Они взобрались на лошадей и неспешно — деловые мужчины — отъехали к стаду. Отец не смотрел на них, но не заговорил, пока стук копыт не утих.
— Салли, — начал он таким тоном, словно хотел подчеркнуть, что скажет это только один раз и повторять не намерен, — никто никакого удобного случая не поджидал. Чарли не выплатил долг за ферму, банк взыскал долг и выставил все на продажу, я купил. Точка. В банке это никого не удивило, в округе никого не удивит, и тебя тоже удивлять не должно. Потому что так и поступают фермеры. Они расширяют свои земли, как только представляется возможность сделать это по хорошей цене и за счет смежной территории.
— За счет смежной территории, — повторила я потрясенно.
— Да. За счет смежной территории.
Мы пристально смотрели друг на друга.
— Значит, все те годы, когда мистер Уотсон пытался что-то сделать с фермой, ты был слишком занят, чтобы помочь. Но когда представилась возможность, место в календаре сразу расчистилось. Все так, да? По-моему, это как раз и называется поджидать удобного случая.
Впервые за разговор он повысил голос.
— Черт побери, Салли. А что мне надо было делать? Поехать туда и пахать за него? Сеять за него, собирать урожай за него? Нельзя прожить жизнь за другого. Никто и не захочет этого, если у него есть хоть капля гордости. И пусть Чарли Уотсон был не очень хорошим фермером, но у него была гордость. Побольше, чем у многих.
Я снова задумчиво уставилась вдаль.
— И все равно интересно, что даже тогда, когда банк собрался выставить собственность на продажу, ты сидел на веранде и говорил сыну владельца, что, возможно, настало время сняться с насиженного места и начать жизнь с чистого листа.
Он внимательно на меня посмотрел.
— Так вот ты о чем? О вас с Эмметом?
— Не уходи от ответа.
Он снова покачал головой.
— Он бы не остался, Салли. Так же, как и его мать. Ты сама видела. При первой же возможности он устроился в город. И что он сделал со своими первыми накоплениями? Купил машину. Не грузовик или трактор, Салли. Машину. Я не сомневаюсь, что Эммет скорбел по отцу, но подозреваю, что потеря фермы была для него облегчением.
— Не говори об Эммете Уотсоне так, будто хорошо его знаешь. Ты понятия не имеешь, как и о чем он думает.
— Может, и так. Но я прожил пятьдесят пять лет в Небраске и, думаю, могу отличить того, кто хочет уехать, от того, кто останется.
— Правда? Тогда скажите мне, мистер Рэнсом, я — кто?
Надо было видеть его лицо. На секунду оно совершенно побелело. Потом так же быстро стало красным.
— Я понимаю, что девочке сложно без матери. В каком-то смысле ей приходится даже тяжелее, чем мужу без жены. Потому что отец не создан для того, чтобы растить девочку так, как должно. Особенно если девочка, о которой идет речь, от природы своенравна.
Тут он выразительно посмотрел на меня — дескать, о тебе, о тебе говорю.
— Не единожды ночью опускался я на колени у кровати и молился твоей матери — просил научить меня справляться с твоим своеволием. И за все эти годы твоя мать — царство ей небесное — ни разу мне не ответила. Мне пришлось положиться на воспоминания и заботиться о тебе так, как это делала она. Тебе было всего двенадцать, когда она умерла, но ты уже тогда была не в меру своенравна. Меня это беспокоило, но твоя мама просила быть терпеливее. Эд, говорила она, наша младшенькая сильна духом, и это пригодится ей, когда она станет женщиной. Нужно только дать ей немного времени и свободы.
Пришла его очередь смотреть вдаль.
— Я доверял мудрости твоей мамы тогда и доверяю сейчас. Поэтому я потакал тебе. Потакал твоим манерам и привычкам, твоему характеру и острому языку. Но, Салли, — Господи, помоги — теперь я вижу, что оказал тебе дурную услугу. Дав тебе волю, я вырастил своенравную женщину, привыкшую говорить что думает и не скрывать гнева, женщину, которая, по всей вероятности, не приспособлена к браку.
Сколько же удовольствия он получил от этой речи. Стоял, широко расставив ноги и уверенно попирая ими землю, — словно эта земля, его собственность, придавала ему сил.
Затем черты лица его смягчились, он посмотрел на меня сочувственно — и лишь сильнее разозлил.
Я швырнула табличку к его ногам, развернулась и залезла в кабину. Вдавила педаль газа, резко отпустила сцепление и рванула по дороге на скорости семьдесят миль в час — взрыла всю щебенку, пересчитала все выбоины, так что машина тряслась, двери гремели и окна дребезжали. Свернув к дому, нацелилась на веранду и вжала педаль тормоза за пять шагов до нее.
Только когда пыль улеглась, я заметила у нас на веранде мужчину в шляпе. И только когда он встал и вышел на свет, я поняла, что это шериф.
Улисс
Улисс сидел и смотрел вслед братьям Уотсонам — они отправились спать, — и тут к нему подошел Стью.
— Завтра двинутся дальше?
— Нет, — ответил Улисс. — У старшего есть дело в городе. Вернется к обеду, и ночь они проведут здесь.
— Ладно тогда. Я присмотрю за их местом.
— За моим тоже можешь.
