Разве имел он право требовать от Дачеса искупления грехов? Разве имел он право требовать этого хоть от кого-то?
Только Эммет позвонил в дом семьи Уитни, как изнутри донесся топот бегущих ног. Затем дверь распахнулась.
Должно быть, в какой-то мере Эммет все же ожидал увидеть на лице Дачеса раскаяние, потому что, когда он увидел, как Дачес улыбается, с торжествующим видом поворачивается к Билли, разводит руки в стороны и произносит: «А я что говорил?» — Эммета взяло зло.
Билли, широко улыбаясь, обошел Дачеса и обнял брата. А потом его прорвало.
— Эммет, ты просто не поверишь, что произошло! Когда мы ушли из цирка — ты остался там с друзьями — Дачес отвез нас в Эмпайр-стейт-билдинг, чтобы найти офис профессора Абернэти. Мы на скоростном лифте поднялись на пятьдесят пятый этаж и там нашли и офис, и еще даже профессора Абернэти! И он дал мне свою тетрадь, чтобы у меня были чистые страницы. И когда я рассказал ему про Улисса…
— Подожди, — Эммет против воли улыбнулся. — Билли, я с радостью все это послушаю. Правда. Но сначала мне нужно поговорить с Дачесом наедине — всего минуту. Хорошо?
— Хорошо, Эммет, — неуверенно сказал Билли.
— Пойдем со мной, — позвал его Вулли. — Я как раз хотел тебе кое-что показать!
Вулли и Билли стали подниматься по лестнице. Эммет проводил их взглядом и, только когда они скрылись в глубине коридора, повернулся к Дачесу.
Эммет видел, что Дачес хочет что-то сказать. Об этом свидетельствовало все: как он подался вперед, как взлетели его руки, какое серьезное и решительное выражение приняло его лицо. Но Дачес не просто готовился что-то сказать. Он собирался со всей энергией пуститься в очередное объяснение.
Так что, прежде чем он успел сказать хоть слово, Эммет схватил его за воротник и занес кулак.
Вулли
Вулли уже знал: когда кто-то говорит, что хочет остаться с другим наедине, бывает непросто найти, чем себя в это время занять. Но, когда Эммет попросил оставить их с Дачесом, у Вулли уже имелась идея. По правде говоря, он думал об этом с семи сорока двух.
— Пойдем со мной, — сказал он Билли. — Я как раз хотел тебе кое-что показать!
Вулли повел Билли наверх — в спальню, которая была его и не его.
— Заходи, заходи, — сказал он.
Когда Билли вошел в комнату, Вулли прикрыл дверь, оставив только маленькую щелочку, чтобы не подслушивать, что Эммет говорит Дачесу, но услышать, когда он позовет их назад.
— Чья это комната?
— Когда-то была моей, — сказал Вулли с улыбкой. — Но теперь я отдал ее, чтобы малыш был рядом с моей сестрой.
— А теперь у тебя комната у черной лестницы.
— И это гораздо более разумно, — сказал Вулли. — Я ведь постоянно то прихожу, то ухожу.
— Мне нравится этот цвет. Прямо как у машины Эммета.
— Я то же самое подумал!
Отдав должное выбранному сестрой оттенку голубого, Вулли перевел взгляд на прикрытый тканью холм в середине комнаты. Откинув ткань, он нашел нужную коробку, поднял крышку, вынул теннисную награду и достал коробку для сигар.
— Вот она, — сказал он.
Кровать была заставлена вещами Вулли, так что они с Билли сели на пол.
— Это коллекция? — спросил Билли.
— Да. Только не как твоя из серебряных долларов или крышечек от бутылок там, в Небраске. Это не коллекция из разных видов одной вещи. Это коллекция разных вещей одного вида.
Он поднял крышку и показал Билли содержимое коробки.
— Видишь? Тут всякие вещи, которые редко используются, но которые нужно бережно хранить в особом месте, чтобы точно знать, где искать, когда они вдруг понадобятся. Здесь я храню, например, папины запонки на случай, если вдруг придется надеть смокинг. А здесь немного французских франков, если вдруг отправлюсь во Францию. А это самый большой стеклянный камушек из тех, что я находил на берегу. Но вот здесь…
Осторожно сдвинув в сторону старый отцовский бумажник, Вулли достал со дна коробки наручные часы и передал их Билли.
— Циферблат черный, — удивился Билли.
Вулли кивнул.
— А цифры белые. Вопреки всем ожиданиям. Такие называют офицерскими часами. Это придумали, чтобы вражеские снайперы на поле битвы не заметили офицера по белому циферблату, когда ему нужно будет узнать время.
— Это часы твоего отца?
— Нет, — Вулли покачал головой. — Моего дедушки. Он носил их во Франции во время Первой мировой. А потом передал брату моей мамы, Уоллесу. А потом дядя Уоллес передал их мне в подарок на Рождество, когда я был еще младше тебя. Меня назвали Уоллесом в честь него.
— Вулли, тебя зовут Уоллес?
— Да, верно. Совершенно верно.
— Поэтому они зовут тебя Вулли? Чтобы не путать вас с дядей, когда вы вместе?
— Нет. Дядя Уоллес умер много лет назад. На войне, как и мой отец. Только не на одной из мировых войн. Он умер во время гражданской войны в Испании.
— Почему твой дядя воевал на гражданской войне в Испании?
