские подгоняют ко входу в главное здание, не раздумывая, поспешила вернуться в оперативный отдел. Молодые люди были уже там и ждали, когда у них возьмут отпечатки пальцев. Их было пятеро, они были совсем юными, на их лицах был вызов. Они молчали.
Меня заметил один из полицейских и постарался изолировать от задержанных, это помешало мне разглядеть их.
— Вы рискуете, мэм, потерять право присутствовать на судебном разбирательстве.
— А и не собираюсь присутствовать. Зачем? Скажите, среди задержанных есть человек по имени Йегер?
— Вот он, мэм! — я окинула быстрым взглядом полноватого молодого парня в очках с толстыми стеклами. Двое полицейских проводили меня до дверей.
Я позвонила Гилли из уличного телефона-автомата. Ответила Нора.
Я сообщила ей, что шериф задержал Йегера и еще нескольких молодых людей.
Глава 7
Меня раздирало двойственное чувство: хочу я видеть Рэндалла Форбса или нет. Рассказ шерифа о ночном блуждании Рэндалла вокруг отеля в надежде увидеть меня прежде всего вызвал у меня негодование. Я не поверила этому. Но Рэндалл мог быть там: ему нужны были свидетели. Возможно, ему только это и было нужно. Тогда весь его рассказ — просто ложь. Он не собирался видеть меня, а хотел лишь сказать кому-нибудь в отеле, что пришел, чтобы повидаться со мной. Другая половина моего «я» была более благосклонно настроена: да, его поведение могло казаться странным, поэтому вынужденный объяснить шерифу О’Мэлли, где он был в такой-то час и почему, Форбс решил для пущей убедительности рассказать даже о вине, которое мы пили, и о прогулке по студенческому городку… Единственное, в чем я теперь хотела убедиться после всех этих предположений, так это в том, что мое доброе мнение о Рэндалле Форбсе не изменилось. Что его удивительная искренность и наивность по-прежнему восхищали меня… Господи, спаси меня, бессильную помочь ему! Я снова вернулась в студенческий городок.
В вестибюле Административного корпуса, в этом просматривающемся насквозь аквариуме, я встретила кое-кого из коллег журналистов, дожидавшихся встречи с деканом Борком. Среди них был и Стью Розен, старый чикагский друг и собутыльник. Он сказал, что ходят слухи о том, что к расследованию подключено ФБР. Я восприняла это спокойно, такое происходит автоматически, если учесть личность и характер работы Ловенталя. Вместе со Стью я направилась к декану Борку на брифинг. Я надеялась, что Форбс тоже будет там. Но его не было. Когда Стью спросил декана, над чем работал Ловенталь, Борк ответил, что по просьбе правительства это пока не будет оглашаться. Журналистов прежде всего интересовали левые взгляды профессора, на что Борк неизменно отвечал, что в это время не работал в институте и ему не известны связи Ловенталя. Кроме его участия в движении за мир.
— А мы все за мир, не так ли, джентльмены?
После пресс-конференции Борк попросил меня остаться.
Когда все разошлись, он сказал мне:
— Жаль, что вам вчера не удалось познакомиться с ним. Когда-нибудь мы будем думать, что это самое выдающееся событие в жизни города Венеция, — он сел, сложив руки на животе. — Странно, — начал он, — как на одно и то же событие, скажем, случившееся вчера, сегодня уже смотришь по-иному. Мне казалось, что вчера Ловенталь был готов к переменам, — не к таким, конечно, как эта, — но к настоящим переменам. Он все время старался выдвинуть вперед Форбса. Похоже, профессор собирался покинуть нас, оставив преемником Форбса.