– То есть… – У меня возникает нехорошее предчувствие. – Люк, к чему ты клонишь?
– Пока не знаю точно. – Он открывает пакет чипсов (наверное, сам принес, я такого не покупала). – Понимаешь, Бекки, сейчас многое решается.
– Что решается?
– Я сегодня разговаривал с лондонским офисом, там интересные дела назревают. Буквально только что звонили из Министерства финансов. Мне нужно будет слетать туда на переговоры. И если все получится, то мне придется остаться в совете.
– В Лондоне? – пугаюсь я.
– Ну да, где же еще? Лос-Анджелес с самого начала был временным проектом. Да, здесь мило и забавно, но, положа руку на сердце, я хоть сейчас променяю одну своенравную кинозвезду на десяток заносчивых чиновников из министерства. – Люк смеется, но мне не до смеха. Я задыхаюсь от возмущения. Он собирается возвращаться в Лондон? Даже не посоветовавшись со мной?
– Мы не можем в Лондон! – вырывается у меня. – А как же я? Как же моя карьера?
Люк недоуменно морщит лоб.
– Но ведь ты и в Лондоне можешь быть стилистом? Лондон – столица моды.
– Голливудским стилистом я в Лондоне быть не могу.
– Милая, в Британии тоже снимают кино. Поднимешь какие-нибудь связи, поговоришь с кем нужно…
Ну разве можно так тупить?
– Но это же не Голливуд! – взрываюсь я. – Я хочу жить в Голливуде и быть знаменитой!
Выкрикнула – и сама почувствовала себя дурой. Но назад я свои слова не возьму. Они совершенно искренние. Я только-только распробовала вкус славы. Как можно от нее отказаться?
Люк смотрит на меня как-то странно.
– Ты уверена? – говорит он наконец.
Последняя капля. Он еще спрашивает!
– Да, это моя самая большая мечта! Знаешь, о чем я мечтаю? Появиться на красной дорожке с полным на то правом! Чтобы меня не гоняли через боковые входы, как человека второго сорта, как массовку… Я хочу, чтобы у меня было собственное имя!
– Я не думал, что для тебя это настолько важно, – без выражения произносит Люк. От этого тона я закипаю еще больше.
– Важно! Я всегда об этом мечтала.
– Неправда, – усмехается Люк. – Только не делай вид, что сейчас исполняешь свое заветное детское желание.
– Ну… – теряюсь я на секунду. – Хорошо, не всегда. Это недавняя мечта. Какая разница? Главное, Люк, если бы ты со мной считался, то не таскал бы нас из Лондона в Лос-Анджелес и обратно по велению левой пятки. Да, конечно, ты у нас Люк Брендон, сам себе хозяин, но у меня тоже есть карьера! Я тоже сама себе хозяйка! Я не просто миссис Брендон! Или ты хочешь сделать из меня бессловесное приложение, которому место на кухне? Может, ты этого всегда и добивался втайне? Ладно, пойду учиться печь профитроли!
Я умолкаю. Сама от себя ничего такого не ожидала. Не знаю, что на меня нашло, но вижу по блеску в глазах Люка, что мои слова его задели. Я хочу обнять его и попросить прощения, но почему-то не получается.
Если честно, доля истины в моей тираде есть. Знать бы только, где она.
Какое-то время в кухне царит тишина. Мы не смотрим друг на друга, слышно только, как стрекочут поливалки в саду.
– Я никого никуда не тащил, – произносит наконец Люк сдавленно. – Мы муж и жена, мы договариваемся. И если после всех прожитых вместе лет тебе кажется, что я с тобой не считаюсь, то… – Он качает головой. – Бекки, если ты и вправду полагаешь, что карьеру сможешь сделать только в Лос-Анджелесе и больше нигде, то ничего страшного – мы что-нибудь придумаем. Я хочу, чтобы ты была счастлива. Чего бы это ни потребовало.
Он говорит правильные слова, в них слышна поддержка. Они должны меня успокоить. Но лицо у него такое отстраненное, такое чужое, что я пугаюсь. Обычно я читаю мысли Люка без труда, но сейчас в растерянности.
– Люк… – прерывающимся голосом начинаю я. – Дело не в том, что я не хочу быть рядом с тобой. Просто… Я должна…
– Все хорошо, – перебивает он. – Я все понял, Бекки. Мне нужно позвонить.
Не глядя на меня, он забирает бутерброд и выходит из кухни – его шаги отдаются эхом в коридоре. В полной прострации я вяло болтаю ложкой в тарелке с зерновым супом. Вроде разговаривали как обычно, а потом вдруг – что? Сама не знаю.
Остаток вечера я Люка не вижу. Он разговаривает по телефону у себя в кабинете, а я, чтобы к нему не соваться, щелкаю телеканалами на кухне. Голова пухнет от неприятных мыслей. Это главный шанс всей моей жизни. Люк должен радоваться. Аран и то больше радуется. Разве это правильно? И потом, почему он на меня так посмотрел? Потому что считает, будто известность – это обуза.
А тут еще Министерство финансов. Министерство! Ну как можно предпочесть министерство Голливуду? Он рехнулся? Я как-то была в Министерстве финансов – поверьте мне, там совершенно ничего интересного. Спорим, если забавы ради предложить чиновникам променять министерство на Голливуд, они кинутся за билетами не раздумывая.
И почему он внушает мне чувство вины? Я ни в чем не виновата, но мне отчего-то стыдно. За что? Я ничего плохого не сделала – всего лишь взлетела на гребне славы и пользуюсь моментом. Если Люк этого не понимает, наверное, ему не стоит работать в пиар-индустрии. Радовался бы!
