азумно начинать там, где я смогу найти работу.
— Да, конечно, — уже серьезнее сказала сестра Агнесса.
Она внимательно смотрела на Эммета, потом обратилась к Билли:
— Ты уже кончил с завтраком? Давай, убери за собой. Кухня — там.
Сестра Агнесса и Эммет наблюдали, как Билли складывает приборы на тарелку, ставит на нее стакан и осторожно уносит. Тогда она обратилась к Эммету:
— Что-то не так?
Эммета немного удивил этот вопрос.
— В каком смысле?
— Минуту назад ты как будто немного расстроился, когда я поддержала энтузиазм твоего брата насчет вашей поездки на запад.
— Наверное, не стоило его подбадривать.
— Почему же?
— Мы восемь лет не получали от матери вестей и не представляем себе, где она. Вы, наверное, заметили, что у брата сильное воображение. Я, когда могу, стараюсь уберечь его от разочарований, а не добавлять поводов.
Сестра Агнесса пристально смотрела на Эммета, и он чувствовал, что ерзает на стуле.
Эммет никогда не любил пастырей. В половине случаев казалось, что проповедник хочет впарить тебе то, что тебе не нужно, а еще в половине — впаривает то, что у тебя и так уже есть. Но сестра Агнесса как-то особенно его нервировала.
— Ты обратил внимание на окно у меня за спиной? — спросила она.
— Да.
Она кивнула и бережно закрыла книгу Билли.
— Когда я приехала сюда в тысяча девятьсот сорок втором году, я почувствовала, что этот витраж действует на меня каким-то таинственным образом. Что-то в нем захватило меня, но я не могла понять, что именно. После обеда, когда все затихало, я иногда садилась здесь с чашкой кофе — примерно там, где ты сидишь, — и смотрела на него, вглядывалась. И однажды я поняла, почему он на меня так действует. Это разница в выражении лиц апостолов и детей.
Сестра Агнесса повернулась и посмотрела на окно. Эммет тоже посмотрел, почти неохотно.
— Если присмотреться к лицам апостолов, ты заметишь, что они весьма скептически относятся к тому, что им открылось. «Ясно, — думают они про себя, — это, наверное, какой-то обман или галлюцинация: мы же своими глазами видели Его смерть на кресте и своими руками отнесли Его тело в пещеру». Но если посмотришь на лица детей, в них нет и намека на скепсис. Они смотрят на это чудо с благоговением и удивлением, да, но без недоверия.
Эммет понимал, что намерения у сестры Агнессы самые лучшие. И учитывая, что ей седьмой десяток и что она посвятила себя не только службе Церкви, но и службе сиротам, Эммет понимал, что ее рассказ заслуживает полного внимания. Но, пока она рассказывала, он успел заметить, что желтые, красные и голубые пятна света от витража переместились со стены на стол, свидетельствуя о перемещении солнца и потере еще одного часа.
— … Потом он пошел наверх с сумкой Эммета и разбил окно на кухонной двери!
Как и мальчики из сиротского дома, Билли взволнованно описывал утренние события, а Салли тем временем маневрировала на загруженной дороге.
— Он разбил окно?
— Потому что дверь была заперта! А в кухне он набрал ложек и понес наверх в спальню.
— Зачем он набрал ложек?
— А ложки затем, что принес им клубничное варенье!
Салли посмотрела на Билли с изумлением.
— Он дал им банку моего клубничного варенья?
— Нет, — сказал Билли. — Он дал им шесть. Эммет, ты ведь так сказал?
Оба повернулись к Эммету, смотревшему в окно.
— В общем, так, — ответил он, не обернувшись.
— Не понимаю, — вполголоса произнесла Салли.
Она наклонилась к рулю и прибавила скорость, чтобы обогнать легковую машину.
— Я дала ему как раз шесть банок. Ему могло хватить до Рождества. Почему он отдал все чужой компании?
— Потому что они сироты, — объяснил Билли.
Салли подумала.
— Да, конечно. Ты прав, Билли. Ты совершенно прав. Потому что они сироты.
Салли кивнула, одобряя логику Билли и отзывчивость Дачеса, а Эммет отметил про себя, что она была гораздо больше возмущена потерей своего варенья, чем похищением его машины.
— Вот он, — Эммет показал на здание вокзала.
Салли развернулась перед носом «шевроле». Когда пикап остановился, все трое вылезли из кабины. Эммет смотрел на вход на вокзал, а Билли сразу подошел к кузову, взял свой вещмешок и стал надевать.
Увидев это, Салли сначала удивилась, а потом, прищурив глаза, негодующе обратилась к Эммету:
— Ты еще не сказал? — чуть слышно спросила она. — Не рассчитывай, что я этим займусь!
Эммет отвел брата в сторонку.
— Билли, ты не надевай сейчас мешок.
— Да ничего, — сказал Билли, подтягивая лямки. — Сниму, когда сядем в поезд.
Эммет присел на корточки.
— Билли, ты не поедешь на поезде.
— Как это? Почему я не поеду на поезде?
— Разумнее тебе остаться у Салли, пока я съезжу за машиной. Я заберу ее и сразу вернусь за тобой в Морген. Это какие-нибудь два-три дня.
Но пока Эммет это объяснял, Билли все время мотал головой.
— Нет, — сказал он. — Нет, я не могу вернуться к Салли. Мы уже уехали из Моргена и едем в Сан-Франциско.
