— Так это подарок.
— От мисс Матьессен, — сказал Билли. — Она работает библиотекарем в библиотеке Моргена.
— Подарок от библиотекаря, подумать только, — сказал еще более польщенный профессор.
Профессор довольно долго что-то писал в книге Билли и расписался размашистым, картинным жестом — в Нью-Йорке даже престарелые авторы компендиумов играют на публику. Прежде чем вернуть книгу, профессор снова пролистал ее, словно проверяя, что все страницы на месте. И вдруг, удивленно ахнув, посмотрел на Билли.
— В главе про тебя совсем ничего не написано. Почему же, Билли?
— Потому что я хотел начать с середины, но еще не уверен, что дошел до нее, — объяснил Билли.
По-моему, ответ придурковатый, но профессор засиял.
— Билли Уотсон, — сказал он, — как опытный историк и профессиональный рассказчик, думаю, я могу с уверенностью сказать, что ты прошел через достаточное количество приключений и заслужил право начать свою главу! Как бы то ни было…
Тут профессор выдвинул ящик стола и достал из него черную бухгалтерскую книгу — в точности такую, в какой писал он сам, когда мы вошли.
— Если восьми страниц «Компендиума» окажется недостаточно, чтобы записать твою историю во всех подробностях — а я в этом почти уверен, — можешь продолжить ее на страницах этой тетради. А если и в ней закончатся страницы — черкни мне, и я с удовольствием пришлю тебе еще одну.
Вручив Билли обе книги, профессор пожал ему руку и сказал, что для него было честью с ним познакомиться. На этом месте, как говорят, пора было ставить точку.
Но, аккуратно сложив книги в мешок, подтянув лямки и направившись было к выходу, Билли вдруг остановился и, наморщив лоб, снова повернулся к профессору, а в случае Билли Уотсона это могло значить только одно — новые вопросы.
— Мне кажется, мы уже и так слишком отвлекли профессора, — сказал я, положив руку на плечо Билли.
— Ничего страшного, — сказал Абернэти. — Что такое, Билли?
Билли на мгновение опустил глаза, а потом снова посмотрел на профессора.
— Как вы думаете, герои возвращаются?
— Ты имеешь в виду, как Наполеон в Париж или Марко Поло в Венецию?
— Нет, — Билли покачал головой. — Я не про место. Я про возвращение в будущем.
Профессор помолчал.
— Почему ты спрашиваешь, Билли?
На этот раз старый писака точно получил в ответ больше, чем рассчитывал. Потому что Билли пустился в рассказ еще более длинный и бредовый. Пока они ехали в поезде, рассказывал он, а Эммет ушел искать еду, пастор, без приглашения забравшийся к ним в вагон, попытался отнять у Билли коллекцию серебряных долларов и намеревался выкинуть его из поезда. В последний момент в люк вагона откуда ни возьмись свалился крупный черный мужчина, и все закончилось тем, что пастор на раз-два вылетел из вагона.
Но, как выяснилось, главным в истории было не вот это все: ни пастор, ни серебряные доллары, ни чудесное спасение. Главным было то, что черный по имени Улисс уехал за Атлантический океан на войну, бросив жену и сына, и с тех пор скитается по Америке на грузовых поездах.
Так вот, когда слышишь, как восьмилетний пацан сочиняет такие небылицы, в которых черные падают с потолка, а пасторов выкидывают из поездов, невольно ждешь, что чье-то долго сдерживаемое недоверие вот-вот вырвется наружу. Тем более, когда этот «кто-то» — профессор. Но Абернэти даже глазом не моргнул.
Пока Билли рассказывал, добрый профессор, словно в замедленной съемке, садился обратно: плавно опустился на сиденье, а затем осторожно прислонился к спинке — словно боялся резким звуком или движением прервать рассказ мальчишки или что-то упустить.
— Он думал, что его назвали Улиссом в честь Улисса С. Гранта, — говорил Билли, — но я объяснил, что его наверняка назвали в честь героя Улисса. И что раз он уже почти девять лет скитается без жены и сына, то обязательно встретится с ними, как только десять лет скитаний подойдут к концу. Но если герои не возвращаются в будущем, то, может, мне не стоило так говорить, — обеспокоенно завершил свой рассказ Билли.
Когда Билли закончил, профессор на секунду закрыл глаза. Не как Эммет, когда он пытается скрыть раздражение, но как истинный ценитель, только что дослушавший любимый концерт. Потом обвел взглядом книжные полки вдоль стен и снова посмотрел на Билли.
— Я нисколько не сомневаюсь, что герои в будущем возвращаются, — ответил он. — И думаю, ты был совершенно прав, сказав так Улиссу. Но я…
Теперь настала очередь профессора смотреть неуверенно, и очередь Билли — подбадривать его.
— Я лишь хотел спросить: этот мужчина — Улисс — он все еще здесь, в Нью-Йорке?
— Да, — ответил Билли. — Он все еще в Нью-Йорке.
Профессор немного помолчал, словно собирался с духом, чтобы задать восьмилетнему мальчику еще один вопрос.
— Я понимаю, что уже поздно, — сказал он наконец. — У вас с друзьями могут быть другие дела, и, конечно, я не вправе просить вас об одолжении, но есть ли надежда, что вы все-таки отвезете меня к нему?
