Не выходя на свет, Улисс обогнул костер и осторожно и тихо двинулся в сторону проповедника.
Вдруг Стью позвал его, и Улисс замер. И тут же услышал звон металла и глухой стук, с каким тело падает на землю. Разозлившись на себя за излишнюю осторожность, Улисс хотел было ворваться в лагерь, но вдруг увидел выступивший из тьмы прихрамывающий силуэт.
Проповедник шел, опираясь на лопату Стью, как на костыль. Бросив ее, он подобрал с земли фонарик Билли, включил его и стал что-то искать.
Не сводя взгляда с проповедника, Улисс подобрался ближе к костру и поднял лопату. Тот нашел, что искал, и радостно вскрикнул, а Улисс возвратился в темноту и смотрел, как он поднимает мешок Билли, садится и кладет его себе на колени.
Проповедник говорил что-то восторженно про отели, устрицы и женское общество и выкладывал из мешка вещи Билли, пока не нашел жестянку с монетами. Тогда Улисс стал подбираться к проповеднику и встал прямо у него за спиной. И, когда тот закинул мешок на плечо, Улисс опустил лопату.
Теперь, когда проповедник мешком лежал у его ног, Улисс понял, как тяжело ему дышать. Он еще не оправился от удара по голове, а расправа с пастором отняла у него все оставшиеся силы. Испугавшись, что потеряет сознание, Улисс оперся на черенок лопаты и посмотрел на проповедника, чтобы убедиться в его неподвижности.
— Он умер?
Это был Билли, он стоял рядом и тоже глядел на проповедника.
— Нет, — ответил Улисс.
Невероятно, но мальчишке от этого, кажется, стало легче.
— А вы как себя чувствуете? — спросил Билли.
— Нормально. С тобой все хорошо?
Билли кивнул.
— Я сделал, как вы учили, Улисс. Когда пастор Джон сказал, что я один, я представил, что меня все оставили — все, даже Создатель. Тогда я пнул его и спрятался под брезентом для дров.
Улисс улыбнулся.
— Молодец, Билли.
— Что здесь творится?
Билли и Улисс оглянулись и увидели Стью с мясницким ножом в руке.
— У вас тоже кровь, — сказал Билли встревоженно.
Стью ударили сбоку по голове, и кровь из уха текла по шее и плечу и пачкала одежду.
Улисс вдруг почувствовал себя лучше, в голове прояснилось, и ноги теперь твердо стояли на земле.
— Билли, — сказал он. — Сходи-ка вон туда и принеси нам тазик с водой и полотенца.
Заткнув нож за пояс, Стью подошел к Улиссу и посмотрел на тело.
— Кто это?
— Человек с плохими намерениями.
Стью заметил, что Улисс ранен.
— Подойди потом ко мне, обработаю.
— Бывало и хуже.
— У всех нас бывало.
— Да обойдусь.
— Знаю-знаю, — сказал Стью, покачав головой. — Ты у нас крутой.
Билли вернулся с тазиком и полотенцами. Улисс и Стью умылись и осторожно промыли раны. Когда с этим было покончено, Улисс сел на шпалы рядом с Билли.
— Билли, — начал он. — Этой ночью произошло много волнительного.
Билли кивнул.
— Да, правда, Улисс. Эммет ни за что не поверит.
— Как раз об этом я и хотел с тобой поговорить. Твой брат пытается отыскать машину и доставить тебя в Калифорнию к четвертому июля — у него и так много забот. Думаю, будет лучше, если произошедшее останется между нами. По крайней мере, на ближайшее время.
Билли кивал.
— Думаю, так будет лучше, — сказал он. — У Эммета и так много забот.
Улисс похлопал Билли по колену.
— Однажды ты расскажешь ему, — сказал Улисс. — Расскажешь ему и своим детям тоже, как одолел проповедника — прямо как герои в твоей книге.
Договорившись с Билли, Улисс подошел к Стью.
— Возьмешь мальчика к себе в палатку? Покормишь, может.
— Ладно. А ты что собираешься делать?
— Позабочусь о проповеднике.
Билли, стоявший во время разговора за спиной Улисса, теперь встал перед ним и встревоженно заглянул ему в лицо.
— Что это значит, Улисс? Что значит «позабочусь о проповеднике»?
Улисс и Стью переглянулись и посмотрели на мальчика.
— Мы не можем оставить его здесь, — объяснил Улисс. — Он придет в себя, прямо как я. И какая бы подлость ни была у него на уме до того, как я ударил его, она останется там. И даже укрепится.
Билли смотрел на Улисса и морщил лоб.
— Поэтому, — продолжал Улисс. — Я собираюсь спустить его по лестнице и бросить…
— У полицейского участка?
— Верно, Билли. Я брошу его у полицейского участка.
Билли кивнул, соглашаясь. А Стью спросил у Улисса:
— Знаешь лестницу, что ведет к отелю «Гэнзуорт»?
— Да.
— Там сетка отогнута. Будет проще, учитывая твой груз.
Улисс поблагодарил за совет, подождал, пока Билли соберет вещи, Стью потушит костер и оба уйдут в палатку, а затем занялся проповедником.
Ухватил его под мышки, поднял и взвалил на плечи. Нести было несподручно — не из-за тяжести, но оттого, какое нескладное было тело. Улисс поудобнее уложил его на плечах и двинулся вперед маленькими шагами.
