- Но он вернулся уже не человеком! – воскликнула Женька. – Уже из леса вышел не человеком!
Она зябко передернулась.
- В Череховском лесу, километрах в десяти от платформы, живут в ските старцы. Они бессмертные или какие-то еще. И могут сделать бессмертным того, кто к ним забредет… на огонек. Только с этим бессмертием намучаешься… Я… то есть, бабушка считала, что это старцы подстроили, чтобы поезд сломался.
- Старцы подстроили, чтобы поезд сломался, - повторил Егор. – Угу. Дальше давай.
Дальше дембель-танкист Раскроев нанялся в гастроном по основной гражданской специальности. Собранные о нем отзывы однотипны: замкнут, социально не адаптирован, спиртное не пьет, производит отталкивающее, или, того хлеще, «пугающее» впечатление. Замечен за поеданием сырого мяса. Когда последнее наблюдение дошло до директора гастронома, тот уволил Раскроева без церемоний, и все перекрестились.
В последующий год Люберцы всколыхнула серия жестоких убийств. Желтой прессы тогда не было, и подробности знали не многие, а знавшие подписались о неразглашении. Вкратце: жертвам вырезали части брюшины (всегда одни и те же) и оставляли умирать, а вырезанное приготовлялось для употребления в пищу. Изуверства совершались в квартирах, где проживало не более двух человек, а состояние кухонной утвари и лабораторные пробы остатков «трапезы» свидетельствовали о затейливой рецептуре и кулинарном методе безумца.
Сотворивший это остался не пойманным, хотя личность его считалась установленной: бывший мясник Раскроев. После первого убийства он уже не появлялся дома, а сотрудники гастронома и соседи опознали его по фотороботу. Однако, хотя опера прочесали частым гребнем Люберцы и окрестности, заковать Раскроева в наручники не сложилось. Обостренная криминогенная обстановка и постоянные разборки между «группировками» не оставляли оперативникам ни единой минуты погоревать о Раскроеве. На этом этапе дело приняла майор юстиции Корнилова Вера Власьевна.
С присущей ей дотошностью Корнилова вникла во все детали материалов следствия. От нее спасу не было ни операм, упустившим людоеда, ни персоналу гастронома, ни соседям погибших. Тем временем в город приехал из Москвы пожилой архивариус, некто Хаткевич. Он снял комнату в частном доме, переночевал и отправился в отделение милиции. Разведенная женщина, приютившая москвича, утверждала, что он намеревался поделиться важными сведениями о Мясорубщике и помочь в его поисках. В отделение-то архивариус попал, но в помощники уже не годился. Его подобрали в промзоне, у заброшенного цеха: забившись в будку вахтера, он прижимал к груди портфель и бормотал что-то бессвязное. «Увидишь во сне – увидят те, кто рядом! – восклицал архивариус. – Там, в портфеле!... Они забирают, чтобы жить!»
Во внутреннем кармане портфеля лежала, упакованная в плотную бумагу, брошюра «О природе каннибализма», изданная до революции, потрепанная и ветхая. На форзаце было проштамповано: «Секретно. Только по особому запросу. Тираж изъят». Корнилова внимательно ознакомилась с ее содержанием.
Автор брошюры – Густав фон Шварцкапф, немецкий путешественник и эзотерик, натурализовался в России в 1905 году и провел ряд экспедиций по Сибири и Дальнему Востоку. Один из его маршрутов пролёг через Череховские леса; предварительно фон Шварцкапф навел справки в близлежащем поселении Чертоплес, и тамошний священник настоятельно рекомендовал барону «не соваться в скит». Добрый служитель церкви лишь распалил любопытство изыскателя, и Шварцкапф, с рюкзаком за плечами, сверяясь по компасу, бодро потрусил прямо к скиту. Ему первому пришлось выяснить, что обретаются в ските отнюдь не старообрядцы… Глава «Культ Стерегущего Во Тьме» посвящалась зловещим старцам, могущим взывать к штормовому ветру и повелевать мертвыми. Шварцкапф описывает и кое-что другое, от чего волосы встают дыбом, хотя автор намеренно использует сухой и невыразительный стиль повествования, а многое оставляет недосказанным.
В Москве Шварцкапф опубликовал свой путевой журнал в виде брошюры, но, едва публикация поступила в продажу, путешественника вызвали в охранное отделение. Там ему дали понять, что книга, еще и с таким названием, есть ни что иное, как отъявленное мракобесие, вредное для мещанских умов и наносящее ущерб религии. Хотя и вряд ли идеологическая составляющая беспокоила спецов охранки: тираж уничтожили, а немцу в категорической форме поручили составить наиподробнейшее описание «дел в ските». За Шварцкапфом закрепили куратора, и курировал его ротмистр Петр Лазаревич Хаткевич – родной дед архивариуса Хаткевича.
Архивариуса поместили в психбольницу, а Корнилова озаботилась поиском его родственников или коллег. Родственники не сыскались, а коллегой архивариуса, так уж совпало, оказалась та самая Элеонора Викторовна, знакомая Корниловой, занимавшая должность смотрителя библиотеки МВД. Хаткевич, доктор исторических наук, имел доступ к документации, реквизированной чекистами у царской охранки, и, незадолго до его визита в Люберцы, там что-то пропало. В порыве откровенности Корнилова изложила Элеоноре созревшую у нее гипотезу о Люберецком людоеде. Элеонора Викторовна надежна как скала, и дальше нее откровения майора юстиции никуда бы не пошли.