В миллиардный раз вбиваю свое имя в «Гугл» – и тут входят папа с Тарки. Точнее, вваливаются, держась под руки. Папа натыкается на стол, Тарки складывается пополам от хохота и цепляет ногой стул. Я гляжу на них круглыми глазами. Напились? Папа с Таркином отправились в город и надрались в стельку? А Сьюз куда смотрела?
– Где Сьюз? – спрашиваю я. – Папа, вы где были? Встречались с Брентом?
– Понятия не имею, где моя жена, – старательно выговаривает Тарки. – Главное, что у меня есть друзья. – Он хлопает папу по спине. – Твой отец очень, очень, очень… Очень интересный человек. Мудрый. Понимающий. Больше никто не понимает.
Папа воздевает палец, словно готовясь толкнуть речь.
– И молвил Морж: «Пришла пора подумать о делах…»[4]
– Пап, куда вы все-таки ездили? У вас все нормально?
– «…о башмаках и сургуче…» – продолжает папа, словно меня здесь нет. Он что, всю «Алису» (или что там) будет цитировать?
– Отлично! Замечательная мысль. Кофе будешь, пап?
– «…капусте, королях…» – с мрачным видом подхватывает Тарки.
– Мы знаем, где собака зарылась, – оставив в покое Льюиса Кэрролла, резко серьезнеет папа.
– Мы знаем, где собака порылась, – поправляет Тарки.
– И зарылась. – Обернувшись к Тарки, папа многозначительно стучит пальцем по носу.
– И порылась, – с жаром кивает Тарки.
Белиберда какая-то. Папа опять булькает от смеха, Тарки тоже закатывается. Как парочка школьников-прогульщиков.
– Кофе, – объявляю я. – Садитесь.
Я тянусь за самым крепким эспрессо. Поверить не могу: я привожу в чувство напившегося отца. Что с ним творится-то? Мама с ума сойдет.
Пока я наливаю кипяток во френч-пресс, папа с Тарки шушукаются у меня за спиной. Я резко оборачиваюсь, но они опять не замечают. Тарки говорит: «Брайс», а папа в ответ: «Да-да. Точно. К нему. Нам нужен Брайс».
– Держите! – Я со стуком ставлю чашки на стол.
– Ой, Бекки… – Папа расплывается в умильной улыбке. – Моя малышка, голливудская звездочка. Я так тобой горжусь, Бекки, крошка моя.
– Ты знаменитость! – подхватывает Тарки. – Знаменитость! Мы тебя видели по телевизору в баре. Сразу крикнули: «Мы ее знаем!» Твой отец говорит: «Это моя дочка!»
– Так и сказал, – пьяно роняет голову папа.
– Так и сказал. – Тарки упирается в меня взглядом. – Каково оно, бремя славы, Бекки? Слава-а-а! – вдруг запевает он. Я пугаюсь, что сейчас он споет всю «Славу» Дэвида Боуи целиком под танцы на столе, но, к счастью, текст он дальше первого слова не знает, поэтому просто еще раз пропевает: «Слава-а-а!»
– Пейте кофе, – напоминаю я уже мягче. Мне льстит их интерес. Вот они понимают. Они видят, что я знаменита. – Каково это? Кажется, мы привыкаем потихоньку. – Я пожимаю плечами. – Разумеется, наша жизнь уже не будет прежней.
– Бекки в обойме, – авторитетно кивает папа. – Она влилась. – Тарки согласно кивает. – Она общается со знаменитостями. Скажи мне, милая, кого ты уже видела?
– Ой, не сосчитать! – упиваясь вниманием, расцветаю я. – Ну, с Сейдж мы почти не расстаемся, потом, само собой, Лоис и… э-э… – Как звали того старичка на благотворительном вечере? – …да, Дикс Донахью, а еще мне дала свой номер Эйприл Тремонт – которая играет в сериале «Одна из многих», и…
– Дикс Донахью! – приходит в неописуемый восторг папа. – Вот это да, это имя! Один из великих. Мы с мамой ни одного выпуска не пропустили.
– Мы с ним очень здорово поболтали, – хвастаюсь я. – Он такой милый.
– Автограф взяла? – сияет от предвкушения папа. – Покажи-ка мне блокнот. Небось забит под завязку?
По спине пробегает ледяной холодок. Папин блокнот для автографов. Черт. Папин блокнот! Совсем забыла. Я даже не помню, где он. Наверное, где-нибудь в чемодане до сих пор болтается. С самого приезда в Лос-Анджелес я о нем ни разу не вспомнила.
– Мне… э-э… – Я тру кончик носа. – Нет, пап, я у него автограф не взяла. К слову не пришлось, прости, неудобно было просить.
– Угу, – заметно расстраивается папа. – Что ж, тебе лучше знать. А у кого взяла?
– Я… у меня пока… еще ни у кого, – признаюсь я, сглотнув. – Хотела сперва обжиться, присмотреться. – Я опрометчиво поднимаю глаза на папу и вижу по лицу, что мои оправдания его не обманули. – Но я обязательно возьму! – спешу заверить я. – Весь блокнот заполню. Честно!
Встав, я начинаю вытаскивать посуду из посудомоечной машины, чтобы избавиться от гнетущей тишины в кухне. Папа молчит. Когда я наконец решаюсь взглянуть на него украдкой, выясняется, что он сидит на прежнем месте, насупленный и хмурый. Таркин, кажется, заснул, уронив голову на стол, так что мы с папой предоставлены сами себе.
Заглушая угрызения совести и досаду, я гремлю тарелками. Почему все подряд внушают мне чувство вины? Наконец, шумно вздохнув, папа поднимает на меня взгляд.