Де Моранж приезжал в Супиз каждый год в продолжение пяти лет. На второй год он застал в доме нового члена семьи – девочку. Жюльетта забавлялась с маленькой Шоншеттой, как с куклой; Дюкатель обожал ребенка, обожал свою жену, сиял радостью и чуть не забросил свои любимые занятия. Марсель казался задумчив, точно вдруг стала серьезнее и зрелее. На этот раз он сократил свое пребывание в Супизе.
Дюкатель начал замечать что-то подозрительное в отношениях жены и друга только к концу пятого года. Это страшно поразило его. Как очень многие люди, настойчиво добивающиеся узнать всю глубину своего несчастья, он, во что бы то ни стало, хотел удостовериться в своем позоре. Он насильно удерживал Марселя, который не имел силы противиться искушению, следил за влюбленными, как шпион, и в эти недели перемежающегося отчаяния и надежды впервые почувствовал приступы начинающегося безумия. Целыми днями носился он со своей идеей, но в его голове, мелькали лишь обрывки мыслей, и он, несмотря на все усилия, ни одну из них не мог довести до конца. Наступил день, когда Дюкатель застал Марселя и свою жену в объятиях друг друга. Схватив Жюльетту за руку, он отшвырнул ее так, что она упала на пол, и, смерив взглядом уничтоженного друга, повелительно сказал:
– А ты, подлец следуй за мной!
Разговор был краток. Марсель вышел из комнаты шатаясь и тотчас переехал в деревенскую гостиницу. Он обладал отвагой солдата, плохо вооруженного для жизненной борьбы и более способного переносить опасности на глазах десятитысячной толпы, при громе орудий и звуках труб. В маленькой комнате гостиницы Марсель написал матери письмо, полное мрачных предчувствий, и рассказал ей свой коротенький роман с Жюльеттой, начавшийся за год перед тем: молодая женщина сама бросилась ему на шею, осыпая его безумными ласками, почти против его воли отдаваясь ему. Теперь он не сомневался в роковом исходе дуэли, назначенной на этот же вечер.
«Я уверен, мама, что останусь на месте, – написал он. – Когда все условия дуэли были решены. Дюкатель прибавил, что каждый из нас должен положить в карман письмо с заявлением, что сам лишил себя жизни. Но это еще не все, – прибавил он, – все это дело должно остаться никому не известным, чтобы и впоследствии никто не мог узнать истину. Я имею право требовать этого: я одинок, и моя смерть никого не опечалит; вы – другое дело: вы говорили, что у вас есть мать, которая обожает вас: она захочет узнать причину вашего самоубийства, поднимет шум, и все узнают, что вы обесчестили меня. Советую вам написать ей всю правду, требуя, чтобы она сохранила ее в тайне. Если ваша мать действительно такова, какой вы описывали ее, – она покорится обстоятельствам. Да и что может она выиграть, подняв шум? Скандал так же тяжело отзовется на вашей жене, сыне и на ней самой, как и на мне. Я согласился на все условия: в сущности, они справедливы. Дорогая матушка, поручаю тебе исполнить их! Иначе я и после смерти не имел бы покоя».
Дуэль была назначена в девять часов вечера, у ограды Ворнэйского кладбища, расположенного довольно далеко от деревни. Стояла ясная, холодная ноябрьская ночь; полная луна сияла на чистом небе: было светло как днем. Противники почти в одно время явились на место поединка. Дюкатель принес ящики с пистолетами, зарядил их на глазах Марселя, молча следившего за приготовлениями, и подал ему один из них.
– Я сосчитаю до трех, как мы условились, – сказал он:
– Раз… два… три… стрелять! При счете – целиться, по команде – стрелять!
Де Моранж молча кивнул головой. Дюкатель отмерил пять условленных шагов, и они встали по местам.
– Раз!.. – произнес Дюкатель и остановился, заметив, что Марсель не целится. – Ну, чего же вы ждете?
Де Моранж с минуту колебался, потом также поднял пистолет.
– Два!.. Три!.. Стрелять!..
Раздался выстрел – всего один. Марсель без стона упал на землю; Дюкатель бросился к нему: убитый лежал на спине, судорожно сжимая в правой руке пистолет. Из его живота текла тонкая струйка крови, что не удивило убийцы: он целил в сердце, но рука дрогнула, и выстрел пришелся ниже. Его только поразило, что смерть последовала мгновенно; очевидно пуля, ударившись в кости таза, переменила направление и задела сердце.
Глаза Марселя остались открытыми, отражая яркий свет луны, и это отражение сообщало им кажущуюся искру жизни. Смерть всегда ужасна; Дюкатель даже невольно отшатнулся и в продолжение нескольких секунд чувствовал, что дрожит от страха. Потом, сделав над собой усилие, он поборол это чувство: правосудие свершилось – человек, укравший у него жену, был убит. Дюкатель наклонился над своим противником, как бы в знак презрения к своей минутной слабости, и вдруг заметил, что пистолет Марселя остался неразряженным: покойный не захотел стрелять в своего старого друга и добровольно позволил убить себя. На лбу Дюкателя выступил холодный пот; ему показалось, что, стреляя в человека, не желавшего защищаться, он совершил почти убийство; но некогда было долго раздумывать. Дюкатель встал, но, сделав несколько шагов, вспомнил, что незаряженный пистолет может повести к раскрытию истинной причины смерти его врага. Потому он быстро вернулся и, преодолевая свое отвращение, осторожно разжал пальцы мертвеца, вынул из них пистолет и заменил его своим, разряженным. Глаза Марселя, казалось, пристально следили за тем, что он делал; одно мгновение Дюкателю даже почудилось, что рука покойного сжала его руку, что он еще жив. Он едва не лишился чувств, но опять справился с собою и внимательно огляделся, не оставалось ли еще каких следов дуэли; потом, потеряв всякое присутствие духа, он бросился бежать от рокового места.