Но в рапорте руководству Корнилова безапелляционно выдвинула ту же гипотезу, приобщив сюда фотокопию главы из брошюры, доклады криминалистов и отчеты об аутопсии. Рапорт раскритиковали в пух и прах, связь между старцами в Череховском лесу и похождениями в оном призывника Раскроева поименовали нелепицей, а элементы мистики зачли отдельной графой. Что значит – трупы демонстрировали двигательные рефлексы? Судороги, что ли? Перемещались по комнате? А мясник из гастронома Раскроев… как это вы сказали? …бессмертен? «Вечно живущий во плоти, принужден людской плотью ее поддерживать»? Так в брошюре? Вера Власьевна, вы построили свое расследование на брошюре? Корнилову отстранили от дела, а потом и вовсе спровадили в отставку.
И весь остаток жизни Корнилова ждала, что Мясорубщик придет к ней, чтобы отомстить за слишком глубокое проникновение в его тайны. При этом и внучке запудрила мозги.
Егор так Женьке и сказал. И посоветовал забыть о Мясорубщике раз и навсегда. А то у него дел других нет, кроме как ее разыскивать. Если вообще он еще жив, что вряд ли.
Но на другой день Егор сходил в оружейный магазин и купил себе нож. Не боевой, но почти. И стал носить его с собой.
***
Не то чтобы он подцепил от Женьки ее фамильную паранойю. Просто отметил несколько нестыковок. Вечно живой каннибал – это, конечно, из ненаучной фантастики… Всё приукрашено, преувеличено и пропущено через трансляции сарафанного радио. Да и бабушка хороша – та еще сказочница. Но кое-что все же хотелось прояснить, и он стал прикидывать, с какой стороны к этому подойти.
Не тут-то было: новогодние предпраздничные хлопоты отняли всё свободное время. На Рождество тётка с Мишкой затащили их в монастырское подворье, где из развлечений была только еда, и требовалось быть начеку, чтобы резвящиеся детишки не влепили в тебя снежком… Егор не чаял, как унести оттуда ноги. Один добрый прихожанин подбросил их с Женькой на кроссовере до остановки рейсового. По расписанию автобус ожидался к восьми утра… Поймали попутку, дома едва отогрелись чаем с коньяком.
А по завершении праздников Егору напомнило о себе Опольцево, проявив изрядную назойливость.
Погожим январским деньком возвратился из дальних странствий Витёк Бобров с женой Людмилой. Он разгружал верный «УАЗ-батон», и от его чертыханий дребезжало остекление балкона. Егор накинул куртку и отправился поздороваться, а заодно помочь. Между прочим осведомился, где Бобровых носило целых пятнадцать месяцев. Изнемогая под тяжестью коробок со скарбом, Бобров прохрипел, что они игрались в дауншифтеров и обитали в малогабаритке, доставшейся Людмиле по наследству. А Бобровское жилище сдавали двоим полинезийцам из универа дружбы народов. Куда же забросило их с Людмилой дауншифтерство?, спросил Егор. Ответ его огорошил.
Шоссе Опольцево-Петля. Хрущобы. Гиблое место.
Чем оно гиблое, Бобров соизволил объяснить за импровизированной «поляной», накрытой в комнате (после полинезийцев Бобров брезговал кухней, пусть сперва Людмила ее отмоет). С чашкой чая в руке и с нарастающим удивлением Егор услышал новую интерпретацию саги о Мясорубщике – она отличалась от Женькиной множеством деталей, которые любознательный Бобров откопал в интернете. Что, в общем, не самое главное. Главное – не успели Бобровы заселиться на Опольцево, как там начались убийства. С тем же специфическим каннибальским почерком.
- В общем, я сам не свой от радости, что мы свалили из этой дыры, - зевнул Бобров под конец эпопеи. – Там все сговорились, отвечаю! Участковый точно о чем-то в курсе, но, сука, себе на уме, только запугивать мастер. Прикинь – у них уголовник после отсидки, а он его отмазывает, еще и на меня наехал! Чтобы я не порочил честь… хмм… честного зэка. И народец опольцевский… в паноптикум не примут, чтобы экспонаты со страху не разбежались.
В комнату заглянула Людмила и предложила еще бутербродов.
- Да нет, спасибо, - отказался Егор. – Вам уж на боковую пора.
Краем глаза он приметил, что до Людки донеслись обрывки разговора, и ей не понравилось, о чем они разговаривали. Бобров это тоже приметил и набычился. Но так, для форсу: Людмиле его бычка не страшнее детского лепета.
Оставив Бобровых вяло выяснять отношения, Егор ушел домой и в тот вечер много думал. Про это самое Опольцево.
То, что он узнал от переполненного негативом Боброва, оказалось внезапно логичным и придало реализма Женькиным словам, которые Егор втайне считал продуктом ее временной невменяемости. Он вспомнил, как Женька сказала: «Я подошла к окну, а он внизу стоит… и смотрит на меня. И глаза у него мраморные». И вспомнил еще, что окна Женькиной квартиры выходят прямо на овраг.