(Может, все-таки согласиться на трехчасовую сессию с Ольгой?)
(Ну нет. Ванна со льдом? Они что, издеваются?)
Но что совершенно ни в какие ворота не лезет, так это: 4. Мои гости.
Отношения Сьюзи и Дженис накалились до предела. После того как Сьюзи лопухнулась с тем злосчастным сообщением, она решила вступиться за маму и сказала Дженис, что та не должна была так быстро заводить новую подругу. Дженис надулась и пригрозила, что не придет к нам на Рождество. Но потом передумала и заявила, что раз ее «милая Бекки» пригласила, то в гости она, конечно, придет, а вот Сьюзи, может, и стоит пересмотреть свои планы на праздники.
Аррргх.
Мама же встала в позу жертвы и все время твердит что-то типа: «Если Дженис решила игнорировать мои сообщения и двигаться дальше, что ж, удачи ей. Могу вернуть ее рождественский подарок в магазин».
(Просто для протокола: Дженис не игнорировала ее сообщения, они затерялись где-то в облаке, но на факты у нас больше никто внимания не обращает.)
Джесс не желает принимать ничью сторону. И вообще обсуждать все это не желает. Отвечает односложно, и помощи от нее никакой. Я накатала ей письмо на двух страницах, прося посоветовать, что мне делать, а она в ответ прислала: «Не знаю».
Тогда я попыталась обратиться за помощью к папе, но он сказал лишь: «Ой, все само утрясется». Я бросилась к Люку и получила практически тот же ответ. (Конечно, он дольше говорил, но суть его речи сводилась к тому же «Все само утрясется».) Еще он считает, что я не должна вмешиваться. Вчера вечером, например, он сказал: «Бекки, не можешь же ты отвечать за все. Ты и так взвалила на себя организацию Рождества, так не взваливай хотя бы чужие эмоции».
Звучит разумно. Но мне отчего-то кажется, что у меня нет выбора. Похоже, «эмоции» гостей тоже должен обеспечить хозяин вечеринки, вместе с салфетками, канапе и тому подобным. Потому что в противном случае может так случиться, что у нас вообще никакого Рождества не будет.
В голове у меня целыми днями крутятся все эти язвительные реплики и едкие комментарии, и я все убеждаю себя: «Должен же быть какой-то способ всех помирить». Но у меня просто нет времени всерьез над этим поразмыслить. Потому что, ко всему прочему, мне еще нужно написать речь про долбаный бильярд.
На Сент-Джеймс-стрит я отправляюсь в нарядном платье и с тщательно уложенными волосами, по дороге повторяя про себя известные мне факты о бильярде. Палка называется кий. Это я выучила. Но во всем остальном черт ногу сломит.
Есть еще «балка», «атака прицельным шаром» и «карамболь». А семьдесят шесть карамболей подряд – это фол. Вот только что такое сам карамболь, я никак не могу запомнить.
Убеждаю себя, что никто не станет устраивать мне тест на знание бильярдных терминов. К тому же я выучила несколько фраз, которые можно будет при случае ввернуть в разговоре, чтобы меня приняли за профессионала. Например: «Мне вчера такой дуплет вколотили, жуть просто!» Но я все же очень надеюсь, что мне удастся незаметно просочиться внутрь, произнести речь и улизнуть с портманто. Ну да ладно, Эдвин не даст меня в обиду. Побеседует вместо меня о всяких там дуплетах.
И да, я обдумывала вариант просто отказаться от этой идеи. Люк вчера верно сказал: «Ты не можешь отвечать за все». Я ни черта не знаю о бильярде. А Люк вообще не в курсе про портманто. Можно просто купить ему подарочный набор одеколонов, он придет в восторг, а моя жизнь станет куда проще.
Но весь этот рождественский переполох только придал мне решимости. Пускай я не могу помирить маму и Дженис. И сделать так, чтобы еловые ветки не падали с каминной полки. Зато что мне уж точно по силам, это толкнуть речь о бильярде стариканам с кожаными заплатами на локтях.
В клубе сегодня настоящий праздник. В латунных подсвечниках горят сотни свечей, повсюду слоняются завсегдатаи со стаканами в руках. Можно даже с натяжкой признать, что жизнь тут кипит. Подхожу к девяностотрехлетнему распорядителю за конторкой, и он одаривает меня знакомым взглядом: «Прочь отсюда!»
– Здравствуйте, – вежливо здороваюсь я. – Полагаю, лорд Эдвин Тоттл меня уже ожидает?
– Лорд Тоттл задерживается, – отвечает тот, изучив какие-то записи на клочке бумаги. – Он прибудет в ближайшее время.
Сердце у меня уходит в пятки. Эдвина нет? А я-то думала, он будет всюду меня водить и подсказывать, что делать.
– Никаких проблем! – Я стараюсь не выдать испуга. – А он не оставил для меня никаких сообщений? – добавляю я, заметив, что листок бумаги исписан убористым почерком.
– Оставил, – неохотно признает мужчина. – Он попросил передать вам следующее: «Разорвите их на куски, Бекки. Знаю, у вас получится. Я подъеду, как только смогу».
– Спасибо, – отвечаю я. – Что ж… Значит, я могу войти?
– Вам было выписано специальное разрешение, – крайне неодобрительным тоном отвечает старик. – Сэром Питером Леггет-Дэви лично.
Он вручает мне карточку с надписью «Гостевой пропуск», и я сую ее в карман.
– Спасибо! – слегка воспряв духом, говорю я. – Что ж, думаю, вечер будет чудный. А как вас зовут? – спрашиваю я, спохватившись.
