На стене посередине барака висела большая зеленая доска с правилами и нормами, которых следовало придерживаться. Сунув за нее руку, я достал узкую синюю коробку и продемонстрировал собравшимся.
— Вуаля!
Время после этого мы провели с огоньком: передавали друг другу печенье, смеялись над возмущением Томми и над тем, как Бо перевернул матрас.
Но как только смех утих, Таунхаус покачал головой и заметил, что я играл с огнем. Тогда все посмотрели на меня с тенью удивления. Зачем я это сделал, подумали они вдруг. Зачем рискнул разозлить Томми и Бо ради соседа, которого едва знал. Да еще и черного.
В последовавшей тишине я опустил руку на рукоять меча и заглянул в глаза каждому, кто стоял передо мной.
— Играл с огнем? — сказал я. — Друзья мои, я не играл с огнем. Подобно Прометею, я подарил нам огонь. Из разных земель пришли мы сюда и отбываем разные сроки за непохожие преступления. Но, столкнувшись с общим бедствием, мы получили возможность — редкую и ценную возможность — прийти к единству. Не будем же уклоняться от того, что Судьба преподнесла нам. Лучше водрузим невзгоды на знамя наше и пойдем на прорыв, чтобы много лет спустя, вспоминая прошлое, сказать, что, даже обреченные на месяцы изнурительного труда, не пали духом, а стояли плечо к плечу. Мы горсточка счастливцев, братья[6].
О, надо было видеть их лица!
Как жадно они мне внимали, как ловили каждое слово. А когда я сразил их старыми добрыми «братьями», как бурно они приветствовали мою речь. Если бы отец меня слышал, он гордился бы мной — не будь он так склонен к зависти.
Когда все наконец побратались и разошлись по койкам с улыбками на губах и печеньем в животах, ко мне подошел Таунхаус.
— Буду должен, — сказал он.
И он был прав. Совершенно.
Пусть даже мы и были братьями.
Но теперь, месяцы спустя, вопрос оставался открытым: сколько он был мне должен? Если бы Акерли нашел печенье в шкафчике Таунхауса, то именно Таунхаусу пришлось бы потеть на штрафных работах вместо Томми — и четыре ночи, а не две. Это, конечно, засчитывалось в мою пользу, но не компенсировало восьми ударов хлыстом по спине.
Вот над чем я думал, оставив Вулли у дома сестры в Гастингсе-на-Гудзоне; вот над чем я думал всю дорогу до Гарлема.
Как-то раз Таунхаус сказал мне, что живет на Сто двадцать шестой улице — казалось бы, все ясно, но мне пришлось шесть раз проехать по ней от начала до конца, чтобы наконец найти его.
Он сидел на верхней ступени крыльца длинного дома из коричневого песчаника, вокруг собрались его мальчишки. Я съехал на обочину по другую сторону улицы и наблюдал за ними через ветровое стекло. Ступенью ниже Таунхауса сидел улыбчивый толстяк, ниже — веснушчатый негр с необычно светлой кожей, а на самой нижней ступени — двое мальчиков-подростков. Они походили на маленький взвод: наверху — капитан, под ним — старший лейтенант, затем младший лейтенант и двое рядовых. Но сядь они даже в обратном порядке, Таунхаус и на нижней ступени возвышался бы над остальными. Невольно задумаешься, что они тут делали, пока он был в Канзасе. Наверное, грызли ногти и считали дни до его освобождения. Теперь, когда Таунхаус принял командование, они могли снова демонстрировать напускное равнодушие, всем своим видом показывая прохожим, что о будущем заботятся так же мало, как о погоде.
Когда, перейдя улицу, я подошел к ним, двое подростков поднялись и шагнули мне навстречу, словно собирались потребовать пароль.
Я не обратил на них внимания и с улыбкой обратился к Таунхаусу:
— Значит, это одна из тех опасных уличных банд, про которые все говорят?
Когда Таунхаус понял, что это я, он удивился почти так же сильно, как Эммет.
— Господи боже, — сказал он.
— Ты знаешь этого белого придурка? — спросил веснушчатый.
Мы с Таунхаусом не обратили на него внимания.
— Что ты здесь делаешь, Дачес?
— К тебе пришел.
— Дело есть?
— Спустись — расскажу.
— Таунхаус ни для кого с крыльца не спускается, — сказал веснушчатый.
— Заткнись, Морис, — сказал Таунхаус.
Я сочувственно взглянул на Мориса. Он всего лишь хотел быть верным солдатом. Только ему невдомек, что, когда он говорит что-то вроде «Таунхаус ни для кого с крыльца не спускается», Таунхаусу только и остается, что сделать наперекор. Потому что, пусть такого, как я, он слушать и не станет, но младшему лейтенанту он тоже подчиняться не собирается.
Таунхаус поднялся, и мальчики расступились перед ним, как Красное море перед Моисеем. Когда он спустился на тротуар и я сказал ему, как приятно снова увидеться, он только покачал головой.
— Ты в самоволку?
— Вроде того. Едем с Вулли к его семье на север штата.
— Вулли с тобой?
— Да. Наверняка будет счастлив с тобой повидаться. Мы завтра в Цирк идем на шестичасовое представление. Не хочешь присоединиться?
— Цирк — это не по моей части, Дачес, но все равно передавай Вулли привет.
— Передам.
