— Мы только на минуту, — я сунул ему пять долларов. — Можешь пока поближе познакомиться с президентом Линкольном.
Тогда, вместо того чтобы указывать мне, где нельзя останавливаться, он открыл дверцу для Вулли, приподнял приветственно шляпу и проводил нас внутрь. Говорят, это называется «капитализм».
Мы вошли в холл. Билли — с выражением взволнованной восторженности на лице. Он просто поверить не мог в то, где находится и что собирается сделать. Он этого в самых смелых мечтах представить не мог. Вулли же смотрел на меня нахмурившись, что было решительно не в его характере.
— Что? — спросил я.
Но он не успел ответить — Билли потянул меня за рукав.
— Дачес, как мы его найдем?
— Ты знаешь, где его искать, Билли.
— Правда?
— Ты мне сам читал.
Глаза Билли округлились.
— На пятьдесят пятом этаже.
— В точку.
Я улыбнулся ему и указал на лифты.
— Мы поедем на лифте?
— Уж точно не по лестнице пойдем.
Мы вошли в кабину скоростного лифта.
— Я еще никогда на лифте не ездил, — сказал Билли лифтеру.
— Хорошей поездки, — ответил тот.
Затем потянул за рычаг, и мы устремились к вершине здания.
Как правило, в таких случаях Вулли начинал мурлыкать себе под нос какую-нибудь песенку, но сегодня мурлыкал я. Билли же беззвучно считал этажи. Это было видно по движению его губ.
— Пятьдесят один, — неслышно проговаривал он. — Пятьдесят два, пятьдесят три, пятьдесят четыре.
На пятьдесят пятом лифтер открыл двери, и мы вышли. Прошли из лифтового холла в коридор — по обе стороны его тянулись длинные ряды дверей.
— И что теперь? — спросил Билли.
Я указал на ближайшую дверь.
— Начнем отсюда и осмотрим весь этаж, пока не найдем его.
— По часовой стрелке?
— Как захочешь.
Мы стали переходить от одной двери к другой (по часовой стрелке), и Билли зачитывал имена, выгравированные на медных табличках — совсем как считал номера этажей в лифте, только на этот раз вслух. Славный получился парад бумагомарателей. Юристы, бухгалтеры, а кроме них — агенты по недвижимости, страховщики и биржевые маклеры. Не из крупных компаний, сами понимаете. Этими лавочками заправляют те, кто в крупных компаниях не справляется. Они носят залатанные туфли и почитывают странички с анекдотами в ожидании звонка.
Первые двадцать табличек Билли отбарабанил очень живо, словно каждая его приятно удивляла. На следующих двадцати энергии поубавилось. Затем голос стал слабеть: чувствовалось, что реальность начинает потихоньку гасить его неуемный юношеский оптимизм. Сегодня реальность почти наверняка оставит свой след в душе Билли Уотсона. Один из тех, которые не исчезают до самой смерти, — полезное напоминание о том, что плодом воображения оказываются, как правило, не только герои книжек, но и большинство людей, пишущих об этих героях.
Когда мы завернули за угол в четвертый раз, нам открылся последний ряд дверей — он вел к началу нашего пути. Билли двигался все медленнее и медленнее, говорил все тише и тише — пока наконец не остановился в молчании, подойдя к предпоследней двери. К этому времени он прочел табличек пятьдесят — я стоял сзади и не видел его лица, но по всему было ясно, что с него хватит.
Потом он взглянул на Вулли — и, видимо, на лице его было написано разочарование, потому что Вулли смотрел на него с сочувствием. Потом Билли повернулся ко мне. Но разочарования не было. Были распахнутые в изумлении глаза.
Повернувшись обратно к табличке, он показал на нее пальцем и прочел надпись вслух.
— Офис профессора Абакуса Абернэти, магистра искусств и доктора наук.
Я повернулся к Вулли — с видом не менее изумленным — и понял, что сочувствие его предназначалось не Билли, а мне. Потому что опять я попался в свою же ловушку. Мог бы и догадаться — не первый день мы с этим пацаном знакомы. Но, как я уже сказал, всему виной было слишком хорошее настроение.
Когда обстоятельства оборачиваются против тебя и разрушают тщательно продуманный план неожиданным поворотом событий, лучшее, что можно предпринять, — это сделать вид, что так и было задумано.
— А я что говорил.
Билли улыбнулся мне, но на дверную ручку взглянул настороженно, словно не был уверен, что ему хватит решимости ее повернуть.
— Позвольте! — воскликнул Вулли.
Шагнул вперед, повернул ручку и открыл дверь. За ней оказалась небольшая приемная: стойка, кофейный столик, несколько стульев. В комнате было темно, и освещалась она лишь слабым светом, падающим из открытой фрамуги над дверью в смежную комнату.
— Кажется, ты был прав, Вулли, — сказал я, притворно вздохнув. — Судя по всему, никого нет.
Но Вулли поднес палец к губам.
— Ш-ш-ш. Слышишь?
Вулли показал на фрамугу, и мы все посмотрели вверх.
— Вот, снова, — прошептал он.
— Что снова? — прошептал я.
— Кто-то пишет, — сказал Билли.
— Кто-то пишет, — повторил Вулли с улыбкой.
