Я подошел к ним, изобразив по возможности улыбку провинциала.
— Какая-то неувязка, офицер?
(Они обожают, когда их называют офицерами.)
— Вы с ним вместе?
— В некотором роде. Я служу у его родителей.
Мы с полицейским поглядели на Вулли — он отошел, чтобы поближе рассмотреть гидрант.
Полицейский перечислил его нарушения — в том числе отсутствие водительских прав.
— Мне все понятно, офицер. Я твердил его родителям: если хотите вернуть его домой, наймите человека, чтобы за ним присматривал. Но что меня слушать? Уборщик.
Полицейский еще раз взглянул на Вулли.
— Хотите сказать, у него с головой не все в порядке?
— Скажем так, что его приемник настроен не на ту волну, что у нас с вами. Он вечно забредает куда-то не туда, а сегодня его мать проснулась утром, видит, что ее машины нет — опять, и попросила найти его.
— Как вы догадались, где его искать?
— У него пунктик насчет Авраама Линкольна.
Полицейский смотрел на меня с сомнением. И я ему продемонстрировал.
— Мистер Мартин, — позвал я. — Зачем вы приехали в парк?
Вулли подумал, потом улыбнулся.
— Посмотреть на статую президента Линкольна.
Теперь полицейский смотрел на меня с нерешительностью. С одной стороны — список нарушений и его присяга поддерживать закон и порядок в штате Иллинойс. Но как тут быть? Арестовать проблемного парнишку, удравшего из дома, чтобы отдать дань уважения Честному Эйбу?
Полицейский посмотрел на меня, потом на Вулли и опять на меня. Потом расправил плечи и подтянул кверху пояс по их обыкновению.
— Ладно, — сказал он. — Отвезите его в сохранности домой.
— Так и сделаю, офицер.
— Но молодой человек, на его волне, не должен садиться за руль. Пора бы его родителям убирать ключи от машины на полку повыше.
— Я им передам.
Когда полицейский отъехал и мы сели в «студебекер», я провел с Вулли небольшую беседу о смысле фразы «все за одного, один за всех».
— Вулли, что будет, если тебя арестуют? И твое имя запишут в протокол? Моргнуть не успеешь, как нас обоих отправят на автобусе в Салину. Тогда уж нам никак не добраться до дачи, и Билли не построит дом в Калифорнии.
— Извини, — сказал Вулли с искренним раскаянием — и зрачки у него были величиной с летающие тарелки.
— Сколько капель лекарства ты принял сегодня утром?
— …
— Четыре?
— Сколько бутылочек у тебя осталось?
…
— Одна?
— Одна! Черт возьми. Это ведь не кока-кола. И кто знает, когда мы достанем еще. Дай-ка мне твою последнюю на хранение.
Вулли покорно открыл бардачок и отдал синюю бутылочку. В обмен я дал ему карту Индианы, купленную у таксиста. Он посмотрел на нее и нахмурился.
— Знаю. Эта карта не «Филипс 66», но лучше не нашлось. Пока я веду, попробуй сообразить, как нам добраться до дома сто тридцать два по Рододендрон-роуд в Саут-Бенде.
— А что в доме сто тридцать два по Рододендрон-роуд?
— Старый друг.
— Смотри, сколько домов, — с удивлением сказал Вулли. — Ты когда-нибудь видел столько домов?
— Домов много, — согласился я.
В Саут-Бенд мы приехали около половины второго и очутились в новеньком районе одинаковых домов и одинаковых участков, вероятно, населенных одинаковыми людьми. Я чуть не затосковал по дорогам Небраски.
— Это прямо как лабиринт у Билли в книге, — с почтением заметил Вулли. — Его хитроумно построил Дедал, и никто не мог живым из него выбраться…
— Тем важнее, — строго сказал я, — чтобы ты следил за дорожными указателями.
— Да, да. Я понял, я понял.
Взглянув на карту, Вулли подался к ветровому стеклу, чтобы внимательнее следить за маршрутом.
— Налево, на Тайгер-Лили-лейн, — сказал он. — Теперь направо, на Амариллис-авеню… Подожди, подожди… Вот она!
Я повернул на Рододендрон-роуд. Все газоны были зеленые и ровно подстриженные, но рододендроны пока еще в проекте. Кто знает. Может быть, так и останутся.
Я сбавил скорость, чтобы Вулли успевал следить за номерами домов.
— Сто двадцать четыре… двадцать шесть… двадцать восемь… тридцать… сто тридцать два!
Я проехал мимо дома. Вулли обернулся назад и сказал:
— Это был он.
Я повернул за угол на первом же перекрестке и остановился у тротуара. На другой стороне улицы толстый пенсионер в майке поливал из шланга траву. Похоже, и сам обливался потом.
— А твой друг ведь в сто тридцать втором?
— Да. Но хочу сделать ему сюрприз.
Наученный опытом, я вынул ключи из зажигания, но не оставил на козырьке, а взял с собой.
— Я на пять минут. А ты сиди.
— Хорошо, хорошо. Но, Дачес…
— Что, Вулли?
— Я понимаю, мы должны вернуть машину Эммету как можно скорее, но как думаешь, нельзя нам навестить мою сестру Сару в Гастингсе-на-Гудзоне до того, как поедем в Адирондакские горы?