– Сидни, – холодно отвечает распорядитель.
– Что ж, Сидни. Я Бекки, но вы это уже знаете. А когда начнется общее ежегодное собрание?
– Собрание началось в четыре часа, – Сидни указывает на двойные деревянные двери. – Насколько я знаю, ваш… вопрос будет разбираться под пунктом пятьдесят шесть. Угощайтесь шерри.
Я беру стакан, прохожу сквозь двойные двери и обнаруживаю, что обстановка в зале с камином поменялась. Теперь тут стоит длинный стол, за которым, лицом к зрителям, расселись пятеро девяностотрехлетних. Перед столом рядами выставлены кресла, по большей части пустые. Лишь кое-где сидят старички, потягивают шерри и слушают выступающих. Или клюют носом.
Что, собственно, меня нисколько не удивляет. Я усаживаюсь в кресло, а какой-то тип с седой бородой принимается вещать унылейшим голосом:
– Пункт пятьдесят четыре: ремонтные работы в малой нижней столовой. Комитет по ремонту прислал отчет о потраченных средствах, и я хотел бы обратить внимание собрания на следующие моменты…
Тут он начинает бормотать что-то о древесных жучках, и я, перестав слушать, оглядываюсь по сторонам. И сразу замечаю, что на столе уже выставлен призовой фонд лотереи. Портманто, ящик шерри и книга о бильярде. Как только меня примут в клуб, сразу же куплю билет, решаю я. Сию же минуту.
Скользнув взглядом по креслам в своем ряду, я моргаю от неожиданности, заметив знакомое лицо. Это же… А кто, собственно? Чей-то папа из школы? Напрягаю память, и вдруг меня осеняет. Тот парень! Мерзкий Мистер Голубой Шарф из «Селфридж»! А он что здесь делает? Ему-то не девяносто три!
Заметив, что я на него пялюсь, он тоже изумленно округляет глаза, а затем пересаживается ко мне поближе.
– И снова здравствуйте! – негромко произносит он. – Вы, должно быть, та женщина.
– Какая женщина?
– Которая пытается нарушить двухсотлетнюю традицию.
– О, – гордо киваю я. – Да, это я. А вы член клуба?
– Нет, я тут в качестве законного представителя, – объясняет он. – Меня отец прислал проголосовать против вас.
Против меня?
– Да вы даже не знаете сути моего дела! – возмущаюсь я, переходя на шепот, потому что девяностотрехлетние уже начали на нас оглядываться. – Как же вы можете быть уверены, что проголосуете против?
– Вообще-то я об этом даже не задумывался, – пожимает плечами он. – Это отцовский клуб, не мой. Я пришел, только чтобы оказать ему услугу.
– Ну так задумайтесь теперь! – рявкаю я. – Потому что я тут олицетворяю дух современности. Товарищества. Самого бильярда!
Я многозначительно смотрю на него, а седобородый тем временем произносит:
– Пункт пятьдесят пять: новости от членов клуба. Вся информация для Рассылки Лондонского Клуба должна быть к пятнице предоставлена Алану Уэстхоллу. Пункт пятьдесят шесть: заявка на вступление в клуб от Ребекки Брендон, урожденной Блумвуд.
Это я! Вот оно!
Сердце подскакивает до самого горла, я поднимаюсь на ноги и начинаю шарить в сумочке в поисках своей речи.
Так, речь.
Куда, к чертям собачьим, запропастилась моя речь?
– Что-то не так? – спрашивает Мерзкий Мистер Голубой Шарф, заметив, как яростно я перетряхиваю сумочку.
– Все в порядке, – пылая щеками, заверяю я. Речь должна быть где-то в сумке. Я это точно знаю. Но я уже обшарила все карманы, а ее нет как нет. Не нужно было покупать сумку с карманами, сокрушаюсь я. В общей куче-мале найти что-то куда проще.
Тут двойные двери распахивается, и в зал вливается поток девяностотрехлетних. Все они галдят и на ходу попивают шерри. Новые зрители рассаживаются по местам, притом многие из них с интересом косятся на меня.
– Что происходит? – недоумеваю я. – Чего это их всех сюда принесло?
– Хотят принять участие в голосовании, – объясняет Мерзкий Мистер Голубой Шарф. – Сегодня вы – единственный интересный пункт программы. Удачи, – вдруг этак запросто добавляет он. – Задайте им жару.
Коленки у меня дрожат, но сдаваться поздно. Встаю с кресла и иду вперед, и вдруг один из девяностотрехлетних, старик в бархатном смокинге, хлопает меня по плечу.
– Бекки! А я вас всюду искал! Я Джон, друг Эдвина. Один из ваших рекомендателей. Удачи! Эдвин считает, что вы блестяще справитесь.
– Будем надеяться. – Я стараюсь изобразить самую уверенную улыбку. – Спасибо!
Что ж, хоть какая-то поддержка. Я подхожу к председателю с седой бородой и упрямо вздергиваю подбородок.
– Добрый день! – вежливо начинаю я. – Меня зовут Ребекка Брендон, урожденная Блумвуд. Прежде всего, хочу заметить, что ваш клуб просто сказочный…
– Благодарю, – холодно прерывает меня седобородый. – Я сэр Питер Леггет-Дэви. Вам будет предоставлено слово. Садитесь, пожалуйста.
Он указывает мне на стул, стоящий сбоку от стола, и я опускаюсь на него, вся кипя от возмущения. Вовсе не обязательно так задирать нос. Теперь я просто обязана вступить в этот дурацкий клуб. И, может, даже научиться играть в бильярд.