С точки зрения прадеда, содержимое сейфа, скорее всего, олицетворяло прошлое. За этим освященным историей полотном в этом огромном старинном доме лежали документы, подписанные десятки лет назад, украшения, передававшиеся из поколения в поколение, и деньги, копившиеся многими Уолкоттами. Но пройдет несколько секунд, и содержимое сейфа частично превратится в олицетворение будущего.
Будущего для Эммета. Для Вулли. Для меня.
— Вот и он, — сказал Вулли.
— Вот и он, — подтвердил я.
Мы вздохнули.
— Может быть, ты хочешь…? — спросил я, указав на замок сейфа.
— Что? А, нет-нет, давай ты.
— Хорошо, — сказал я, удерживаясь от соблазна потереть руки. — Скажи только код, и я исполню эту почетную обязанность.
Помолчав, Вулли посмотрел на меня с искренним удивлением.
— Код? — спросил он.
И вот тут я засмеялся. Я смеялся, пока не заболели почки и слезы не полились из глаз.
Как я и сказал: самое главное в водевилях — подготовка.
Эммет
— Отличная работа, — сказала миссис Уитни. — Не знаю даже, как вас благодарить.
— Что вы, не стоит благодарности, — сказал Эммет.
Они стояли в дверях детской и смотрели на стены, которые Эммет только что покрасил.
— Так много работы — вы, наверное, проголодались. Может, спустимся вниз, и я сделаю вам сэндвич?
— Было бы замечательно, миссис Уитни, спасибо. Только приберу здесь.
— Конечно. И пожалуйста, зовите меня Сарой.
Утром, когда Эммет спустился на первый этаж, Дачеса и Вулли уже не было. Они проснулись пораньше и, оставив записку, уехали на «кадиллаке». Мистера Уитни тоже не было — он уехал в их городскую квартиру, даже не позавтракав. А миссис Уитни стояла на кухне в рабочем комбинезоне, волосы ее были убраны под косынку.
— Я пообещала, что докрашу наконец детскую, — объяснила она, смутившись.
Предоставить это дело Эммету она согласилась без долгих уговоров.
С одобрения миссис Уитни Эммет перенес коробки с вещами Вулли в гараж и сложил их там, где раньше стоял «кадиллак». Нашел в подвале кое-какие инструменты, разобрал кровать и вынес туда же, куда и коробки. Когда комната опустела, он заклеил плинтусы внизу еще не покрашенных стен, расстелил на полу ткань, размешал краску и приступил к работе.
Если подготовиться к делу правильно — освободить комнату, все заклеить и прикрыть пол, — покраска стен превращается в умиротворяющее занятие. Есть в этой работе ритм, под который мысли успокаиваются или вовсе затихают. В конце концов перестаешь думать о чем бы то ни было — только двигаешь кистью туда-сюда, и загрунтованная белая стена превращается в голубую.
Увидев, чем занят Эммет, Салли одобрительно кивнула.
— Помощь нужна?
— Справлюсь.
— Ты там у окна ткань закапал.
— Ага.
— Ну ладно. Я так, просто.
Салли обвела взглядом коридор и нахмурилась, словно расстроилась, что в других комнатах красить нечего. Она не привыкла сидеть без дела, особенно оказавшись непрошеным гостем в чужом доме.
— Свожу, наверное, Билли в город, — сказала она. — Найдем там кафе-мороженое, пообедаем.
— Отличная идея, — согласился Эммет, положив кисточку на край банки. — Давай дам тебе денег.
— Один гамбургер меня не разорит. К тому же миссис Уитни точно не обрадуется, если ты закапаешь краской весь дом.
Пока миссис Уитни внизу делала сэндвичи, Эммет снес все инструменты по черной лестнице вниз (дважды проверив, что подошвы чистые). В гараже отмыл скипидаром кисточки, поддон для краски и руки. А затем пришел на кухню к миссис Уитни — там на столе его дожидались сэндвич с ветчиной и стакан молока.
Эммет сел за стол — миссис Уитни с чашкой чая, но без какой-либо еды опустилась на стул напротив.
— Мне нужно ехать в город к мужу, — сказала она. — Но, как я поняла со слов вашего братишки, машина у вас в ремонте и будет готова только в понедельник.
— Верно.
— В таком случае, оставайтесь на ночь у нас. В холодильнике есть еда — угощайтесь, а утром просто захлопните за собой дверь.
— Вы очень великодушны.
Эммет сомневался, что мистер Уитни одобрил бы это приглашение. Наверняка дал жене понять, что уйти они должны, как только проснутся. И подозрения его только укрепились, когда, словно припомнив что-то, миссис Уитни добавила: если будет звонить телефон, трубку брать не нужно.
Расправляясь с сэндвичем, Эммет увидел в центре стола, между солонкой и перечницей, сложенный лист бумаги. Миссис Уитни заметила его взгляд и подтвердила, что это записка от Вулли.
Утром, когда Эммет только спустился и миссис Уитни сказала, что Вулли уехал, Эммету показалось, что отъезд брата принес ей облегчение — но и обеспокоил ее. Теперь она смотрела на записку, и на лице у нее отразились те же эмоции.
— Хотите прочитать? — спросила она.
— Что вы, я не стану.
— Все в порядке. Вулли не стал бы возражать.