Стью резко повернулся и посмотрел на Улисса.
— Ты останешься еще на ночь?
Улисс посмотрел на Стью.
— Я же сказал.
— Сказал.
— Так в чем проблема?
— Да нет, никаких проблем, — ответил Стью. — Просто, помнится мне, кто-то говорил, что не проводит двух ночей на одном месте.
— Что ж, в пятницу это правило работать перестанет.
Стью кивнул.
— Я оставил кофе на огне, — сказал он, помолчав. — Пойду посмотрю, что с ним.
— Отличная идея.
Проводив Стью взглядом до костра, Улисс окинул взором городские огни от Бэттери-парк до моста Джорджа Вашингтона — огни, в которых для него не было ни очарования, ни надежды на утешение.
Но Билли рассказал ему об их с братом договоренности, и Улиссу она показалась разумной. На две ночи он останется на острове Манхэттен. Завтра они с мальчишкой проведут как знакомые — а в пятницу смогут расстаться друзьями.
Пять
Вулли
Как только они подъехали к дому его сестры, Вулли понял, что внутри никого нет.
Вулли всегда мог отличить пустой дом, просто взглянув на окна. Иногда, когда он смотрел на них, он слышал все, что происходит внутри: как кто-то бежит по лестнице или нарезает стебель сельдерея на кухне. Иногда слышал молчание двух людей, одиноко сидящих в разных комнатах. А иногда, как сейчас, по ответному взгляду окон понимал, что дома никого нет.
Когда Вулли заглушил двигатель, Дачес присвистнул.
— Сколько человек тут живет?
— Только сестра с мужем, — ответил Вулли. — Впрочем, сестра ждет ребенка.
— Одного ребенка? Не пятерых?
Вулли и Дачес вылезли из «студебекера».
— Постучимся? — спросил Дачес.
— Их нет дома.
— Сможешь войти?
— Дом они обычно запирают, но дверь в гараж часто оставляют открытой.
Вулли пошел за Дачесом к гаражной двери и смотрел, как тот с грохотом ее поднимает.
Первые два отсека были пустыми. В первый, наверное, ставит машину сестра, подумал Вулли, потому что пятно от масла на бетонном полу напоминало громадный воздушный шар, прямо как в книжке Билли. Во втором отсеке масляное пятно походило на грозовое облачко — такие висят над головами персонажей в комиксах, если у них плохое настроение.
Дачес снова присвистнул.
— Это что? — спросил он, указав на четвертый отсек.
— «Кадиллак»-кабриолет.
— Зятя твоего?
— Нет, — сказал Вулли чуть виновато. — Мой.
— Твой!
Лицо Дачеса так вытянулось от удивления, что Вулли улыбнулся. Дачес редко удивлялся, поэтому Вулли всегда улыбался, когда это происходило. Дачес пошел к «кадиллаку», чтобы поближе его осмотреть, и Вулли последовал за ним.
— Где ты его достал?
— Это вроде наследства. От отца.
Дачес ответил ему понимающим взглядом. Затем прошелся вдоль машины, провел рукой по черному матерчатому верху, полюбовался на шины с белыми боковинами.
Вулли был рад, что Дачес не стал обходить машину, потому что на другой стороне на бампере осталась вмятина с того раза, когда Вулли врезался в фонарный столб.
Когда одним субботним вечером Вулли приехал с вмятиной, «Деннис» был очень, очень расстроен. Вулли понял, что «Деннис» очень, очень расстроен, потому что именно так он и сказал.
«Только посмотри, что ты наделал», — сказал он Вулли, сверля взглядом вмятину.
«Деннис, — вступилась сестра. — Это не твоя машина. Это машина Вулли».
И, наверное, это должен был сказать Вулли: «Это не твоя машина, “Деннис”. Это моя машина». Но Вулли даже и не подумал об этом. Во всяком случае, не подумал до того, как Сара это сказала. Сара всегда быстрее Вулли находила, что сказать. Разговаривая с кем-нибудь в школе-пансионе или на вечеринке в Нью-Йорке, он часто думал, насколько плавнее двигался бы разговор, если бы Сара была там и за него находила, что сказать.
Но тем вечером, когда он приехал со вмятинами на дверце и Сара сказала «Деннису», что машина не его, а Вулли, «Деннис», кажется, только сильнее расстроился.
«В точности об этом я и говорю. — Зять Вулли всегда говорил «в точности». Даже когда был очень, очень расстроен, он оставался очень, очень точным. — Если юноше посчастливилось стать обладателем чего-то чрезвычайно ценного, раннее принадлежавшего его отцу, он должен дорожить этим. А если он этим не дорожит, значит, он этого не заслуживает».
«Деннис, Бога ради, это же не Мане, — сказала Сара. — Это машина».
«Машины — основа всего, что есть у этой семьи», — сказал «Деннис».
«И всего, что у нее нет», — сказала Сара.
«Снова началось», — подумал Вулли с улыбкой.
— Можно? — спросил Дачес, показывая на машину.
— Что-что? А, да. Конечно, конечно.
Дачес протянул руку к водительской дверце, помедлил, затем шагнул вправо и открыл заднюю дверь.
— После вас, — сказал он с широким жестом.
Вулли залез на заднее сиденье, Дачес тоже сел. Захлопнул дверь и почтительно вздохнул.