- Вы думаете - слушают? Едва ли! Хотя я нисколько бы не удивилась!
Оба, повернув головы, прислушались: в стекло раскрытого окошка снова кто-то мелко и быстро побарабанил ногтями - точно цыплята забегали на подносе. Платонов быстро протянул руку за занавеску и побарабанил в ответ, и сейчас же кто-то мягко, цепко ухватился за концы его пальцев - тоже только самыми кончиками пальцев, тонких и холодных, - и быстро пожал.
- Не спите? Можно к вам на минутку? - пальцы соскользнули - снаружи нужно было подниматься на цыпочки, очень высоко тянуться, чтоб достать до окна, прямо под которым начинался откос. Платонов уже раньше узнал - это опять Вика.
- Заходи! - сказал он, и тотчас быстро зашуршала под окном старая сухая трава - Вика побежала вокруг дома к входу, и тетя Люся, неодобрительно покачав головой, - сегодня вовсе не время для посетителей, пошла открывать.
Вика - Виктория Калеганова, дочь одного из главных районных начальников, маленькая девочка с очень тоненькими ручками и ножками, со светлыми, плохо причесанными волосами, с прекрасным высоким лбом и глазами, полными недоверия и готовности замкнуться, лет десять назад была приведена за ручку в школу мамой и сразу же начала учиться необыкновенно хорошо, с каким-то отчаянием, точно с перепугу, и до четырнадцати лет была первой ученицей по всем решительно предметам, а потом стала ходить в распахнутом пальто, научилась плевать сквозь зубы, бросила учиться, напустила на свое полудетское лицо отсутствующе-презрительное выражение с каким-то мутным, невидящим взглядом, сделалась кумиром всех лохматых, расстегнутых, ухмыляющихся мальчишек и едва не осталась на второй год. Через несколько месяцев, точно после кори, выздоровела, и следа не осталось от всех глупостей, и - что самое интересное - двое или трое мальчишек следом за ней тоже отвернулись от своей болванской моды поведения и стали заниматься. Сейчас Вика идет на золотую медаль, кончая школу... но воевать за ее душу пришлось трудно, как ни с кем, никто не подозревал, сколько раз Платонов приходил в отчаяние и решал, что он никуда не годный педагог из-за этой Вики...
Легонько стукнув, входит сама теперешняя Вика, восемнадцатилетняя, и останавливается на пороге, засунув руки глубоко в карманы плаща, с видом самой крайней и сумрачной независимости.
- Вы больны. Вам, наверное, нужно... Ну вот, он опять смеется! - И вдруг ни сумрачной независимости не остается, ничего - добрые любопытные глаза, забавно закушенная нижняя губа, чтобы не рассмеяться. - Ну что вы во мне смешного увидели! Ну, Николай Платонович!
- Я вспоминал, какие у тебя были тоненькие ручки-ножки, когда тебя в первый раз привели в школу! Ну бывают! Но чтоб такие! Просто спичечки. Я все думал, как она, бедняжка, с ними будет маяться всю жизнь, если не отрастет что-нибудь получше! Садись!
- Отросли, - пренебрежительно отмахнулась Вика, усаживаясь в кресло, не вынимая рук из карманов и закинув ногу на ногу, в тугих нейлоновых чулках. - С вами сегодня можно серьезно разговаривать?
- Можно, только о приятном.
- Хорошо, я постараюсь все изложить в жизнерадостном освещении. Так вот, у меня с отцом состоялся обмен мнений. Как бы симпозиум. Или форум. В форме скандала на кухне коммунальной квартиры. Я ему сказала, что думаю пойти в педагогический.
- Ты действительно решила в педагогический?
- Нет, определенно еще не решила. Но яростное и слепое возмущение моего отца заставило меня подумать об этом гораздо серьезнее. Он столько привел уничтожающих примеров и доводов "против", что почти убедил меня в обратном.
- На каких же примерах он тебя так удачно убедил?
- На вашем примере, между прочим, тоже. Прежде он все интересовался: за что вас сняли с директорства. Я говорю "по болезни", говорю "он сам попросил", а он усмехается с сожалением. С таким сожалением, ну как на девочку, которая ему стала бы объяснять, как аист ей принес братика... "Чтоб человек сам себя попросил перевести в преподаватели, когда был директором? Это что получится? Я вот, скажем, майор и вдруг пойду и попрошу, чтоб меня перевели в лейтенанты? Так, что ли?" - и заливается, хохочет, так ему это кажется смешно и так он уверен, что посрамил меня в споре...
- Твой отец наблюдательный человек, умудренный практическим житейским опытом...
- "Заявления Платонов подавал, верно, да это что? Я и сам такие подавал, когда нужно было по ходу дела, а никто меня не понизил? Нет? Ага, вот то-то. А у Платонова что-нибудь да было!"
- Например, я воровал чернила и мел. Или из мести ставил своим врагам-второклассникам двойки?
- Нет, гораздо хуже. Не умели ладить с кем-нибудь, с кем нужно уметь ладить.
- Я и говорю, что он не лишен наблюдательности, но чего он на меня-то напустился? Ведь я тебя не уговаривал идти в педагогический. И не уговариваю.
- Конечно нет. Он знаете что орал? "Не допущу, чтоб дочь у меня сделалась неудачницей! Ты способная! Человек должен развивать способности, а не смиряться, что его засунут куда-нибудь в угол тянуть лямку". И тому подобное. "Ты знаешь, кто в педагогические идет? Кто провалился в настоящие перспективные вузы! Ты погляди на себя в зеркало! Такие учительницы бывают? Иди хоть в артистки, у тебя внешность - ничего не скажу! Но заранее обрекать себя - стать неудачницей?! Вроде этого вашего Платонова хочешь стать? Не позволю!"
