Эммет взял его с озадаченным видом, потом взглянул на написанное, и замешательство только усилилось.
— Это почерк Билли?
— Точно подмечено. Говорю тебе, Эммет, пацан дружит с цифрами.
Я встал рядом с Эмметом и показал на списки.
— Здесь все. Необходимые траты, вроде бензина и отелей, будут возмещены тебе из общей суммы. А здесь необязательные траты — эти я отдам из своей доли, как только доберемся до Адирондакских гор.
Эммет взглянул на меня, словно не мог поверить своим ушам.
— Дачес, сколько раз тебе говорить: я не собираюсь в горы. Как только «студебекер» будет готов, мы с Билли поедем в Калифорнию.
— Понял, — сказал я. — Билли хочет приехать к Четвертому июля, так что разумно будет поторопиться. Но ты же сказал, что машину сделают только к понедельнику, да? А ты наверняка ужасно проголодался. Поэтому давай сегодня посидим вчетвером, насладимся ужином. А завтра мы с Вулли поедем на «кадиллаке» на их дачу и заберем деньжата. Заскочим к папаше в Сиракьюс и сразу рванем за вами. Пара дней — и мы вас нагоним.
— Дачес… — Эммет печально покачал головой.
Он даже выглядел как-то опустошенно — совсем не в его обычном деятельном духе. План однозначно пришелся ему не по нутру. Или, может, появились новые сложности, о которых мне было неизвестно. Но не успел я ничего спросить, как с улицы донесся негромкий взрыв. Эммет обернулся, посмотрел на входную дверь. И на мгновение закрыл глаза.
Салли
Если однажды Бог подарит мне ребенка, растить его в епископальной церкви мне хочется не больше, чем в католической. Епископальная церковь, может, и относится к протестантским, но по их обрядам этого не поймешь — все эти облачения и гимны на английском. Называют это «высокой церковью» или что-то вроде того. А я называю это заносчивостью.
Но чего у епископальной церкви не отнять — записи они ведут четко. Почти так же рьяно, как мормоны. Так что, когда Эммет не позвонил, как обещал, в пятницу, в половине третьего, у меня не осталось выбора, и я позвонила отцу Колмору из церкви святого Луки.
Когда он взял трубку, я рассказала, что пытаюсь найти одного из прихожан епископальной церкви на Манхэттене, и спросила, не знает ли он, с чего мне начать. Он тут же посоветовал мне связаться с преподобным Гамильтоном Спирсом, старшим священником церкви святого Варфоломея. Даже дал мне нужный номер.
Эта церковь святого Варфоломея, должно быть, то еще место, скажу я вам. Потому что, позвонив, я попала не к преподобному Спирсу, а в приемную, где меня попросили подождать (хотя звонок был междугородный), потом соединили с помощником старшего священника, который, в свою очередь, хотел знать, зачем мне понадобилось с ним говорить. Я объяснила, что у меня есть дальние родственники среди прихожан, что сегодня ночью у меня умер отец и нужно сообщить родне в Нью-Йорке о его кончине, а я ну никак не могу найти отцовскую телефонную книжку.
Строго говоря, правды в моих словах не было. Но ведь, хотя христианство в целом не одобряет употребление спиртного, глоток красного вина не только разрешается, но и играет незаменимую роль в совершении таинства. Так что, думаю, хотя церковь в целом не одобряет отклонение от истины, маленькая ложь во благо, использованная во имя Господа, настолько же не противоречит христианству, насколько и глоток вина в воскресенье.
Помощник хотел узнать фамилию семьи.
Я ответила, что это семья Вулли Мартина, и он снова попросил меня подождать. Спустя пару десятков центов трубку взял преподобный Спирс. Для начала он хотел бы выразить глубочайшие соболезнования моей утрате и пожелал отцу покоиться с миром. Он рассказал, что члены семьи Вулли — Уолкотты — являются прихожанами церкви святого Варфоломея с ее основания в тысяча восемьсот пятьдесят четвертом году и что он лично обручил четырех из них и крестил десятерых. Не сомневаюсь, что похоронил он куда больше.
Через несколько минут у меня на руках были номера и адреса матери Вулли, жившей во Флориде, и двух его сестер — обе замужем и живут недалеко от Нью-Йорка. Сначала я попробовала позвонить Кейтлин.
Может, Уолкотты и являются прихожанами церкви святого Варфоломея с самого ее основания в тысяча восемьсот пятьдесят четвертом году, но Кейтлин Уолкотт Уилкокс, видимо, мало прислушивалась к праведным наставлениям. Когда я сказала, что ищу ее брата, она насторожилась. А когда я сказала, что слышала, что он может быть у нее — рассердилась не на шутку.
— Мой брат в Канзасе, — сказала она. — С чего ему быть здесь? Кто вам сказал, что он здесь? Кто вы такая?
И так далее.
Я набрала Сару. На этот раз телефон звонил, и звонил, и звонил.
Повесив наконец трубку, я немного посидела, побарабанила пальцами по отцовскому столу.
В отцовском кабинете.
Под крышей отцовского дома.
Ушла на кухню, достала кошелек, отсчитала пять долларов и положила их рядом с телефоном, чтобы покрыть счета за междугородные звонки. Потом прошла в свою комнату, достала из глубины шкафа чемодан и стала паковать вещи.
