Услышав это, Вулли выпрямился. Днем он пытался донести до сестры, как противно бывает от утверждений, замаскированных под вопрос. Но сейчас, у костра, когда Улисс сказал профессору Абернэти: «Возможно, я наконец заслужил право на надежду», — это был вопрос, замаскированный под утверждение. И это показалось Вулли прекрасным.
Судя по всему, профессор Абернэти тоже это понял. Потому что, немного помолчав, он дал ответ. И, пока профессор говорил, Улисс слушал его с той же почтительностью, какую профессор проявил к нему.
— Мистер Улисс, жизнь моя была, в сущности, во многом не похожа на вашу. Я никогда не воевал. Не путешествовал по стране. Да что — последние тридцать лет я почти не покидал острова Манхэттен. А последние десять провел вон там.
И профессор показал на Эмпайр-стейт-билдинг.
— Я сидел в комнате в окружении книг и был далек от пения сверчков и криков чаек, от насилия и сострадания. Если вы правы — а я подозреваю, что вы правы — и мы должны заслужить то, что для нас ценно, чтобы не промотать всё попусту — тогда я, безусловно, не заслужил и промотал. Я прожил жизнь в прошедшем времени и от третьего лица. Так что позвольте начать с признания: я снимаю перед вами шляпу.
Профессор церемонно поклонился Улиссу.
— Итак, я в самом деле прожил жизнь на страницах книг, но по крайней мере могу сказать, что занимался этим не без усердия. Иными словами, мистер Улисс, прочел я немало. Я прочел тысячи книг — многие из них не по одному разу. Исторические хроники и романы, научные трактаты и тома поэзии. Страницу за страницей. И узнал, что человеческий опыт достаточно многообразен, чтобы все в городе размером с Нью-Йорк могли быть совершенно уверены: опыт каждого из них уникален. И это замечательно. Ведь чтобы дерзать, влюбляться, совершать ошибки — а это так часто случается, — но все же продолжать борьбу, нам так или иначе нужно верить: еще никто не проживал то же и так же, как мы сами.
Профессор оторвал взгляд от Улисса и обвел глазами всех сидящих в кругу, включая Вулли. А затем вновь посмотрел на Улисса и поднял палец.
— Как бы то ни было, — продолжил он, — даже установив, что в столь обширном локусе, какой представляет из себя Нью-Йорк, хватает многообразия человеческого опыта, чтобы поддерживать в нас чувство собственной неповторимости, я склонен утверждать, что количество этого опыта вовсе не избыточно. Если бы в нашей власти было собрать все истории, произошедшие за все времена в городах по всему миру, нисколько не сомневаюсь, что двойников мы нашли бы в изобилии. Людей, чьи жизни — пусть и с некоторыми допущениями — совпадают с нашими во всех внешних проявлениях. Людей, которые любили и плакали, когда любили и плакали мы, которые совершили то же, что и мы, и не справились с тем же самым, людей, которые спорили, и доказывали, и смеялись точно так же, как и мы.
Профессор вновь обвел нас взглядом.
— Это невозможно, скажете вы?
Хотя никто не сказал ни слова.
— Один из базовых принципов бесконечности гласит, что бесконечность по определению должна вбирать в себя не только единственный экземпляр всякой вещи, но и его копию — и еще одну. Собственно, мысль о том, что по пространству человеческой истории рассыпаны копии нас самих, кажется значительно менее абсурдной, чем мысль о том, что таковых не существует.
Профессор снова обратился к Улиссу:
— Итак, кажется ли мне возможным, что жизнь ваша есть отражение жизни великого Улисса и что по прошествии десяти лет вы воссоединитесь с женой и ребенком? Я в этом не сомневаюсь.
Улисс воспринял слова профессора с величайшей серьезностью. Затем он поднялся — поднялся и профессор, — и они крепко пожали руки, словно каждый нашел в другом нечаемое утешение. Мужчины разжали руки, и Улисс было отвернулся, но профессор вновь развернул его к себе.
— Я должен еще кое-что вам рассказать, мистер Улисс. То, чего нет в книге Билли. В ходе своих странствий Улисс посетил царство мертвых и встретил тень старика Тиресия — прорицатель предсказал, что Улиссу предначертано скитаться по морям, пока он не умилостивит богов воздаянием.
Будь на месте Улисса Вулли, эта новость сокрушила бы его. Но Улисс не выглядел сокрушенным. Напротив — он кивнул профессору, словно так все и должно быть.
— Каким воздаянием?
— Тиресий велел Улиссу взять весло и нести его дальше и дальше, пока не достигнет земли, где люди так мало знают о море и его порядках, что, увидев человека на дороге, спросят его: «Что несешь ты на плече?» И там Улиссу нужно было воткнуть весло в землю в честь Посейдона и жить свободно с тех самых пор.
— Весло… — сказал Улисс.
— Да, в случае великого Улисса это было весло, — с воодушевлением ответил профессор. — Но в вашем случае это может быть что-то другое. Что-то имеющее отношение к вашей истории, вашим скитаниям. Что-то…
Профессор стал оглядываться по сторонам.
— Что-то вроде этого!
Нагнувшись, Улисс поднял тяжелую железку, на которую указал профессор.
— Костыль, — сказал он.