Поспешно смахнув слезу, Вулли покачал головой.
— Не знаю точно. Сестра говорит, он так часто делал то, что от него ожидали, что захотел хоть раз сделать то, чего не ожидал никто.
Оба посмотрели на часы — Билли бережно держал их в руках.
— Видишь, секундная стрелка у них тоже есть. Только это не большая секундная стрелка, которая обходит по кругу весь циферблат, как на твоих часах, — это маленькая стрелочка, у которой есть свой маленький циферблат. На войне очень важно помнить о секундах — я так думаю.
— Да, я тоже так думаю.
Затем Билли протянул часы обратно.
— Нет-нет, — сказал Вулли. — Это тебе. Я достал их из коробки, потому что хотел отдать тебе.
Покачав головой, Билли сказал, что это слишком ценная вещь — такие не отдают.
— Но ведь это не так, — с пылом возразил Вулли. — Это ценные часы, но это не значит, что их нельзя отдать. Они ценные, и это значит, что их нельзя оставить себе. Дедушка передал их дяде, а дядя передал их мне. Теперь я передаю их тебе. А однажды — много лет спустя — ты передашь их кому-нибудь еще.
Может, мысль Вулли высказалась и не безупречно, но Билли его, кажется, понял. Тогда Вулли сказал ему завести часы. Но сначала рассказал про их маленькую причуду — заводить нужно один раз каждый день — и строго на четырнадцать оборотов.
— Если повернешь колесико только двенадцать раз, то они станут опаздывать на пять минут. А после шестнадцати оборотов — спешить на пять. Но если повернуть колесико ровно четырнадцать раз, часы будут идти точно.
Билли выслушал его и, шепотом отсчитывая обороты, повернул колесико четырнадцать раз.
Кое-что Вулли от Билли утаил: иногда — например, когда он только приехал в школу святого Павла — он умышленно шесть дней подряд поворачивал колесико шестнадцать раз, чтобы быть на полчаса впереди всех. А бывало, что он шесть дней подряд поворачивал его двенадцать раз, чтобы остаться на полчаса позади. В обоих случаях — и после шестнадцати оборотов, и после двенадцати — он чувствовал себя как Алиса, шагнувшая в Зазеркалье, или как Певенси, прошедшие через платяной шкаф — словно очутился в мире чужом и родном одновременно.
— Давай, надень их, — сказал Вулли.
— То есть я теперь могу их носить?
— Конечно. Конечно, конечно, конечно. В этом весь смысл!
Билли без всякой помощи надел часы на запястье.
— Разве не замечательно, — сказал Вулли.
Вулли хотел повторить сказанное — подчеркнуть его значимость, — но вдруг снизу раздался звук, похожий на выстрел. Посмотрев друг на друга широко раскрытыми глазами, Вулли и Билли вскочили и понеслись к двери.
Дачес
Эммет вернулся в плохом настроении, это ясно. Он пытался этого не показывать — такой уж он человек. Но я все равно понял. Особенно когда он прервал Билли и сказал, что хочет поговорить со мной наедине.
Да уж, на его месте я бы тоже хотел поговорить со мной наедине.
У сестры Агнессы была еще одна любимая присказка: «Мудрый сам на себя наябедничает». Конечно, она имела в виду, что, если что-то наделал — за сараем это случилось или посреди ночи, — она все равно узнает. Соберет все зацепки и, сидя в своем уютном кресле, подобно Шерлоку Холмсу, методом дедукции придет к правильному выводу. Или все поймет по тому, как себя ведешь. Или сам Бог ей на ухо скажет. Откуда бы ни было, но она узнает о проступке — в этом можно не сомневаться. Так что в целях сохранения времени лучше было наябедничать на себя самому. Признать, что перешел границы, выразить раскаяние и пообещать все исправить — и, в идеале, сказать все так, чтобы никто не успел и слова в пику вставить. Поэтому, стоило только нам с Эмметом остаться наедине, я был наготове.
Но у Эммета, как оказалось, имелась другая идея. Даже лучше моей. Не успел я и рта раскрыть — он схватил меня за воротник, чтобы вмазать. Я закрыл глаза и приготовился к искуплению.
Но ничего не произошло.
Подглядев правым глазом, я увидел, как он скрипит зубами и борется с собой.
— Давай, — сказал я. — Тебе станет легче. Мне станет легче!
Но я уже чувствовал, что хватка его слабеет. А потом он просто взял и оттолкнул меня. Так что я приступил к извинениям.
— Прости меня, — сказал я.
И, не переводя дух, стал загибать пальцы, перечисляя допущенные оплошности.
— Я без спроса взял «студебекер», оставил тебя в Льюисе без средств, промахнулся с «кадиллаком» и, кроме того, испортил тебе ночь у Ма Белль. Что тут скажешь? Я действовал необдуманно. Но я все возмещу.
Эммет поднял руки.
— Я не хочу от тебя никаких возмещений, Дачес. Извинения приняты. И не будем больше об этом.
— Ладно. Я тоже не против оставить все в прошлом. Но сначала…
Я достал из заднего кармана конверт и с некоторой торжественностью вручил его Эммету. Облегчение читалось у него на лице. Кажется, он даже выдохнул. И в то же время я видел, что он взвешивает содержимое.
— Здесь не все, — признал я. — Но у меня есть для тебя еще кое-что.
Из другого кармана я достал лист с подсчетами.