Путь от Моргена до Нью-Йорка занял двадцать часов, растянувшихся на полтора дня. Но не думаю, что хоть когда-нибудь в жизни у меня было двадцать часов, когда бы мне не мешали думать. И размышляла я — что, как мне кажется, вполне естественно — о тайне нашей охоты к перемене мест.
Абсолютно все свидетельствовало о том, что охота к перемене мест стара, как человечество. Возьмите Старый Завет. Люди в нем все время перемещаются. Сначала Адам и Ева уходят из Эдема. Потом Каина обрекают на вечные скитания, Ной скользит по водам Великого потопа, а Моисей уводит израильтян из Египта в Землю обетованную. Кто-то из них не угодил Господу, другие пребывали в его милости, но все они перемещались. А что до Нового Завета, то Господь наш Иисус Христос был, что называется, странником — он перемещался с места на место постоянно: пешком, или верхом на осле, или на крыльях ангелов.
Но доказательство того, что в людях живет охота к перемене мест, едва ли ограничивается страницами Святой книги. Любой десятилетка скажет вам, что не бывает ничего сильнее желания не сидеть на месте. Возьмите ту большую красную книгу, которую Билли все время таскает с собой. В ней двадцать шесть историй — их пронесли через века, и почти все они про то, как кто-то куда-то едет. Наполеон отправляется в завоевательные походы, а король Артур — за священным Граалем. Некоторые персонажи в книге — исторические, другие выдуманные, но почти все они, настоящие или воображаемые, движутся прочь от места, где все началось.
Итак, если охота к перемене мест стара, как человечество, и любой ребенок это подтвердит, что происходит с такими, как мой отец? Что за переключатель щелкает у них в мозгу и превращает Богом данное желание двигаться в желание не сходить с места?
Это не от отсутствия энергии. Превращение происходит не когда человек стар и немощен. Оно происходит на самом расцвете жизненных сил, когда он еще бодр и здоров. Если спросить, откуда такая перемена, он начнет отговариваться всякими добродетельными словами. Скажет, что такова американская мечта: осесть, завести семью и честно зарабатывать на жизнь. Будет с гордостью говорить о том, какие узы связывают его с общиной через церковь, благотворительность, торговую палату и прочие подобные местные организации.
Но возможно, думала я, проезжая над Гудзоном, возможно, желание оставаться на месте исходит не от добродетелей человеческих, а от пороков. В конце концов, разве обжорство, лень и жадность не процветают в неподвижности? Разве они не сводятся к тому, чтобы усесться поглубже в кресло и больше есть, больше лениться, больше хотеть? В некотором смысле гордость и зависть тоже процветают в неподвижности. Ведь гордость питается тем, что ты построил вокруг себя, и точно так же зависть питается тем, что построил через дорогу твой сосед. Твой дом, может, и крепость, но думается мне, что крепостные рвы надежно защищают не только вход, но и выход.
Я верю, что у каждого из нас свой путь, дарованный Господом Богом, — путь, на котором прощаются наши слабости и испытываются наши силы, свой неповторимый путь для каждого. Но, может быть, Он не станет стучать в наши двери и не преподнесет его нам на блюдечке. Может быть — может быть, Он требует, Он ждет, Он надеется, что мы — подобно его единородному сыну — выйдем в мир и найдем свой путь сами.
Когда я вылезла из Бетти, из дома вывалили Билли, Вулли и Эммет. Билли и Вулли широко улыбались, Эммет же, как всегда, делал вид, что улыбки — это слишком ценный ресурс.
Вулли, которого, очевидно, правильно воспитали, спросил, не нужно ли помочь с вещами.
— Спасибо тебе большое за заботу, — сказала я, не поворачиваясь к Эммету. — Мой чемодан в багажнике. И, Билли, на заднем сиденье корзинка — будь добр, отнеси ее в дом. Только не подглядывать.
— Все сделаем, — сказал Билли.
Билли и Вулли заносили вещи в дом, а Эммет качал головой.
— Салли, — он явно был раздражен.
— Да, мистер Уотсон.
— Ты что здесь делаешь?
— Что я здесь делаю? Дай-ка подумать. У меня не было особенно срочных планов на ближайшее время. Да и на большой город всегда хотелось посмотреть. Ну и еще так случилось, что я вчера весь день сидела и ждала звонка.
Это чуть сбило с него спесь.
— Прости, — сказал он. — Честно говоря, совсем забыл тебе позвонить. Мы уехали из Моргена, и с тех пор просто одна беда за другой.
— У всех у нас свои испытания.
— Справедливо. Не стану оправдываться. Я должен был позвонить. Но разве нужно было ехать в такую даль просто потому, что я не позвонил?
— Может, и нет. Наверное, надо было скрестить пальцы и надеяться, что у вас с Билли все хорошо. Но я подумала, тебе будет интересно узнать, зачем ко мне приезжал шериф.
— Шериф?
Но не успела я объяснить, как Билли обхватил меня за пояс и посмотрел на Эммета.
— Салли привезла нам еще печенья и варенья.
— Я же сказала не подглядывать, — сказала я.