— Да, костыль, — повторил профессор. — Вы должны отнести его туда, где кто-то, не ведающий о железных дорогах, спросит вас, что это, — и на том месте вы воткнете костыль в землю.
Когда Вулли, Билли и Дачес собрались уходить, профессор Абернэти решил задержаться и еще немного побеседовать с Улиссом. Билли с Дачесом уснули, как только сели в «кадиллак». Так что на пути к дому сестры на Вест-Сайдском шоссе Вулли остался наедине с собой.
Признаться, Вулли предпочитал не оставаться наедине с собой. Он полагал, что от компании скорее можно ждать смеха и сюрпризов, чем от себя. А наедине с собой, попав в водоворот одних и тех же мыслей, обязательно нарвешься на ту, которую вовсе не хотел думать. Но сейчас — сейчас остаться наедине с собой было приятно.
Он вновь мысленно прожил прошедший день. Начал с «ФАО Шварц» — с того момента, когда стоял на любимом месте и рядом вдруг появилась сестра. Затем была «Плаза», где они с сестрой и пандой пили чай, как в старые добрые времена, и пересказывали восхитительные истории из прошлого. Попрощавшись с сестрой и решив, что погода чудесная, Вулли прогулялся до Юнион-сквер, чтобы выразить почтение Аврааму Линкольну. Затем был цирк, и Бруклинский мост, и пятьдесят пятый этаж Эмпайр-стейт-билдинг, где профессор Абернэти вручил Билли книгу с пустыми страницами, которые он заполнит своими приключениями. Затем Билли повел их к заросшей надземке, и они сидели там вокруг костра и слушали невероятную беседу Улисса с профессором.
А после этого, после всего этого, когда пришло время уходить и Улисс пожал Билли руку и поблагодарил его за дружбу, а Билли пожелал Улиссу удачи в его непростом деле поиска семьи — после этого Билли снял с шеи кулон.
— Это медальон святого Христофора, покровителя странников, — сказал он. — Сестра Агнесса дала мне его перед нашим путешествием в Нью-Йорк, но, мне кажется, теперь он должен быть у тебя.
И тогда Улисс встал на колени перед Билли, чтобы тот повесил медальон ему на шею — точно так же, как храбрые воины преклоняли колено перед королем Артуром, чтобы быть посвященными в рыцари Круглого стола.
— Когда смотришь на всё вот так, — сказал Вулли, утирая набежавшую слезу и ни к кому особенно не обращаясь, — смотришь на начало, середину, конец, собираешь их вместе и расставляешь по местам — то сразу понимаешь, что других таких дней просто не бывает.
Три
Вулли
— Кориандр, — вполголоса восхитился Вулли.
Пока Дачес показывал Билли, как надлежащим образом помешивать соус, Вулли решил расставить специи в алфавитном порядке. И довольно скоро обнаружил, как много специй начинаются с буквы «К». Во всем ящике нашлась только одна баночка на «А» — «Асафетида» (что бы это ни было). За «Асафетидой» шли две специи на «Б» — «Базилик» и «Бадьян». Потом несколько других, но, стоило Вулли дойти до буквы «К», и стало казаться, что они никогда не кончатся! Пока что он обнаружил «Кардамон», «Кайенский перец», «Корицу», «Кумин», «Куркуму», «Кунжут» — и теперь вот «Кориандр».
Такое не может не вызывать подозрений.
«Возможно, — подумал Вулли, — возможно, тут то же, что со словами-вопросами. Когда-то в древности кому-то, должно быть, показалось, что именно на букву «К» хорошо называть еще и специи.
Или, может, все дело в какой-то древней стране. Стране, где буква «К» имела власть над остальным алфавитом». Вдруг Вулли будто даже вспомнил, как им на уроке истории рассказывали, что давным-давно существовала некая «Дорога специй» — долгий и изнурительный путь, который купцам приходилось проделывать, чтобы доставить пряности Востока на кухни Запада. Вспомнил даже карту со стрелочкой — стрелочка перегибалась через всю пустыню Гоби и все Гималаи и приземлялась в Венеции или в каком-нибудь таком же месте.
Догадка о том, что специи на «К» пришли к ним с другого конца света, показалась Вулли вполне правдоподобной, поскольку он не знал на вкус и половины из них. Он, конечно же, знал корицу. Честно говоря, это был один из его любимых вкусов. Мало того, что ее добавляют в яблочный и тыквенный пироги, но булочки с корицей без нее просто невозможны. Но кардамон, кумин, кориандр? В звучании этих таинственных слов точно было что-то восточное.
— Ага! — сказал Вулли, обнаружив баночку карри, спрятавшуюся в предпоследнем ряду за розмарином.
Потому что карри, без всяких сомнений, был вкусом Востока.
Чуть раздвинув банки, Вулли поставил карри рядом с кардамоном.
Затем перевел взгляд на самый последний ряд, провел пальцами по этикеткам «Фенхель» и «Шалфей», и…
— А ты что здесь делаешь? — спросил он одну из баночек.
Но не успел он ответить на свой же вопрос, как Дачес задал другой:
— Куда он делся?
Оторвав взгляд от специй, Вулли увидел Дачеса — он стоял в дверях, уперев руки в бока, а Билли нигде не было.
— Стоит мне на минуту отвернуться, а он уже дезертировал.