Вулли
Первое понятие о Списке — перечне мест, которые считается необходимым посетить, — Вулли получил у подножия Парфенона во время поездки в Грецию в сорок шестом году. «Вот он, — сказала мать, обмахиваясь картой, когда они взобрались на пыльный холм с видом на Афины. — Парфенон во всем своем великолепии». Как вскоре выяснил Вулли, кроме Парфенона, в Список также входили площадь Святого Марка в Венеции, Лувр в Париже и галерея Уффици во Флоренции. А еще Сикстинская капелла, и Нотр-Дам, и Вестминстерское аббатство.
Происхождение Списка оставалось для Вулли загадкой. Говорят, что его давным-давно, задолго до рождения Вулли, составили какие-то большие ученые и историки. Почему необходимо посетить все места из Списка, никто Вулли особенно не объяснял, но в том, что это было важно, сомневаться не приходилось. Взрослые обязательно хвалили Вулли, когда он посещал что-то из Списка, хмурились, если к чему-то он вдруг оставался равнодушен, и без обиняков выговаривали ему, если узнавали, что он случайно оказался неподалеку, но поленился сделать крюк.
В общем, когда дело доходило Списка, Вулли Уолкотт Мартин был всегда наготове! Куда бы он ни ехал, он никогда не забывал приобрести подобающие путеводители и заручиться помощью подобающих водителей, которые в подобающее время везли его в подобающее место. «Синьор, в Колизей! Гони!» — говорил он, и они проносились по кривым улочкам Рима на полном газу, словно полицейские, преследующие банду грабителей.
Прибыв на место из Списка, Вулли всегда испытывал одни и те же чувства. Сначала — благоговение. Потому что это тебе не какое-нибудь заурядное здание. Места из Списка всегда большие, искусно построены и украшены чем-нибудь таким впечатляющим: мрамором, красным деревом, ляпис-лазурью. Затем его охватывала благодарность предкам — за то, что они все это хранили на протяжении стольких лет. И, наконец, самое главное — чувство облегчения от того, что, бросив сумки в отеле, он примчался на такси через весь город и теперь может вычеркнуть из Списка еще один пункт.
Вулли считал, что со своих двенадцати ответственно подходит к вычеркиванию пунктов из Списка, но нынешним вечером по пути в цирк на него снизошло что-то вроде озарения. Пять поколений семьи Уолкотт — манхэттенцев — бережно передавали Список потомкам, однако почему-то ни одна из достопримечательностей Нью-Йорка в него не попала. И хотя Вулли послушно посетил Букингемский дворец, «Ла Скала» и Эйфелеву башню, он ни разу — никогда в жизни — не проезжал по Бруклинскому мосту.
Вулли вырос в Верхнем Вест-Сайде, и в поездках по этому мосту не было необходимости. До Адирондакских гор, до Лонг-Айленда и до старых добрых школ-пансионов на севере Новой Англии добирались по мостам Куинсборо или Трайборо. Поэтому, когда Дачес провез их по Бродвею и обогнул Ратушу, Вулли, поняв, что они приближаются к Бруклинскому мосту и очевидно собираются по нему проехать, ощутил ликование.
«До чего же грандиозное строение, — думал он. — Эти одухотворенные опоры, так похожие на опоры собора, эти тросы, взмывающие в небо. Что за шедевр инженерного искусства — тем более что построили его в тысяча восемьсот каком-то году, и с тех пор по нему с одного берега на другой каждый день проезжают тысячи людей. Бруклинский мост, без всяких сомнений, заслуживал места в Списке. Уж точно не меньше, чем Эйфелева башня — сделали ее в то же время из того же материала, но она еще никуда не перевезла ни единого человека».
«Прогляд», — решил Вулли.
Прямо как у Кейтлин с картинами.
Когда они с семьей были в Лувре и Уффици, Кейтлин с подобострастием вглядывалась в каждую из вывешенных на стенах картин в позолоченных рамах. Они переходили от галереи к галерее, и она все время шикала на Вулли и настойчиво указывала на какой-нибудь портрет или пейзаж, которым ему полагалось молча любоваться. Но самое смешное в том, что их дом на Восемьдесят шестой улице тоже был под завязку забит портретами и пейзажами в позолоченных рамах. Как и бабушкин дом. И тем не менее за все детство Вулли ни разу не видел, чтобы сестра остановилась полюбоваться хотя бы одной из них. Поэтому Вулли называл это проглядом. Она проглядела все картины, несмотря на то что они находились прямо у нее перед глазами. Поэтому, наверное, манхэттенцы, передавшие ему Список, забыли включить в него хотя бы одну нью-йоркскую достопримечательность. Тут Вулли задумался о том, что еще они проглядели.
А потом.
А потом!
Два часа спустя они во второй раз за вечер ехали по Бруклинскому мосту, и Билли вдруг замолчал на полуслове и указал вдаль.
— Смотрите! — воскликнул он. — Эмпайр-стейт-билдинг!
«Вот чему точно самое место в Списке», — подумал Вулли. Самое высокое здание в мире. Настолько высокое, что в его макушку однажды даже врезался самолет. И тем не менее, хотя оно и стоит в самом центре Манхэттена, Вулли ни разу — никогда в жизни — не бывал внутри.
Можно было подумать, что предложение Дачеса заехать туда с визитом к профессору Абернэти Вулли воспримет с восторгом — как с восторгом думал о поездке по Бруклинскому мосту. Но ему вдруг стало тревожно. И тревогу эту рождали не мысли о подъеме в стратосферу в крошечной лифтовой кабинке, а голос Дачеса. Вулли уже слышал этот тон. От трех дире