— Ну ладно, — сказал Таунхаус, помедлив. — Что случилось? Ты не приехал бы в Гарлем просто так.
Я пожал плечами с видом кающегося грешника.
— Это все «Хондо».
Таунхаус посмотрел на меня так, будто понятия не имел, о чем я говорю.
— Ну, помнишь, фильм с Джоном Уэйном, на который мы пошли тогда дождливой ночью в Салине. Чувствую себя виноватым за то, что тебя выпороли.
На словах «выпороли» с мальчишек Таунхауса слетело всякое равнодушие. Словно разряд тока по лестнице пробежал. У толстяка, наверное, изоляция была слишком хорошая — он только поерзал, а вот Морис вскочил на ноги.
— Выпороли? — спросил, улыбаясь, толстяк.
Я чувствовал, как хочется Таунхаусу заткнуть и толстяка тоже, но он не отводил от меня взгляда.
— Может, выпороли, а может, и нет, Дачес. В любом случае, не понимаю, при чем здесь ты.
— Ты парень умный, Таунхаус. Я в этом никогда не сомневался. Но давай будем честны: тебя бы не выпороли — вне зависимости от того, случилось это или нет, — если бы я не сел в тачку к полицейскому.
Лестницу снова пробило током.
Таунхаус глубоко вздохнул и посмотрел вдаль чуть ли не с тоской — словно вспоминая времена, когда все было проще. Но отрицать ничего не стал. Потому что отрицать было нечего. Лазанью пек я, а прибирать пришлось ему. Яснее некуда.
— И что теперь? — спросил он после паузы. — Не говори, что приехал извиняться.
Я рассмеялся.
— Нет, как по мне, в извинениях толку мало. Всегда кажутся запоздалыми и слишком дешевыми. Я думал о чем-то более определенном. Вроде платы по счету.
— Платы по счету.
— В точку.
— И как ты хочешь это устроить?
— Если бы речь шла только о фильме, это был бы удар за удар. Восемь минус восемь — и мы квиты. Но дело в том, что ты все еще должен мне за случай с «Орео».
— Случай с «Орео»? — спросил толстяк, улыбаясь еще шире.
— Может, он стоил меньше, — продолжил я, — но тоже считается. Тогда у нас получается не восемь минус восемь, а, скорее, восемь минус пять. Так что ударишь меня три раза, и мы в расчете.
Мальчишки на крыльце смотрели на меня с разной степенью недоверия. Честные поступки иногда оказывают такое воздействие на простых людей.
— Ты хочешь драки, — сказал Таунхаус.
— Нет, — отмахнулся я. — Не драки. Драка подразумевает, что я попытаюсь дать сдачи. А я собираюсь просто стоять и не мешать тебе меня бить.
— Ты хочешь, чтобы я тебя ударил.
— Три раза.
— Да что ты мелешь? — сказал Морис.
Его недоверие переросло в неприязнь.
А вот толстяк трясся от беззвучного хохота. Чуть помедлив, Таунхаус повернулся к нему.
— И что ты об этом думаешь, Отис?
Отис покачал головой, утирая выступившие на глаза слезы.
— Не знаю, Ти. С одной стороны, это какой-то бред. С другой — если этот белый пацан притащился из Канзаса, только чтобы ты его побил, — по-моему, надо врезать.
Отис снова беззвучно засмеялся, а Таунхаус только покачал головой. Он не хотел этого. Я видел. И будь мы одни, он, скорее всего, отправил бы меня восвояси ни с чем. Но вот Морис уставился на меня с показным презрением.
— Если его не ударишь ты, это сделаю я, — сказал он.
«Опять он за свое», — подумал я. Морис, похоже, просто не понимает, как работает субординация. И что еще хуже, с таким бахвальством вызывается меня избить, словно Таунхаусу самому не под силу это сделать — и потому он мешкает.
Таунхаус медленно повернулся к Морису.
— Морис, ты мой двоюродный брат, но это не значит, что я не могу тебя заткнуть.
Морис так покраснел, что веснушек стало почти не видно. Настала его очередь смотреть вдаль и с грустью вспоминать лучшие времена.
Мне было его немного жаль — терпеть такое унижение у всех на глазах. Но я заметил, что его неблагоразумие распалило Таунхауса — и очень кстати.
Я выставил вперед подбородок и показал на него пальцем.
— Просто тресни мне, Ти. Что ты теряешь?
Как я и предполагал, от прозвища «Ти» он скривился.
Нисколько не хотелось выказывать неуважение Таунхаусу, но передо мной стояла непростая задача — заставить его меня ударить. Я знал, что, как только он ударит в первый раз, дальше будет несложно. Злиться он, может, и не злился, но обида наверняка осталась.
— Ну же, — сказал я и собирался было снова назвать его «Ти».
Но он ударил меня раньше. Удар пришелся точно, но, похоже, Таунхаус не вложился в него до конца — я только пошатнулся и отступил назад.
— Вот так, — подбодрил его я. — Отличный удар. А теперь изобрази что-нибудь в духе старого доброго Джо Луиса.
Так он и сделал. Я даже не успел подготовиться. Только что стоял и подстрекал его и вот уже лежу на тротуаре и чувствую тот странный запах, который чувствуешь только тогда, когда тебе съездят по черепу.
Упершись ладонями в асфальт, я поднялся с земли, встал на ноги и вернулся на прежнее место — прямо как Эммет.