На заре крестьяне нашли у стены кладбищенской ограды труп молодого человека с пистолетом в руке и пулей в животе. Сначала предположили убийство, но записка, найденная на груди покойного, доказала, что Марсель де Моранж сам добровольно лишил себя жизни.
У Дюкателя хватило силы целую неделю скрывать свои чувства и невозмутимо смотреть на отчаяние Жюльетты, также верившей в самоубийство. Затем он потребовал возвращения в Париж, намереваясь выполнить еще один акт правосудия и возмездия и рассчитывая, что в большом городе, где почти никто не знал их, скандал пройдет совершенно незамеченным. Старая Дина была единственной свидетельницей ужасной сцены, когда Дюкатель выгнал из дома свою несчастную жену, запретив ей когда-либо показываться ему на глаза и грозя убить ее, как собаку, если бы она вздумала явиться к нему.
Дина не ушла вместе со своей госпожой: Жюльетта умолила ее остаться с маленькой Шоншеттой, которую Дюкатель согласился оставить у себя и воспитывать, хотя все время твердил, что она – не его дочь. Когда же несчастная женщина очутилась выброшенной на улицу, беспомощная, без всякой поддержки, – твердость ee судьи вдруг изменила ему, и мулатка, которая, ненавидя своего господина, все-таки ухаживала за ним с собачьей верностью, стала свидетельницей быстрого помрачения рассудка, в сущности уже давно пошатнувшегося. Безумный бред несчастного открыл ей тайну драмы, разыгравшейся у ограды Ворнэйского кладбища: в припадке невыразимого ужаса Дюкатель постоянно переживал эти страшные минуты; пальцы мертвеца сжимали его руку, и взгляд живых глаз преследовал его из-за могилы.
Глава 22
Всякая другая на месте Дины, наверное, сошла бы с ума от, бессонных ночей у постели безумного, но мулатка принадлежала к примитивным, мало развитым натурам своей расы, и все ее чувства обусловливались непоколебимой привязанностью к Жульетте и слепым повиновением всем ее желаниям. По первому слову своей госпожи она убила бы Дюкателя так же хладнокровно, как переносила его безумные выходки. Жюльетта сказала ей: «Останься у него и ради Шоншетты служи ему верно!» – и Дина буквально исполняла это приказание. Боясь скандала, она никого не допускала к постели больного, и благодаря ей печальная тайна не вышла за пределы старого дома.
Однажды, проходя по улице, Дина услышала свое имя; подняв взор, она увидела даму, сидевшую в коляске рядом с господином средних лет. Коляска остановилась, и дама сделала Дине знак подойти. Это была Жюльетта, но обратившаяся в светлую блондинку. Она засыпала Дину вопросами:
– Как поживает Шоншетта? Ведь ей теперь семь лет? Каково живется тебе самой, Дина?
Почти не давая мулатке времени для ответов, она поспешила сообщить, что только что приехала из Лондона и уже вечером уезжает в Италию. И, так как ее спутник выразил некоторое нетерпение, она торопливо простилась с Диной и уехала.
В этот вечер мулатка долго держала Шоншетту на коленях, обнимая и целуя ее с безмолвными слезами. Со своей госпожой она вторично встретилась уже только тогда, когда дни бедной женщины были сочтены. И, как ни печальны были эти последние свидания, Дина предпочитала брошенную, умирающую Жюльетту нарядной блондинке, встреченной ею на улице.
Приближение смерти заставило легкомысленную женщину опомниться; горе и болезнь пробудили в ней материнское чувство. Она умолила Дину привести к ней Шоншетту, и благодаря преданности мулатки ей удалось перед смертью прижать к груди своего ребенка.
Привезя тело своего сына в замок Ларош, Люси де Моранж распространила слух, что ее сын убился, упав с лошади. Никто не имел основания сомневаться в ее словах. Старый граф де Ларош-Боз, больной, почти умирающий, тотчас поверил печальной новости, но Жанна почуяла какую-то тайну и, оставшись наедине со свекровью, засыпала ее вопросами. Убитая горем и вообще неспособная ко лжи Люси скоро выдала себя, и Жанна узнала истину. Это было для нее новым ударом. Итак, Марсель был убит из-за своей любовницы, умер, нанеся своей жене это последнее оскорбление!
Жанне казалось, что она не переживет этого позора, но… она пережила. Она отказалась присутствовать на похоронах мужа, отказалась носить по нему траур; ненавидя его имя, приказала звать себя просто мадам Жанной и всячески старалась уничтожить следы пребывания Марселя в ее доме, напоминавшие ей, что когда-то она позволила себе полюбить этого человека. Уничтожение всего, что хоть сколько-нибудь напоминало ей о муже, сделалось у нее просто манией. Свекровь часто заставала ее перед камином, пристально следящей за догорающим письмом; иногда она усердно стирала имя мужа с какой-нибудь книги.