— Текла, милая, ты не виновата. Вы все здесь очень добры ко мне. А тебя я буду по мнить до последнего дыхания.
— Где же вы будете жить? Или вы собираетесь в Америку с мисс Бетти?
— Нет, остаюсь в Варшаве.
— Плохие времена настали здесь для евреев, — после некоторого колебания проговорила Текла.
— Да, я знаю.
— Если будет война, католикам тоже придется несладко.
— Это верно. Но история народов — непрерывная цепь войн.
— Почему так? Что говорят ученые люди — те, что пишут книги?
— Единственное, до чего они додумались, — что, если не будет войн, эпидемий, голода, люди размножатся, как кролики, и нечего станет есть.
— Разве не хватает ржи на полях?
— Для миллиардов людей не хватит.
— Почему же Бог не сделает так, чтобы всем хватило?
— Объяснить это я не могу.
— Но вы знаете, где будете жить? Я буду скучать по вас. По воскресеньям у меня выходной, я ухожу гулять, но никак не могу подружиться с кем-нибудь. Другие девушки гуляют с солдатами, с парнями, которых они встретили прямо на улице или на Карцелаке. А я не могу завести дружбу с каким-нибудь грубияном неотесанным, который сегодня тебя по целует, а назавтра уже не хочет знать. Они пьют и дерутся. Они портят девушек, а когда девушка понесла от него, он ее и знать не хочет. Разве это хорошо?
— Нет, Текла.
— Иногда я думаю, хорошо бы стать еврейкой. Еврейские молодые люди читают газеты и книги. Они знают, что происходит на свете. Они обходятся с девушкой лучше, чем наши увальни.
— Не делай этого, Текла. Когда наци при дут, их первыми жертвами будут евреи.
— Куда вы переезжаете?
— На Крохмальную улицу, дом № 7.
— Можно мне навестить вас в воскресенье?
— Да. Жди меня у ворот в полдень.
— Вы наверняка придете?
— Да.
— Святое обещание?
— Да, моя милая.
— Эге, вы будете там жить кое с кем?
— С кем бы ни жил, я всегда буду тосковать по тебе.
— Я приду! — И Текла бросилась вон из комнаты. Она потеряла тапок, подобрала его одной рукой, а другой зажала рот, чтобы хозяева не услыхали, как она всхлипывает.
Весь день я работал над очерком, а потом над рассказом из жизни Якоба Франка, лжемессии. Основной материал о нем уже был у меня подобран. За пару дней я закончил три очерка и теперь понес их в газету, где уже публиковались кое-какие мои вещицы. Надежды не было, но я решил все-таки попробовать. Поразительно, но редактор принял все три. Он даже попросил написать еще несколько рассказов о Якобе Франке. Силы, которые распоряжаются судьбой человека, пока что отсрочили мою голодную смерть.
Успех в газете придал мне храбрости, я позвонил Селии и все ей рассказал. Селия слушала меня, вздыхала, то и дело в трубке раздавался короткий смешок. Потом она сказала:
— Приводите ее и дайте мне на нее посмотреть. Что бы ни было, комната для вас здесь всегда найдется. Вы можете переехать сюда с кем хотите.
— Селия, она инфантильна — и физически, и интеллектуально.
— Да? Вот как? А вы сами что такое? А все вообще писатели? Умалишоты!
Дела начинали поправляться, без суеты и почти автоматически. Я отказался от свободного выбора и плыл по воле волн. Я дал знать Текле и ее хозяйке, что остаюсь еще на месяц. Обе поздравили меня и выразили надежду, что я останусь у них и дольше. В последний день Кущей позвонила Тайбл и пригласила в гости: меня хотел видеть Зелиг. Надев свой хороший костюм, я купил коробку конфет и взял дрожки, так как не хотел промокнуть. Девушка, которая жила с Тайбл, на весь вечер ушла в оперу. В комнате за столом, уставленным выпивкой и закуской, сидел Зелиг. С крашеными волосами и бородой он выглядел почти так же, как и двадцать лет назад. Широкоплечий, коренастый, с короткой шеей, выпирающим животом, красным, как у всех пьяниц, носом. Говорил он отрывисто и резко, как говорят рабочие на кладбище. От него несло водочным перегаром. Зелиг курил папиросу за папиросой.
— Если бы я был молод, как он, то ни за что бы не женился на такой бесчувственной вареной рыбе, как Шоша, — начал Зелиг.
Потом он пожаловался, что Бася не дает ему развода. И вот уже много лет он живет с женщиной, которую любит, и не может на ней жениться. Он сравнил Басю с собакой на сене. Сообщил мне также то, что я уже знал: он готов прийти на свадьбу и дает Шоше тысячу злотых в приданое. Как и его тесть когда-то, Зелиг расспросил меня, каковы мои перспективы зарабатывать на жизнь писательством. Он налил полстакана водки, которую выставила Тайбеле, опрокинул в себя, хохотнул, спросил грубо и отрывисто:
— Если начистоту, что ты увидал в моей Шоше? Ни спереди, ни сзади — доска и дыра, вот как мы зовем ее.
— Тателе, мне за тебя стыдно! — закричала Тайбл.
— Чего тут стыдиться? У нас в конторе нам известна вся подноготная. Женщина может обманывать хоть весь свет, тут подрумянится, там припудрится, наденет корсет, но когда мы раздеваем ее, чтобы завернуть в саван…
— Если не перестанешь, я уйду! — пригрозила Тайбл.
— Ладно, дочка, не сердись. Все мы таковы. Вот почему мы и пьем. В нашем деле, если не напиваться, долго не протянешь. А ты совсем не пьешь, да? — Зелиг обернулся ко мне.