— Это так, Билли. Мы едем в Сан-Франциско. Но сейчас наша машина едет в Нью-Йорк.
При этих словах глаза у Билли широко раскрылись: его осенило.
— Шоссе Линкольна и начинается же в Нью-Йорке. Мы приедем на поезде, найдем «студебекер» и можем поехать на Таймс-сквер и начать наше путешествие оттуда.
Эммет посмотрел на Салли, ища поддержки.
Она подошла к Билли и положила руку ему на плечо.
— Билли, — начала она серьезнейшим тоном, — ты совершенно прав.
Эммет закрыл глаза.
Теперь он ее отвел в сторонку.
— Салли, — начал он, но она его перебила.
— Эммет, ты же знаешь: я буду только рада подержать у себя Билли еще три дня. Видит бог, я с радостью подержала бы его хоть три года. Но он уже пятнадцать месяцев ждал, когда ты вернешься из Салины. И за это время лишился отца и дома. Теперь его место — рядом с тобой, и он это понимает. И, наверное, думает, что ты тоже должен это понимать.
Сейчас Эммет понимал одно: надо ехать в Нью-Йорк, как можно скорее отыскать Дачеса, а присутствие Билли этой задачи не облегчит.
Но в одном отношении Билли был прав. Они покинули Морген. Похоронив отца и собрав вещи, они оставили эту часть жизни позади. Что бы ни случилось дальше, утешением может служить то, что им не надо возвращаться.
Эммет повернулся к брату.
— Ладно, Билли. Поедем в Нью-Йорк вместе.
Билли кивнул в подтверждение того, что это разумно.
Подождав, когда Билли подтянет лямки вещмешка, Салли обняла его и напомнила, чтобы он хорошо себя вел и слушался брата. Эммета она не обняла и села в кабину. Но, включив зажигание, поманила его к окну.
— Еще одно, — сказала она.
— Что?
— Если хочешь ловить свою машину в Нью-Йорке, это твое дело. Но я не хочу неделями просыпаться по ночам от беспокойства. Поэтому через несколько дней позвони мне и скажи, что вы целы.
Эммет стал было объяснять, что просьба Салли трудновыполнима — они будут заняты поисками машины, не знают, где остановятся и смогут ли добраться до телефона…
— Кажется, ты без труда нашел способ позвонить мне в семь часов утра, чтобы я бросила все дела и мчалась в Льюис. Не сомневаюсь, что в таком большом городе, как Нью-Йорк, ты сможешь найти еще один телефон и время, чтобы позвонить мне.
— Хорошо, — сказал Эммет. — Я позвоню.
— Хорошо, — сказала Салли. — Когда?
— Что «когда»?
— Когда позвонишь?
— Салли, я не знаю даже…
— Значит, в пятницу. Позвонишь мне в пятницу, в два тридцать.
Не дожидаясь ответа, Салли тронулась, отъехала от вокзала и остановилась, дожидаясь просвета в потоке машин.
Утром, когда они готовились выехать из сиротского дома, сестра Агнесса подарила Билли медальон на цепочке, сказав, что это святой Христофор, покровитель путешественников. Потом она повернулась к Эммету — он слегка испугался, что она и ему подарит медальон. Но она сказала только, что хочет кое о чем его спросить, а перед этим расскажет одну историю: историю о том, как оказался на ее попечении Дачес.
Однажды летом сорок четвертого года, сказала она, появился мужчина лет пятидесяти, а с ним тощий мальчик восьми лет. Оставшись с сестрой Агнессой наедине в ее кабинете, он объяснил, что его брат и невестка погибли в автомобильной катастрофе и он единственный живой родственник мальчика. И конечно, хочет воспитывать ребенка, тем более в таком восприимчивом возрасте, но он армейский офицер, в конце недели должен отправиться во Францию и не знает, когда вернется с войны — и вернется ли…
— Я не поверила ни единому его слову. Не говоря уже о том, что его растрепанная шевелюра не вязалась с офицерской должностью, а на пассажирском месте в его открытой машине сидела миловидная девица. Ясно было, что он отец мальчика. Но разбираться с двуличными, бессовестными людьми — не моя работа. Мое дело — заботиться о благополучии брошенных детей. И можешь не сомневаться, Эммет, маленького Дэниела бросили. Да, через два года отец появился, чтобы забрать Дэниела, когда это стало ему удобно, но мальчик этого не ожидал. Большинство наших мальчиков действительно сироты. У кого-то оба родителя умерли от гриппа, или погибли в пожаре, или мать умерла родами, а отец убит в Нормандии. И это ужасное испытание для таких детей, которые вырастают, не зная родительской любви. Но представь себе: осиротеть не из-за несчастья, а по предпочтению твоего отца, решившего, что ты стал помехой.
Сестра Агнесса помолчала, чтобы Эммет вдумался в ее слова.
— Не сомневаюсь, ты сердишься на Дэниела за то, что он бесцеремонно обошелся с твоей машиной. Но мы оба знаем, что в нем есть доброта, врожденная доброта, которая не могла вполне развиться. В этот критический период жизни больше всего ему нужен верный друг, который встанет рядом, убережет от безрассудств, поможет найти путь к исполнению его христианского долга.
— Сестра, вы сказали, что хотите меня о чем-то спросить. Не сказали, что хотите попросить о чем-то.