онь длиннее.
Улисс взял Элиаса за лацканы пиджака, словно хотел воззвать к его разуму. Вытащил тело из гроба и поставил лицом к себе. Мистера Элиаса, как оказалось, надушили гарденией и нарумянили, отчего он приобрел жутковатое сходство с блудницей. Покрепче упершись ногами, Улисс поднял тело из могилы и бросил рядом.
В последний раз взглянув на приближающийся громадный черный палец, покачивающийся влево и вправо, Улисс лег на подкладку из белого плиссированного шелка, дотянулся до крышки и…
Пастор Джон
Когда нас настигает возмездие Господне, оно не обрушивается с небес подобно дождю метеоритному. Не ударяет подобно молнии, не оглушает раскатами грома. Не нарастает подобно приливной волне, чтобы разбиться о берег. Нет. Когда нас настигает возмездие Господне — оно подобно дыханию в пустыне.
Этот выдох, легкий и безобидный, прокручивается трижды над потрескавшейся землей, смешивая пыль и аромат полыни. Еще три круга, и еще — и вот уже зарождающийся вихрь становится высотой с человека и приходит в движение. Вращаясь, он разрастается до колоссальных размеров, и, набирая скорость, движется вперед, засасывая в свою воронку все, что лежит на пути — сначала песок и камни, кусты, вредных зверей, а потом и творения рук человеческих. И наконец, возвышаясь подобно башне, возмездие несется, безжалостное, с непостижимой скоростью, все быстрее и быстрее, прокручиваясь и вращаясь, — и настигает грешника.
Так завершился внутренний монолог пастора Джона, когда он выступил из темноты и занес свой дубовый посох над головой негра по имени Улисс.
Бросили умирать. Вот что сделали с пастором Джоном. Сухожилия в правом колене порваны, кожа на щеках содрана, правый глаз распух так, что не открывается, и пастор лежит в терновнике и готовится отпускать себе грехи. Но как только смерть подошла совсем близко, Господь отыскал его у железной дороги и вдохнул в него новую жизнь. Он поднял его от кустов и камней, Он перенес его на берег студеного потока, где пастор Джон утолил жажду, омыл раны и принял в свои руки ветвь древнего дуба как посох.
Ни разу потом не задался пастор Джон вопросом: куда идет он, дойдет ли он туда и для какой цели — ведь чувствовал силу Духа Господня внутри себя и был он лишь орудием Его. Дух Господень возвратил его в лес, от берега реки — к запасному пути, где, оставленные без присмотра, стояли десять пустых грузовых вагонов. Как только он оказался внутри, Дух привел паровоз, который подцепил вагоны и унес его на восток к городу Нью-Йорку.
Как только пастор Джон слез с поезда на огромной грузовой станции между Пенсильванией и рекой Гудзон, Дух скрыл его от глаз охранников и привел не на людные улицы, но наверх — к надземным путям. Опираясь на посох, чтобы поберечь колено, пастор Джон шел по надземным путям, отбрасывая тень на авеню внизу. Солнце село, но Дух Святой вел его вперед — через опустевший склад, сквозь дыру в заборе, сквозь высокую чахлую траву, сквозь саму тьму — пока звездой вдали не замерцал свет костра.
Приблизившись к нему, пастор Джон узрел, что милосердный Господь в своей безграничной мудрости зажег огонь не только, чтобы направить его, но и чтобы осветить лица негра и мальчика — а самого пастора Джона скрыть от их глаз. В тени, за кругом света, пастор Джон остановился и услышал, как мальчик дочитывает историю и просит негра рассказать свою.
Как же смеялся Джон, слушая болтовню Улисса про чудовищное торнадо. Что такое этот ураганчик по сравнению с возмездием Господним! Неужели он правда думает, что можно, не боясь отмщения, выбросить пастора из поезда на полном ходу? Думает, что его поступки ускользнут от Божественного Провидения и карающей длани?
«Господь наш всевидящ и всезнающ, — мысленно обратился к негру пастор Джон. — Он свидетель твоих злых деяний, Улисс. Он свидетель твоего высокомерия и беззакония. И Он привел меня, чтобы покарать тебя!»
Такую ярость вдохнул Дух Господень в члены пастора Джона, что от удара, какой обрушил он на голову негра, посох его разломился надвое.
Улисс повалился на землю, пастор Джон вышел на свет, и мальчик, соучастник негра во всех его злодеяниях, понял, что обречен, и в немом ужасе отшатнулся.
— Не найдется ли и мне места у костра? — спросил пастор Джон, от души рассмеявшись.
Посох его был обезглавлен, и к мальчику пришлось ковылять, но это пастора Джона не волновало. Он знал, что мальчик никуда не уйдет и ничего не скажет. Скорее, затаится, как улитка в раковине. И действительно: подняв мальчика за воротник, пастор Джон увидел, что тот снова принялся за свое заклинание.
— Эммета здесь нет, — сказал пастор. — Никто тебе не поможет, Уильям Уотсон.
Крепко держа его за воротник, пастор Джон поднял сломанный посох и приготовился преподать урок, прерванный два дня назад Улиссом. И преподать с процентами!
Но когда посох уже почти обрушился, мальчик открыл глаза.
— Я всеми оставлен, — сказал он с непонятной радостью.
И пнул пастора по больному колену.
