— Вы действительно пользуетесь здесь влиянием.
— Ничуть. Все было решено до моего звонка.
— Вы хотите сказать, что тюрьмой и всеми прочими делами здесь заправляет Хиггинс?
— Я ничего подобного не говорю. О’Мэлли вчера вечером был у Хиггинса. Появилось что-то новое в расследовании убийства Ловенталя.
Форбс сел на стул у письменного стола и повернулся так, чтобы смотреть на меня. Он прижимал к себе раненую руку.
— Мне следует в любую минуту ждать стука в дверь, как вы считаете?
— У меня не создалось такого впечатления. Что бы там ни было, но завтра они собираются сказать что-то прессе. В полдень я должна уже быть в «Эрмитаже». — Я встала и сама взяла свой стакан с подноса. — Рэндалл, поедемте со мной?
— И вы туда же?
Сначала я не поняла его. Затем я вспомнила его откровенный рассказ о том, как Ловенталь пытался свести его с Борком и Хиггинсом.
— Как вы думаете, зачем он пригласил вас к себе в офис вчера вечером? У вас должны же быть какие-то догадки или предположения.
— У меня их нет. Я не думаю об этом, потому что ничего не хочу знать. — Он взял стакан и опорожнил его наполовину. Это был хороший шотландский виски.
— Где состоятся похороны? — спросила я.
— Это будут семейные похороны. Присутствуют только члены семьи.
— Понимаю. Но вас тоже известят? — спросила я.
— Разве? Пока никто этого не сделал, — промолвил Форбс сквозь зубы. Лицо его задергалось, глаза увлажнились, и он отошел к окну. Мне показалось, что он опять, как в вагоне поезда, изучает мое отражение в стекле. Наконец он отошел от окна и задернул шторы. — Что мы здесь делаем? — Он попытался засмеяться.
Мы оба невольно посмотрели на кровать. На покрывале осталась вмятина там, где я недавно сидела, разговаривая до телефону.
— Вы близки с мужем?
— Насколько бывают близки все супружеские пары… Возможно, немного ближе, чем некоторые другие.
— Тонкий ответ.
— Я уберу поднос, — сказала я, решив, что пришла пора покинуть эту комнату.
— Я сам справлюсь.
— В таком случае пойду в ванную комнату, пока я еще здесь, — сказав это, я ждала, когда он уйдет. Случайно я открыла дверцу шкафа, но тут же закрыла ее и прошла дальше в ванную через вторую по счету дверь. Первой был выход, Форбс, выходя из комнаты, видел, как я открыла шкаф, но ничего не сказал. В ванной меня невольно пробрала дрожь: шкаф Форбса был полон одежды, а он сказал мне, что полиция забрала у него все до единой нитки. Я помыла руки и ополоснула лицо холодной водой. Когда я подкрашивала губы, рука дрожала. Я вышла из ванной, полная решимости немедленно уйти.
Он предвидел это.
— Я сказал вам неправду, Кэтрин, что полицейские забрали всю мою одежду.
Форбс стаял у открытого небольшого пианино, единственного предмета роскоши в его более чем скромном жилище.
— Зачем, скажите, ради бога?
Он пожал плечами.
— Чтобы вы обратили на меня внимание. Мне нужно было сочувствие. — Он одним пальцем стал наигрывать, кажется, что-то из Моцарта, хотя я не была уверена.
— Но у вас все это было!
— Как всегда, я не был в этом уверен. Я поеду с вами завтра, если вы еще хотите.
— Разумеется.
Он подошел к столу и сел напротив меня, пододвинув мне крекеры и сыр.
— Или это была идея Хиггинса?
— Скажите мне честно, Рэндалл, что вам было бы приятнее узнать, что — это идея Хиггинса или же моя?
— Вчера лучше было бы, если бы это была идея Хиггинса. А сегодня лучше, что она ваша.
— Так оно и получилось, — подтвердила я.
— Значит, меня хотят видеть при любых условиях?
Я посмотрела на пианино.
— Вы играете?
— Да, но я только что понял, как уже поздно. К тому же я не смогу играть из-за больной руки. Помимо всего, мой сосед, астрофизик, терпеть не может музыку, кроме той, которую большинство из нас не слышит.
Я рассмеялась, мне снова стало просто и легко с ним, он мне снова нравился.
Форбс смотрел на меня тихим спокойным взглядом.
— Мне кажется, что я могу в вас влюбиться, Кэтрин.
— Вам это поможет?
— Да, — сказал он очень тихо, а потом, торопливо сменив тему, спросил: — В котором часу завтра утром мы выезжаем и когда я должен быть в вашем отеле.
— Около одиннадцати. Мне не составит труда заехать за вами, — сказала я. — А теперь мне пора. Я должна еще найти Гиллспи и сказать ему, что его ребят освобождают.
Форбс, вопреки моим протестам, проводил меня до машины. Он признался, что рука его все же болит, но открыл мне дверцу машины и ждал, когда я сяду в нее. Прежде чем захлопнуть дверцу, он наклонился и поцеловал меня, поцелуй был целомудренный, хотя и в губы.
— Я мог бы, вы знаете, — сказал Форбс. Протянув руку, я погладила его по щеке. Щека была небритой, шершавой и горела.
— До завтра, — сказала я.
Отступив, он захлопнул дверцу и еще долго стоял на ветру, пока я не потеряла его из виду в зеркале заднего обзора.