В любом другом случае Эммет снова бы запротестовал, но сейчас он чувствовал: миссис Уитни хочется, чтобы он прочел записку. Положив сэндвич, он достал и развернул листок.
В записке, написанной рукой Вулли и адресованной сестренке, говорилось, что Вулли просит прощения за переполох. За салфетки и вино. За телефон в ящике. За то, что уезжает так рано, не попрощавшись как следует. Но пусть она не волнуется. Ни минуты. Ни секунды. Ни секундочки. Все будет хорошо.
Внизу — таинственная приписка: «Капиталы изображали реверанс в теплых водах!».
— Правда будет? — спросила миссис Уитни, когда Эммет положил записку на стол.
— Прошу прощения?
— Все будет хорошо?
— Да, — ответил Эммет. — Обязательно.
Миссис Уитни кивнула, выразив этим, как понял Эммет, скорее не согласие, а благодарность за утешение. Она посмотрела на чай, теперь, должно быть, едва теплый.
— Вулли не всегда был таким бедовым. Да, он был чудаковатым, но все изменилось во время войны. Должность офицера военного флота принял отец, но почему-то накрыло волной именно Вулли.
Она грустно улыбнулась своему каламбуру. Затем спросила, знает ли Эммет, за что ее брата отправили в Салину.
— Он как-то говорил нам, что уехал на чьей-то машине.
— Да, — сказала она со смешком. — Примерно так все и было.
Случилось это, когда Вулли учился в школе святого Георгия — третьей школе за три года.
— Как-то весной он во время уроков решил прогуляться по городу и поискать — только представьте — рожок мороженого. Приехал к небольшому торговому центру в нескольких милях от кампуса и заметил у тротуара пожарную машину. Огляделся по сторонам, не увидел ни одного пожарного и совершенно уверился — как только мой брат и умеет, — что ее там забыли. Забыли, как — даже не знаю — как зонтик на спинке стула или книгу на сиденье автобуса.
Тепло улыбнувшись, она покачала головой и продолжила:
— Вулли захотел вернуть машину законным обладателям, забрался на водительское сиденье и отправился на поиски депо. Он ездил по городу в каске пожарного — так позже сообщали — и гудел всем детям, мимо которых проезжал. Один Бог знает, сколько он так кружил, пока наконец не нашел депо — припарковался там и пошел пешком до самого кампуса.
Теплая улыбка миссис Уитни стала угасать, когда мысли ее обратились к тому, что произошло после.
— Оказалось, что пожарная машина стояла у торгового центра, потому что пожарные зашли в магазин. А пока Вулли кружил по городу, поступил вызов — горела конюшня. К тому времени, как команда из соседнего города приехала на место, конюшня сгорела дотла. К счастью, из людей никто не пострадал. Но в тот день там работал только один конюх, совсем молодой, он не успел вывести всех лошадей, и четыре из них погибли. Полиция проследила путь Вулли до самой школы — и все.
Помолчав, миссис Уитни указала на тарелку Эммета и спросила, наелся ли он. Эммет ответил, что да, и она унесла его тарелку и свою чашку в раковину.
Она старается не думать о них, понял Эммет. Не думать о тех четырех лошадях, запертых в стойлах, — как они ржут и встают на дыбы, а пламя подбирается все ближе. Старается не представлять невообразимое.
Пусть она и стояла спиной к Эммету, по движениям руки он видел, что она вытирает слезы. Решив, что лучше будет оставить ее одну, Эммет засунул записку обратно и тихо отодвинул стул.
— Знаете, что мне кажется странным? — спросила миссис Уитни, не оборачиваясь и не отходя от раковины.
Он не ответил, и она обернулась с печальной улыбкой.
— В детстве нас все время учат не давать воли порокам. Злости, зависти, гордости. Но вот я смотрю вокруг себя и вижу, сколь многим мешает вовсе не порок, а добродетель. Возьмите какое-нибудь качество, которое по всему кажется достоинством, которое воспевают святые отцы и поэты, которым мы восхищаемся в друзьях и которое хотим воспитать в детях, — наделите им в избытке какую-нибудь несчастную душу, и почти наверняка оно станет препятствием к ее благополучию. Можно быть слишком умным на свою беду — и точно так же можно быть слишком терпеливым или слишком усердным.
Покачав головой, миссис Уитни посмотрела на потолок. Когда она опустила взгляд, Эммет увидел, что по щеке у нее катится слеза.
— Слишком уверенным… Или слишком осторожным… Или слишком добрым…
Эммет понимал: миссис Уитни пытается осмыслить, найти причину, подыскать объяснение проступку добросердечного брата. И в то же время он подозревал, что в этом перечислении таится и подспудное извинение за мужа — слишком умного, уверенного или усердного. Может, даже все вместе. И он вдруг задумался, какой же добродетели слишком много у самой миссис Уитни. Что-то подсказывало — хотя Эммет вовсе не хотел этого признавать, — что на свою беду она слишком умела прощать.
Вулли
— А это кресло-качалку я любил больше всего, — сказал Вулли сам себе.
Он стоял на веранде, а Дачес только что уехал в хозяйственный магазин. Вулли качнул кресло и прислушался к стуку полозьев: слушал, как все короче становились промежутки между ударами, смотрел, как все меньше наклонялось оно вперед и назад и наконец замерло.