Взвыв, как раненый зверь, пастор отпустил мальчика и выронил посох. Он прыгал от боли, из здорового глаза градом катили слезы, но это лишь укрепило его в намерении преподать мальчишке урок, который тот не скоро забудет. Но даже сквозь слезы на глазах он видел, что мальчик скрылся.
Горя жаждой преследования, пастор Джон в суматохе искал, чем заменить сломанный посох.
— Ага! — закричал он.
Перед ним на земле лежала лопата. Подняв ее, пастор Джон оперся ею о землю и медленно двинулся вперед — в темноту, в которой исчез мальчик.
Вскоре глаза привыкли, и он стал различать очертания вещей: вязанки дров под брезентом, импровизированного умывальника, трех свернутых матрасов, палатки.
— Уильям, — позвал он тихо. — Где ты, Уильям?
— Что происходит? — донеслось из палатки.
Затаив дыхание, пастор Джон шагнул в сторону, а из палатки появился рослый негр. Он прошел чуть вперед и остановился, не заметив пастора.
— Улисс? — позвал он.
Тут пастор Джон плашмя ударил негра лопатой, и негр со стоном упал на землю.
Слева донеслись голоса двух мужчин. Видимо, услышали шум.
— Забудь о мальчике, — сказал себе пастор.
Опираясь на лопату, он заковылял обратно к костру так быстро, как только мог, и подошел к месту, где прежде сидел мальчишка. На земле лежали книжка и фонарик. Но где рюкзак?
Пастор Джон оглянулся. Может, лежит у матрасов? Нет. Рюкзак должен быть там же, где книжка и фонарик. Пастор Джон бросил лопату, поднял фонарик и включил его. Затем направил луч на ту сторону шпал и стал обшаривать вокруг.
Нашел!
Присев на шпалы и вытянув поврежденную ногу, пастор Джон достал рюкзак и положил себе на колени. И сразу услышал сладостное позвякивание.
Он с ликованием отстегнул ремешки рюкзака и начал выбрасывать из него вещи. Две рубашки. Брюки. Мочалка. Жестянка нашлась на самом дне. Он достал ее из мешочка и торжествующе потряс.
Завтра утром он навестит жидов на Сорок седьмой улице. В обед приоденется. А вечером заселится в хороший отель, будет долго нежиться в горячей ванне и потребует устриц, бутылку вина и, может, даже какого-нибудь женского общества. Но сейчас нужно уходить. Убрав фонарик и банку в рюкзак, он застегнул ремешки и повесил его себе на плечо. Готовый наконец двинуться в путь, пастор Джон наклонился за лопатой, но обнаружил, что там, где он ее бросил, ее больше…
Улисс
Вначале была тьма неузнанная. Затем медленно пришло понимание. Понимание, что это не темнота открытого пространства, холодная, обширная и пустынная. Эта темнота теплая и близкая, она укрывает его, обволакивает, как бархатный покров.
Из уголков сознания вернулось воспоминание о том, как он спрятался в гробу толстяка. Плечи касались нежного плиссированного шелка, под которым ощущалась твердость красного дерева.
Он хотел поднять крышку, но не рано ли? Прошел ли ураган? Он прислушался, затаив дыхание. Пытался что-нибудь расслышать сквозь плиссированный шелк и отполированное дерево — тишина. Ни свиста ветра, ни стука градин по крышке гроба, ни звона оставленного без присмотра колокола. Он решил чуть приподнять крышку — уперся ладонями и надавил, но она не поддалась.
Неужели ослаб от усталости и голода? Но ведь не могло пройти так много времени. Или могло? Вдруг он с ужасом подумал, что кто-то после урагана наткнулся на открытую могилу и засыпал ее землей, пока Улисс еще не пришел в сознание.
Нужно попробовать еще раз. Повращав плечами и посжимав кулаки, чтобы кровь снова прилила к рукам, он надавил так, что пот выступил на лбу и покатился в глаза. Крышка начала медленно поддаваться, внутрь скользнул прохладный ветерок, и Улисс почувствовал облегчение. Собравшись с силами, он откинул крышку до конца, ожидая увидеть над собой предзакатное небо.
Но заката не было.
Была полночь.
Улисс протянул руку к небу и увидел заплясавшие на ней отсветы. Он прислушался: протяжные гудки кораблей и смех чаек, словно на море. Но вдруг поблизости раздался голос. Голос мальчика, и мальчик сказал, что оставлен. Мальчик — Билли Уотсон.
Вдруг Улисс вспомнил, где он.
И тут же услышал, как воет мужчина — от злости или боли. И хотя Улисс не понимал, что произошло, он знал, что должен сделать.
Он перекатился на бок и тяжело и неуклюже поднялся на колени. Вытер глаза от пота и увидел, что это кровь. Кто-то ударил его по голове.
Поднявшись на ноги, Улисс поискал глазами Билли и того мужчину, но никого не увидел. Он хотел позвать мальчика, но понял, что это выдаст его неизвестному врагу.
Нужно было уйти от костра, выйти за круг света. Под покровом темноты он сможет собраться с мыслями и силами, найти Билли и начать выслеживать противника.
Перешагнув через шпалы, Улисс углубился в темноту и забрал свои вещи. Вот река, подумал он, оглядываясь; вот Эмпайр-стейт-билдинг; а вот лагерь. Рядом с палаткой Стью он заметил какое-то движение. А затем мужской голос тихо, едва слышно, позвал Билли его полным именем. Голос, может, и был едва слышным, но не узнать его Улисс не мог.