Глава 9
Я не знала, как мне быть с Форбсом. По дороге в морг я думала о том, стоит ли мне говорить с Гилли о странном поведении Форбса. На что он надеялся, заставляя меня думать, будто полиция преследует его, или о том, что его считают главным подозреваемым в убийстве Ловенталя? Это нечто посерьезнее, чем причуды подростка, пытающегося привлечь к себе внимание. Я вспомнила его протест, высказанный Ричарду, ненужный и смутивший всех. Не добивается ли он того, чтобы его действительно заподозрили? Это похоже на мазохизм!
Было несколько минут двенадцатого, когда я приехала в морг. Когда я остановила машину, семья уже уходила и провожавший их Гилли прощался с ними на лестнице. Снова мне пришлось предложить Гилли подвезти его домой, и мы опять погрузили его велосипед в мой багажник. Я рассказала ему, что произошло в тюрьме, о пленке, которая ждет его дома, и о том, что ребята скоро будут на свободе.
— Все было затеяно со злым умыслом, Гилли. Они спровоцировали эту потасовку. Ребята попали в ловушку в коридоре… Это было ужасно.
— Простите, что я втянул вас в это.
— Вы знаете помощника шерифа по имени Таркингтон?
— Он механик, работает в магазине по продаже автомобилей «шевроле». Он из спецотряда О’Мэлли.
— Я ему не понравилась, — сказала я. — Между ним и миссис О’Мэлли что-то есть?
— Давайте рассмотрим всю ситуацию, — ответил Гилли. — Если, конечно, вы готовы посплетничать о Хиггинсе. Или предпочитаете ничего о нем не знать?
— Он ожидал, что я все узнаю, по сути он даже готовил меня к этому, и сказал мне, что судить я буду сама.
— Он самоуверен. Так вот, как все это началось. Миссис О’Мэлли, урожденная Энни Райан, была весьма сексуальной девицей. Ее мать и ее подруга, жена Хиггинса, ныне покойная, — ну, вы это сами знаете, — решили пораньше выдать девицу замуж, чтобы она не натворила чего-либо. Сам Хиггинс принял в этом живейшее участие, а когда жребий пал на молодого ветерана войны Джона Джозефа О’Мэлли, которому Стив Хиггинс оказал политическую поддержку, все были довольны, кроме Энни. Тогда Хиггинс, чувствуя, что дело может провалиться, взял все в свои руки, и скажу со свойственной мне прямотой, что подхватил он это вовремя и так умело, что все пошло на лад, и всех это устроило, даже капризную Энни. В пивных поговаривали, что когда Хиггинс решил, наконец, убрать свои руки с Энни, Джон Джозеф сам попросил его еще повременить. Но потом многое уже переменилось. На выборах прошлой осенью О Мэлли получил восемьдесят процентов голосов, да и Хиггинс, возможно, уже порастратил былую мужскую удаль и силу, и теперь ему достаточно одной любовницы.
— Может, вернемся к тому, что случилось в тюрьме?
— Что ж, я не удивлюсь, если в то время, когда кто-то из ребят надеется вытянуть козырную карту, в руках у Тарки все тузы.
— Мне как-то странно все это. Я считала полицейских законопослушными гражданами и настоящими профессионалами.
— Не вы одна, есть много старых леди, которые разделают ваше заблуждение, и на выборах истово голосуют за них.
— Жаль, я забыла свои старушечьи кеды, — печально сказала я.
— Не обижайтесь, Кейт. Но незнание не есть невинность.
— У меня такое чувство, будто меня использовали.
— Значит, нас уже двое, — сказал Гилли. — Давайте прослушаем, что записано на пленку, прежде чем они решат разобраться и со мной тоже.
Когда Гилли, подходя к дому, подал голос, Нора, прежде чем открыть нам дверь, отодвинула от нее стул.
— Ну, чего ты боишься? — пожурил ее Гилли.
— Злых духов, — ответила Нора и вернулась к кофейному столику, с разложенными на нем книгами. — Я плохо отличаю дурных людей от хороших.
Я прекрасно понимала, что она чувствует.
Понимал и Гилли.
— Между нами нет никакой разницы, только они по одну сторону, а мы по другую.
— И у них есть деньги, — добавила Нора. Гилли дошел за пленкой.
— От Йегера ничего не слышно?
— Нет. Отец сказал, что еще одна ночь в тюрьме им не повредит. Это даже лучше для них и их дела, если они невиновны.
— Их вот-вот выпустят, — сказал Гилли. — Будет очень странным, если они не появятся здесь. Нора, последнее собрание записано на пленку. Ты сможешь застенографировать его, а потом сделать расшифровку?
Гилли озвучил пленку, повторяя куски ее по просьбе Норы и называл имена ораторов, которых узнавал по голосам. Лишь только после того, как они обсудили Норину расшифровку, я наконец поняла, что происходит.
Нора и я занялись перепечаткой. Мне захотелось также записать все, что произошло в тюрьме.
— Печатайте, леди, печатайте, — подбадривал нас Гилли, готовя кофе.
Мы пили кофе и ждали, однако ребята так и не появились. Нора, отдохнув, прочла мои записи и вернулась к своей работе. Гилли помог мне разобрать некоторые места в расшифровке и уточнил смысл.
Кенби: А теперь, ребята, если вы намерены выслушать меня, я скажу все, что думаю. Чертова война, а кто на ней воевал? Трое черных, один бедняк из южных штатов и шахтер. Я хочу сказать, посмотрите на себя или на меня. Мы вроде образованные люди, не так ли? Кто из нас поехал во Вьетнам? Никто. Мы пошли в колледж учиться. И теперь эти вьетнамские ветераны должны получить хотя бы работу или хоть что-то. Я правду говорю, святой отец? Хотя бы что-то.