Большинству людей попросить о чем-то — раз плюнуть. Попросить огоньку или уделить время. Подбросить по пути или дать в долг. Или пособить, или отдать им что-то за просто так. Некоторые даже просят прощения.
Но Вулли Мартин редко о чем-то просил. И уж если попросил тебя — значит, это что-то важное.
Я сказал:
— Вулли, если ты нас выведешь из этого лабиринта живыми, мы навестим кого хочешь.
Десятью минутами позже я стоял в кухне со скалкой в руке и думал, будет ли ее достаточно. Учитывая ее форму и удобство хватки, она определенно была лучше, чем стандартная доска два дюйма на четыре. Но в скалке есть что-то комическое — это скорее для домашней хозяйки, гоняющейся за мужем-бестолочью вокруг стола.
Я положил скалку в ящик, выдвинул другой. Тут лежали навалом более мелкие принадлежности — ножи для чистки овощей, мерные ложки и прочее. В третьем были орудия покрупнее, но хлипкие — вроде кухонной лопатки и взбивалок. Под половником я обнаружил молоток для мяса. Стараясь не греметь другими орудиями, я вынул его из ящика — удобная деревянная ручка и боек с насечкой. Но легковат, скорее для отбивных котлет, чем для большого куска туши.
На столе рядом с раковиной — все обычное современное оборудование: консервный нож, тостер, трехкнопочный блендер, все идеально сконструированные для того, чтобы открыть банку, поджарить хлеб, взбить сливки. В шкафах над столом я увидел столько консервов, что хватило бы для долгой жизни в бомбоубежище. Спереди по центру — по меньшей мере, десять банок супа «Кэмпбелл». Дальше — банки с тушенкой, с чили, с сосисками и фасолью. Заставляло предположить, что Акерли нуждались только в одном орудии — в консервном ноже.
Я не мог не отметить сходства между провизией в их шкафу и нашей диетой в Салине. Мы объясняли тамошнее меню практичностью режима, но, возможно, оно отражало вкусы самого директора. У меня даже мелькнула мысль воспользоваться банкой сосисок с фасолью в интересах высшей справедливости. Но подумал, что, если ударить банкой, пальцы повредишь не меньше, чем его голову.
Я закрыл шкаф и уперся кулаками в бока, как сделала бы сейчас Салли. «Она бы знала, где искать», — подумал я. И, пытаясь увидеть ситуацию ее глазами, обвел взглядом кухню от стены до стены. И что же я увидел? Сковородку на плите, черную, как плащ Бэтмена. Я взял ее, взвесил в руке, любуясь ее дизайном и прочностью. Борта ее загибались плавно, ручка удобно лежала в ладони, и, наверное, можно было вложить в удар фунтов двести, не рискуя выпустить ее из кулака. А дно было такое широкое и гладкое, что можно отправить в нокаут хоть с закрытыми глазами.
Да, эта чугунная сковородка была идеальна почти во всех отношениях, несмотря на то что не могла считаться современным орудием. Ей, наверное, было лет сто. Ею, наверное, пользовалась еще прабабушка Акерли в фургоне при их переезде на Запад. Она могла передаваться из поколения в поколение и жарить свинину для четырех поколений мужчин. Отдав честь пионерам, я взял сковородку и пошел с ней в гостиную.
Это была уютная комнатка с телевизором на том месте, где полагалось бы быть камину. Кресло и диван обиты материей с цветочным рисунком; такие же и занавески. По всей вероятности, и миссис Акерли носила платье из той же материи, так что когда садилась тихо на диван, муж и не догадывался, что она тут.
Акерли покоился в мягком кресле, крепко спал.
По улыбке на его лице видно было, что ему хорошо в этом кресле. В Салине, устраивая порку, Акерли, наверное, мечтал о том дне, когда у него будет мягкое кресло вроде этого и он вздремнет в нем, отобедав. И после стольких лет ожидания он, возможно, и сейчас предвкушал во сне, как он соснет в мягком кресле — хотя именно это с ним и происходило.
— Уснуть и видеть сны, — тихо процитировал я, подняв над его головой сковородку.
Но что-то на столике рядом с ним отвлекло меня. Это была недавняя фотография: Акерли стоит между двумя мальчиками, носатыми, как он, и с такими же бровями. Мальчики в бейсбольной форме, и Акерли в бейсболке, очевидно, пришел поболеть за внуков. На лице, натурально, дурацкая улыбка, мальчики тоже улыбаются, как будто рады, что дедушка болел за них на трибуне. Я даже умилился, глядя на него, так что ладони вспотели. Но если Библия говорит нам, что сыновья не понесут вины отцов, то разумно считать, что отцы не понесут невинности сыновей.
И я ударил его.
От удара его тело дернулось, как от электрического разряда. Он осел в кресле, и защитного цвета брюки его потемнели в шагу — мочевой пузырь опорожнился.
Я одобрительно кивнул сковородке и подумал: вот вещь, умно созданная для одной цели, и прекрасно подходит для другой. И еще одно преимущество сковороды перед молотком для мяса, перед тостером и банкой с сосисками и фасолью — при ударе она издала гармоничный звон. Как церковный колокол, призывающий к молитве. Настолько приятен был звук, что возникло искушение ударить еще раз.
Но я не торопясь произвел расчет и счел, что долг Акерли передо мной будет погашен одним хорошим ударом по макушке. Ударить второй раз — тогда