— Редко.
— Скажи моей жене, чтобы она не тянула. Теперь или никогда, если она еще хочет выйти замуж. А если она подождет еще несколько лет, то снова станет непорочной, ха-ха-ха!
— Я ухожу, отец.
— Хорошо, хорошо, больше не скажу ни словечка. Подожди, Ареле, у меня есть для тебя подарок.
Из нагрудного кармана Зелиг достал часы с цепочкой. Я залился краской, а Зелиг продолжал:
— Что бы там ни было и что бы ни говорили, а я еще отец Шоше. Если у нее родится ребенок, не могу представить себе, каким образом, разве что сделают кесарево, я стану дедушкой. Я знавал твоего отца, да почиет он в мире. Мы были соседями много лет. Когда у вас в доме совершались свадьбы, меня звали иногда, чтобы составить миньян. Всегда-то он сидел над своей Гемарой. И мать помню. Не плохо она выглядела, хотя слишком уж тоща на мой вкус. Ты на нее похож. А что нам делать с этим Гитлером? Все в панике, только не я. Если станет слишком скверно, вырою себе могилку, возьму коньячку и пойду спать. Кто видит смерть каждый день, тому она не страшна. Да и что такое жизнь? Сдавить покрепче горло, и конец. Вот тебе мой свадебный подарок. Они серебряные, на семнадцати камнях. Отец Баси дал их мне, чтобы я спал с его дочерью, а теперь я тебе их даю, чтобы ты спал с моей. Если постараешься как следует, то в один прекрасный день сможешь передать их парню, который будет ублажать твою дочь.
— Ох, тателе, ну что с тобой поделаешь?
— Уймись, Тайбеле, ничего ты не сможешь со мной поделать. И для тебя у меня есть подарок, только найди хорошего человека. Бога нет. Я хожу в синагогу на Рош-Гашоно и в Йом-Кипур. Но не слишком уже там молюсь.
— Откуда же тогда все взялось? — спросила Тайбл.
Зелиг подергал себя за бороду.
— Откуда все взялось? Это все есть, да и только. В Праге жили однажды два друга, и вот один заболел. Перед смертью он договорился со вторым, что, если тот свет есть, он вернется и даст знать. Он наказал другу за жечь свечу в ханукальном подсвечнике в последний день траура, а он придет и погасит ее.
Друг сделал, как тот сказал: в последний день траура зажег. Но он очень устал и задремал.
Проснувшись, увидел, что свеча упала и начался пожар. Запылал лапсердак. Он выбежал из дома и свалился в канаву. Провалялся два месяца в больнице.
— И что из этого всего?
— Ничего. Души нет. Я похоронил больше раввинов и набожных евреев, чем волос на твоей голове. Опускаешь их в могилу, и там они гниют, вот и все.
Мы помолчали. Потом Зелиг спросил:
— Шоша не спит больше так помногу? У нее была сонная болезнь, она проспала тогда почти целый год. Ее будили, кормили, и она опять валилась спать. Как давно это было? Лет пятнадцать уже прошло, верно?
— Тателе, что с тобой сегодня!! — воскликнула Тайбл.
— Я пьян. Ша. Я уже ничего не сказал. Теперь она выздоровела.
Глава ДЕСЯТАЯ
По моим предположениям Дора должна бы быть в России уже с месяц, но оказалось, что она еще в Варшаве. Лиза, ее сестра, позвонила мне в клуб и рассказала, что Дора пыталась покончить с собой, отравившись йодом. Случилось так, что Вольф Фелендер, ее товарищ по партии, уехавший в Россию полтора года назад, вырвался из советской тюрьмы, нелегально перешел границу и вернулся в Польшу. Он принес страшные вести: лучшая подруга Доры, Ирка, была расстреляна. Большинство товарищей, уехавших в Советский Союз, сидели по тюрьмам или добывали золото в рудниках Крайнего Севера. Когда это стало известно, варшавские сталинисты обвинили Вольфа Фелендера в клевете — говорили всюду, что он фашистский предатель и агент польской разведки. Все же вера в сталинскую справедливость поколебалась. Еще до возвращения Вольфа многие ячейки коммунистов, бывало разочаровавшись, целиком переходили к троцкистам, в Еврейский Бунд, в Польскую Социалистическую партию. Иные стали сионистами или обратились к религии.
После того как Дору откачали, Лиза устроила, чтобы она провела несколько дней в Отвоцке. Вернувшись домой, Дора позвонила мне, и в этот вечер я шел навестить ее. Еще за дверью я услыхал мужской голос — это был Фелендер. У меня не было никакого желания встречаться с ним. Он всегда угрожал антикоммунистам из Писательского клуба, что, когда произойдет революция, он с радостью увидит, как они болтаются на первом же фонарном столбе. Все же я постучал. Открыла Дора. Даже в полутьме коридорчика было видно, как она измучена. Дора схватила мою руку:
— Я думала, ты уже никогда не захочешь видеть меня.
— Я слышу, у тебя хорошее общество.
— Это Фелендер. Он скоро уйдет.
— Не задерживай его. Я его не переношу.
— Он уж не тот: прошел через ад.
Дора говорила тихо и не отпускала мою руку. Потом провела меня в комнату. За столом сидел Фелендер. Если бы я не знал заранее, кто это, ни за что бы не узнал его. Он похудел, постарел. Поредели волосы. Со мной он всегда был высокомерен — разговаривал так, точно революция уже свершилась и его назначили комиссаром. А сейчас он вскочил, улыбнулся. Я увидел, что все передние зубы у него выбиты. Фелендер