Егору наплёл об этом Бобров, а Боброву – Людмила. Ее, маленькую, ссылали летом на Опольцево к родне, а сказка о Мясорубщике, похороненном в овраге, била рейтинги прочих детских страшилок. С Боброва бралось честное благородное, что он никому не проболтается, поэтому Людка и разозлилась, когда он проболтался Егору. Но сейчас Егор мысленно пересчитал хронологию, и по новым подсчетам Раскроев никак не мог быть т е м Люберецким людоедом: он тогда сам пешком ходил под стол.
- Карлыч, хватит тянуть резину, суть давай, - проворчал Савияк из кресла.
- А суть такая, - отрезал Старпом, - что никого в нашем овраге не хоронили. Мы что же, по-вашему, племя дикарей? А сами вы не из топовых блоггеров?
Егор развел руками. Вот продвинутый пенсионер! «Из топовых блоггеров», угу. Понаберутся модных словечек…
- Он Женьки Соколовой муж, - пробубнил участковый себе в нос.
- Как там Женечка? – участливо осведомился Старпом. – Подлечили ее?
- Подлечили, - кивнул Егор. – Чувствует себя хорошо. В отличие от своей соседки Коваленко…
- Стоп машина! – гаркнул Старпом, выставив перед собой ладонь. – Коваленко. Так! Насчет нее. Приехала сюда из Раменского. Торговала собой. Успешно торговала, но с местными не связывалась: только с московскими, у кого денег куры не клюют. Деньги спускала на дорогие шмотки. Одних туфель тысяч на сто, духи, косметика импортная, кофты-платья… Наши бабы славно поживились на поминках.
- Проститутки, работающие в одиночку, обычно соблюдают меры предосторожности, - веско поддержал Старпома участковый. – Но Коваленко дружила с бутылкой, и бдительность ее постепенно притуплялась. И в тот раз она привела в дом не того клиента. Они поссорились из-за оплаты услуг. Заметьте, это был не Крымцев – он предпочитал мужчин…
Савияк улыбнулся, но улыбочка так себе, не искренняя. Все зубы с левой стороны были у него железными.
- Да, так вот, - улыбка исчезла, Савияк нахмурился. – Коваленко поссорилась с клиентом. Он стал ей угрожать. Она позвонила Соколовой – хотела побыть у нее, пока тот не уйдет по добру. Но Соколова психанула, у нее начался бред, и Коваленко пришлось ныкаться в палисаднике. Клиент нашел ее там и попытался принудить к… хмм… сношениям, а когда она стала отбиваться, нанес несколько ударов ножом. Всё остальное – чушь и ересь.
- А кровь в подъезде? – спросил Егор.
- Соколова выдумала, - процедил участковый.
- А то, что Коваленко ходила утром по палисаднику, мертвая и с выскобленным животом?
- Алкашня набрехала, - Савияк хлопнул рукой по своей кожаной папке. – В понятые подтянули Гаврошеву, а та с бодуна и сама смахивала на покойницу. Она с Афгана не просыхает – медсестрой в госпитале была. Привалилась к стене и так и стояла. Один из наряда, приехавшего по вызову, принял ее за труп и свалился в обморок. Скажите об этом Соколовой – пусть успокоится.
- Егор, вы кофе будете? – гостеприимно предложил Старпом. Это прозвучало как «Всё сказано, можете выметаться».
Егор чинно откланялся, поблагодарив обоих старейшин за помощь и не придираясь к мелочам. Например, он был точно уверен, что никому не говорил про похороненного в овраге Мясорубщика.
***
Вечер выдался свободным.
Егор потрепался по мобильному с Женькой, потом с Мишкой. Мишка обнадежил его, что девяносто процентов из ста, на днях он сможет вернуться в Москву. Егор не очень понял, что у них с Натальей изменилось, но вдаваться не стал. Ему хотелось заново всё обдумать.
Он перечитал свои записи (жаль, так и не удалось вытащить бабушкин дневник! Тот звонок… как нарочно). Разговор со Старпомом – вернее, характеристика, данная Ксении Коваленко – направили его логику в другую колею. Коваленко «дружила с бутылкой, у нее притупилась бдительность».
А что, если не она сбежала от Трибуна, а он ее выгнал?!
Пьющая артистка была ему не нужна. Она могла убиться насмерть, выполняя сальто, могла перепутать слова речитатива, могла выдать что-то секретное случайному собутыльнику. К тому же, у Трибуна и так начались проблемы, гастрольную программу пришлось сворачивать, а таскать повсюду Коваленко было неудобно и чревато.
И он ее уволил.