Вика с вызовом уставилась в упор на Платонова, насмешливо улыбаясь, только щеки у нее горели от волнения, как на морозе.
- Ну, чего ты на меня-то уставилась? Чего высматриваешь? - устало спросил Платонов.
- Вам обидно? Такая грубая, все говорю прямо! Сами учили!
- Да в общем-то что? Карьеру мою не назовешь блестящей.
- Нет, обидно?
- Да, обидно. Не так уж очень, но почему-то немножко обидно. Но главное - стыдно, что мне хоть на одну минуту это может показаться обидным.
- Да... за одних соловьев с кукушками вас тогда чуть было не сняли! Сколько лет директором были, а вам с квартирой тянули. А новый директор приехал - сразу и получил со всеми удобствами, ту самую, которую вам должны были дать. Я знаю, об этом вы запрещаете говорить, да я уже сказала, теперь поздно, обратно не возьмешь. И вы с этой подлостью даже не боролись.
- Какая там подлость, глупая ты девчонка. Приехал новый человек, ему жить негде, а дом как раз был готов.
- Уж он-то не неудачник. Он потому, может быть, и приехал, что дом был готов.
- Когда приличный человек, - тихо сказал Платонов, прикрывая глаза, как на очень скучном уроке, - чего-нибудь не знает наверняка, он вместо того, чтобы подозревать других в том, что те, "может быть", сделали, может молча вздохнуть. Высморкаться. Или почесать в затылке. И промолчать.
- А как мы бесились за вас, всем классом! За несправедливость. Я вам, может быть, напишу, можно? Нет, не напишу, а вырву из дневника несколько страничек, чтоб вы прочитали. Ну, вы устали, наверное, а я, бестактная свинья, вам надоедаю.
- Так ты зачем, собственно, приходила? Тебе ничего от меня не нужно больше?
- Нет, пока все. Я с вами советовалась. Вы не заметили? Неужели?.. Ну, не так примитивно: Николай Платонович, куда вы мне рекомендуете пойти после школы? Вот туда? Ну, спасибо, двинула туда!.. Нет, с вами так не выйдет. С вами так... посылаешь импульсы, как на другую планету, и волны возвращаются к тебе, и ты начинаешь кое-что соображать.
- Счастье, что я от вас скоро отделаюсь. Запутаете вы меня, ну вас совсем!
- Разве вы нашим классом не гордитесь?
- Очень-то надо, зазнайки несчастные, - начиная тихонько смеяться, проговорил Платонов. - Так что же тебе твой локатор показал?
Вика встала и, хлопая ладонями по плащу, расправила складки и обдернула оттопырившиеся карманы.
- В общем, вы меня почти уговорили, но я еще не совсем уверена, что последую вашему настойчивому совету... Поправляйтесь, мы все вас очень просим. Очень. Очень. Очень-очень! От Килькина и Поши отдельные приветы вам. Пламенные. Пожалуйста, выздоравливайте, а то мы все заболеем.
Хлопает одна дверь, вторая, снова шелестит под окном старая трава, и, точно цыплята на подносе, застрекотали кончики ногтей по стеклу снаружи.
- А я действительно пришла в первый класс на таких уж тонких ножках? спрашивает смеющийся голос Вики.
- Если хочешь знать правду, просто на паучьих! - сурово отвечает Платонов.
- Ужас какой! - смеясь и громко шурша по траве, Вика сбегает под откос.
Несколько минут Платонов еще слышит звук голоса Вики, видит ее, потом она потихоньку начинает расплываться, уходить из его мыслей, и, оставшись без пастуха, они, как упрямое стадо, возвращаются к тому же полю, откуда их отогнали.
Он не дает себе без конца думать о Наташе, но сегодня от слабости он плохой пастух, и мысли сейчас же бегом сбегаются к Наташе и Афинам. Теперь они навсегда соединены для него, и каждый раз, как он будет произносить слово Афины, он будет про себя знать - Афины, где была Наташа! Она видела это древнее море "Илиады", каменистые холмы Эллады, свою любовь к которой он всеми силами старается заронить хоть маленьким зерном, которое потом, быть может, разрастется, в сердца тех сотен и сотен учеников, что проходят через его жизнь. Афины, о которых он знает все, но никогда не увидит. А Наташа вас видела, мирные оливковые рощи под горячо синеющим небом Аттики, дикие цветочки на тонких стебельках, проросшие сквозь трещины тяжелых плит, видела на фризах Парфенона такие живые фигуры обнаженных всадников, скачущих на неоседланных мраморных конях, вскидывающих морды в неслышном ржании, вот уже два с половиной тысячелетия; и прекрасные руки, спокойные руки беседующих богов, и в морской синеве дельфинов, играющих так же весело, как двадцать пять веков тому назад, у тех же берегов...
Казимира Войцеховна возвращается из своего путешествия по магазинам, как всегда, полная свежих волнующих впечатлений, и Платонову слышно, как они с тетей Люсей увлеченно обсуждают новости. Снаружи Миша потихоньку просовывает лапу и, загнув ее крючком, отворяет дверь. Он знает, что сию минуту Казимира его выгонит, и поэтому спешит получить как можно больше удовольствия в кратчайший срок: становится передними лапами на постель, кладет голову боком на одеяло и, пока Платонов его гладит, подплясывает на задних лапах, делая вид, что собирается вскочить и на п