Мы с Билли пошли за Вулли — он на цыпочках пересек приемную и осторожно повернул ручку. Комната за дверью была гораздо больше первой. Вдоль стен тянулись полки с книгами, а посредине стояли напольный глобус, диван, два кресла с высокими спинками и большой деревянный стол, за которым сидел маленький старичок и при свете лампы с зеленым абажуром писал что-то в старой бухгалтерской книге. Мятый летний костюм в полоску, поредевшие седые волосы и очки на кончике носа. Иными словами, он настолько подходил на роль профессора, что книги на полках смотрелись как театральная декорация.
Услышав наши шаги, старик оторвался от работы, не выказав ни недовольства, ни удивления.
— Чем могу помочь?
Мы втроем подошли ближе, и Вулли чуть подтолкнул Билли вперед.
— Спроси у него, — подбодрил он.
Билли тихо кашлянул.
— Вы профессор Абакус Абернэти?
Сдвинув очки на лоб, старик чуть наклонил абажур, чтобы лучше нас разглядеть. Впрочем, в основном он смотрел на Билли — сразу понял, что мы здесь именно из-за него.
— Да, я Абакус Абернэти, — ответил он. — Чем могу быть полезен?
Билли, казалось, знал все на свете, но вот чем Абакус Абернэти может быть ему полезен, не знал. И с нерешительным видом оглянулся на Вулли. Тогда Вулли стал говорить за него.
— Простите, пожалуйста, что отвлекаем вас, профессор, но это Билли Уотсон из Моргена, штата Небраска, и он только что впервые приехал в Нью-Йорк. Ему всего восемь, но он прочел ваш «Компендиум» двадцать четыре раза.
Профессор заинтересованно выслушал Вулли и снова посмотрел на Билли.
— Так ли это, юноша?
— Так, — ответил Билли. — Только я прочел его двадцать пять раз.
— Что ж, раз вы прочли мою книгу двадцать пять раз и проделали столь долгий путь из Небраски в Нью-Йорк, чтобы сказать мне об этом, позвольте хотя бы предложить вам присесть.
Жестом он пригласил Билли занять одно из свободных кресел перед столом. Мне и Вулли он указал на диван у книжного шкафа.
Диван этот, позвольте сказать, был замечательный. Размером с автомобиль и обитый темно-коричневой кожей с блестящими медными заклепками. Но когда трое вошедших в комнату принимают от четвертого предложение присесть, то надо понимать, что в ближайшее время никто оттуда никуда не выйдет. Такова человеческая природа. Однажды взяв на себя труд устроиться поудобнее, люди обычно чувствуют необходимость трепать языком еще хотя бы полчаса. И если через двадцать минут им будет уже нечего сказать, они выдумают что-нибудь из одной только вежливости. Поэтому, когда профессор предложил нам присесть, я открыл рот, собираясь твердо сказать, что уже довольно поздно, да и машина у нас стоит чуть не на тротуаре — но и слова не успел вымолвить, как Билли уже забирался в кресло, а Вулли усаживался на диван.
— А теперь, Билли, расскажи мне, что привело тебя в Нью-Йорк? — спросил профессор, когда все мы уютно — и бесповоротно — устроились.
Классическое начало любого разговора. Один из тех вопросов, который любой житель Нью-Йорка задаст приезжему, справедливо ожидая ответа из одного-двух предложений. Вроде «Приехал навестить тетю» или «У нас билеты на представление». Но это же Билли Уотсон, так что вместо одного-двух предложений профессор услышал целую повесть.
Билли начал с тысяча девятьсот сорок шестого года — с той летней ночи, когда их бросила мать. Рассказал о том, как Эммет отправился отбывать срок в Салине, о том, как отец умер от рака, и об их плане следовать пути, указанному почтовыми открытками, чтобы в Сан-Франциско встретиться с матерью на фейерверке в честь Дня независимости. Рассказал даже о побеге и о том, как мы с Вулли позаимствовали «студебекер» и им с Эмметом пришлось добираться до Нью-Йорка на попутном поезде «Сансет-Ист».
— Так, так, так, — сказал профессор, не пропустивший ни единого слова. — Говоришь, до города вы добирались на грузовом поезде?
— Там я и начал читать вашу книгу в двадцать пятый раз, — сказал Билли.
— В грузовом вагоне?
— Там не было окон, но у меня был армейский фонарик.
— Какая удача.
— Когда мы решили отправиться в Калифорнию и там начать с чистого листа, Эммет согласился с вами, что нужно взять только то немногое, что поместится в наш мешок. Вот я и сложил в вещмешок все, что мне нужно.
Профессор слушал его с улыбкой, откинувшись на спинку кресла, но вдруг подался вперед и спросил:
— А сейчас у тебя в вещмешке случайно нет «Компендиума»?
— Есть, — сказал Билли.
— Может быть, мне подписать его для тебя?
— Это было бы потрясающе! — воскликнул Вулли.
Ободренный профессором, Билли слез с кресла, взял мешок, расстегнул ремешки и вынул большую красную книгу.
— Неси сюда, — сказал профессор, махнув рукой. — Неси ее ко мне.
Когда Билли подошел к нему, профессор взял книгу и поднес к свету, чтобы полюбоваться потертостями.
— В глазах автора мало что может сравниться по красоте с зачитанным экземпляром его книги, — признался он Билли.
Положив книгу на стол, профессор взял ручку и открыл титульную страницу.