Но у циркачки обновились приоритеты. Она уверовала в бессмертие и возжелала его. Ведомая непотопляемым «лоцманом», она доплывала до таких омутов бытия, где «до» и «после», как и «было-стало» спотыкаются друг о друга, меняясь местами, где ветер говорит с людьми и вдыхает жизнь в неживое, где торятся новые тропы для тех, кто прошел свой путь в мире. И Коваленко возомнила себя достойной «дара». Она стала давить на Трибуна, настаивать, шантажировать… Наверное, Трибун напоил ее до бесчувствия и сунул в купе поезда дальнего следования, поручив проводнику не выпускать пассажирку из купе до самой Москвы. А в Москве Коваленко протрезвела…
Ей пришлось начинать жизнь с нуля. Смутная и сомнительная, но всё же мечта, тешившая ее при Всеславе Трибуне, говорившем на одном языке с Вымраком (демоном подземных ветров), растаяла. Коваленко вновь запила, но не от стресса, а с горя. Снова Раменское, потом рестораны в Люберцах. Казалось, всё потеряно, но вот на сцену выходит Мясорубщик. Ресторанная певица вращалась в кругах, одинаково близких и к бандитам, и к милиции, и кто-то слил ей подробности. Она распознала культ Стерегущего Во Тьме, но не пришла в ужас, а воспрянула духом. Она бы охотно присоединилась к Раскроеву (и, возможно, делала такие попытки), но людоед как в воду канул. А полугодом позже по доступным Коваленко каналам просочилась информация, что его путь оборвался на шоссе Опольцево-Петля.
Кто бы ни прикончил Мясорубщика, кто бы ни похоронил его на дне оврага, этот человек (или люди) не изобрели велосипеда. Байка о закопанном в овраге убийце существовала задолго до того, как Раскроев уехал служить в Восточную Сибирь, по дороге задержавшись в Череховских лесах. Раньше это была просто детская страшилка, теперь это стало по-настоящему… и осталось пустой страшилкой.
Казалось, что мертвый Раскроев, пусть и успевший окунуться в пучину культа Стерегущего, бесполезен для Коваленко, но у нее были свои соображения. Она не просто переехала на Опольцево – она переехала туда надолго. И не затем, чтобы облагородить могилку единомышленника. Ей требовалось много времени, но для чего? Уж не намеревалась ли она испробовать на Раскроеве один из ритуалов, которых по верхам нахваталась от Трибуна? По крайней мере, изношенный алкоголем, наркотиками и «сплавами по Монгольскому ручью» рассудок вполне мог подтолкнуть ее к этому. Ни много ни мало, она собиралась получить от Раскроева бессмертие, ибо
«кто из чаши отхлебнёт, своё бессмертье обретет».
Кто-то должен был поднести ей эту чашу. Мясорубщик. Ей только нужно преодолеть барьер, установленный смертью, дозваться, докричаться до Раскроева. И однажды он явился к ней из оврага…
Но что-то пошло не так.
И до сих пор что-то идет не так. Что особенного ожидают опольцевские старейшины от дома 19 корпус 3? Что мертвая память приведет мертвого людоеда к месту его последнего промысла? И одна ли только группа Кузнеца брошена патрулировать район?
Да, вот именно: патрулировать. У них тут всё под контролем. Но контроль не столь надежен, как бы хотелось Кузнецу, или Старпому, или Савияку, прозевавшего убийцу-подражателя Крымцева и сорвавшему зло на Боброве. И они боятся, что кто-то отыщет брешь в защите.
***
Во вторник Егора освободили от всех обязательств.
Удачу принес ему старик в черном: он согласен переплатить втридорога и купить квартиру в личную собственность. Мишка с Натальей были на седьмом небе от счастья, и велели Егору скорее освободить объект недвижимости от своего присутствия, поскольку уже внесён аванс.
Егор задумался. Кто-то избавляется от чужаков на Опольцево и выкупает квартиру по заоблачной цене. Неспроста на вешалке в прихожей у Старпома аккуратно пристроилось черное кашемировое пальто! Его хозяин либо олигарх, либо грабит банки. Егор рассудил, что это его не касается. Командировка окончена. Он принял контрастный душ, побрился, открыл тушенку и банку помидоров, засоленных опытными руками тётки Натальи. Натальины соленья заняли бы первое место на всемирном конкурсе солений, но и сушняк после помидоров занял бы первое место среди сушняков. Егор залпом выхлебал полчайника холодной воды, сложил вещи и уселся на кухне, крутя в пальцах ключ от честно заработанной «Оки». Отрешенно глядя в стену, он пытался догнать и ухватить что-то пропущенное, и начал с триумфального возвращения танкиста Раскроева в Люберцы.
Кто же там удостоверил его личность? Одноклассники, соседи, друзья? А что его родители?
О родителях Раскроева Егор так ничего и не услышал. Да и были ли они вообще? Если нет, то т а к о г о ребенка сто процентов сдали бы в интернат. Значит, были. Или его опекали дедушка с бабушкой, страдающие склерозом и легко обманутые «двойником». А то и вовсе не пережившие похоронки. Или родители (хотя бы один родитель!) отсутствовали дома. Настолько долго отсутствовал, что Раскроев успел и отработать в мясном отделе, и воплотиться в людоеда, и превратить в доноров энное количество маргиналов, не пощадив и братковского «крестного отца».
В тюрьме они сидели, что ли? – недоумевал Егор.
Он напомнил себе, что до Новогиреево свет не ближний, и что его ждет Женька. Перекрыл стояк в санузле, проверил щеколды на окнах, закрыл за собой дверь и сел в «Оку». Но он не проехал и половины квартала, как соленые помидоры заявили о своих правах. У дороги скособочился магазинчик с вывеской «Продмаг». Егор заглушил двигатель и пошел купить бутылку минеральной.
На выходе его окликнули, и тётка помоечного вида – в ватнике и лыжной шапке по самый нос - махнула ему рукой из-за угла.