Если бы Улисс остановился перед лестницей и подумал, он возможно, поберег бы силы и спустил проповедника по ступеням кубарем. Но он уже шел, и вес был ровно распределен на плечах, и он боялся потерять это равновесие и набранную скорость. А они ему понадобятся. Подножие лестницы от реки отделяло добрых две сотни шагов.
Дачес
Сестра Вулли вошла на кухню тихо, как призрак. Появилась в дверях в длинном белом халате и беззвучно приблизилась — казалось, будто ноги ее не касаются пола. Но если она и была призраком, то не беспокойным, не тем, что воет и стонет — и мурашки бегут по коже. Она была неприкаянным призраком. Из тех, что столетиями бродят по комнатам пустого дома в поисках кого-то или чего-то — того, что никто уже не помнит. Кажется, это называют явлением.
Да, именно так.
Явление.
Не включая света, она набрала в чайник воды и зажгла конфорку. Достала из буфета кружку и чайный пакетик, а из кармана — коричневый пузырек и поставила всё на стол. Затем подошла к раковине и стала смотреть в окно.
Чувствовалось, что смотреть в окно она умела хорошо — видимо, много тренировалась. Она не ерзала, не постукивала ногой. Настолько хорошо она это умела, настолько уходила в свои мысли, что, когда чайник закипел, это, казалось, удивило ее, словно она и забыла, что вообще его ставила. Медленно, почти неохотно, она отошла от окна, налила воды, взяла в одну руку кружку, в другую — коричневую бутылочку и повернулась к столу.
— Спите плохо? — спросил я.
Вопрос застал ее врасплох, но она не вскрикнула и не уронила кружку. Только слегка удивилась — так же, как когда засвистел чайник.
— Я вас не заметила, — сказала она, и коричневый пузырек скользнул обратно в карман халата.
Она не ответила на мой вопрос, но мне и так все было ясно. Двигалась она в темноте: брала чайник, наливала воду, зажигала газ — уверенно и привычно. Я нисколько не удивился бы, узнав, что она каждую вторую ночь спускается на кухню в два часа пополуночи, пока ее муж сладко спит и ни о чем не подозревает.
Она спросила, не хочу ли я чая. Я показал на стакан перед собой.
— Нашел виски в гостиной. Надеюсь, вы не возражаете.
Она тепло улыбнулась.
— Конечно, нет.
Она села напротив меня и внимательно посмотрела на мое лицо.
— Как ваш глаз?
— Гораздо лучше, спасибо!
Из Гарлема я уехал в таком приподнятом расположении духа, что, добравшись до дома сестры Вулли, совершенно забыл о полученных ударах. Поэтому, когда сестра Вулли открыла дверь и ахнула — я тоже ахнул.
Но потом Вулли нас представил, я рассказал, как грохнулся на вокзале, а она достала из шкафчика с лекарствами аптечку первой помощи, усадила меня за стол на кухне, смыла с губ кровь и дала пакет замороженного горошка — приложить к глазу. Я бы предпочел сырой стейк, как у чемпионов в тяжелом весе, но, как говорится, бери что дают.
— Может быть, еще аспирина? — спросила она.
— Нет, все хорошо.
Мы немного помолчали: я отпил виски ее мужа, она — свой чай.
— Вы с Вулли соседи по койке?..
— Точно.
— Значит, это ваш отец выступал на сцене?
— Под ней он оказывался так же часто, как и на ней, — сказал я с улыбкой. — Но да, это мой папаша. Начинал с монологов Шекспира, а закончил водевилями.
На слове «водевиль» она улыбнулась.
— Вулли писал мне об актерах, с которыми выступал ваш отец. Бродячие артисты, иллюзионисты… Вулли был в восторге.
— Ваш брат любит слушать сказки на ночь.
— Да, вы правы.
Она взглянула вдруг так, будто хотела что-то спросить, но затем опустила взгляд на кружку.
— Вы хотели что-то сказать.
— Это личный вопрос.
— Нет ничего лучше личных вопросов.
Она посмотрела на меня пристально, пытаясь понять, не шучу ли я. И, должно быть, решила, что нет.
— Дачес, как вы оказались в Салине?
— Это долгая история.
— У меня почти полная кружка…
Я плеснул себе еще виски, освежил в памяти свою маленькую комедию и подумал: «Может, в семье Вулли все любят слушать сказки на ночь».
Это случилось весной пятьдесят второго года, мне только недавно исполнилось шестнадцать, и мы жили в сорок втором номере отеля «Саншайн»: папаша спал на кровати, я — на полу.
Отец мой в то время был, как он это называл, в состоянии неопределенности, что всего лишь значило, что он уволен с одной работы и еще не нашел другую, с которой тоже уволят. Он проводил это время со старым другом Фицци, который жил напротив нас. Днем они шатались по округе и шарили вокруг скамеек в парке, тележек с фруктами, киосков и других мест, где люди нередко роняли пятицентовики и ленились их поднимать. Потом они шли в метро и со шляпой в руке пели душещипательные песни. Эти двое знали свою аудиторию и пели «Дэнни-бой» для ирландцев на Третьей авеню и «Аве Мария» для итальянцев на станции «Спринг-Стрит» — плакали навзрыд, словно каждое слово прочувствовали. У них даже был номер на идише о жизни в местечке — об этом они вспоминали на станции «Кэнел-стрит». По вечерам, выдав мне полдоллара на кино, они несли с таким трудом добытые монеты в кабачок на Элизаб