И вовсе не за что наказывать его мать, на которую с одной стороны давил инстинкт, требующий защитить своё чадо, а с другой – суровый муж, который вообще не рассматривал Мишкины выходки хоть сколько-то серьезно. Даже ту, за которой последовало уголовное дело. Вот он, Серега Бугров, пожалуй, и впрямь наказан. У него больше нет ни сына, ни жены, и вечерами он пьет по-черному. Правда, я слыхал, что ребята, эксгумировавшие одинокую могилу на Ваганьково, пьют не хуже Сереги.
Зато я готов поверить в бессменного рулевого, альфу и омегу всего, что увязано в смирительную рубашку телесного существования, в того, Кто Направляет, и кто не отпустит штурвала. Имя ему – Желание. Одноклеточные – и те, не осознавая, в своём повиновении беспрекословны. А уж человеку дано не только понимать, чего он желает (за исключением особо зажравшихся индивидов), но и страдать от недостижимости. Мы прокляты дважды: нам дано хотеть и не дано получать. Тысячи желаний уходят с прошлым в вечную ночь, но самые заветные, всхоленные и взлелеенные, остаются при нас. И если не исполненное желание слишком сильно, оно может и пережить своего носителя. Не берусь представлять, при каких условиях это происходит, знаю лишь, что происходит редко. Несбывшееся разрывает цепь причинно-следственной связи и встраивается в нее звеном, с которого начинается дикая мешанина и причин, и следствий, друг от друга уже не зависящих. И может статься, что громовые раскаты, что зазвучат тогда над нашими головами – не что иное, как гомерический хохот рулевого, хорошо сделавшего свою работу.
____
Вот странно… Марат лежал в гробу таким, каким его помнили соседи (друзей-приятелей у него не было). Галстук ему повязали так же аккуратно, как он сам это делал – в его конторе действовал дресс-код; худое лицо; жидкие, мышиного цвета волосы потрёпывал весенний ветер, а густые брови сердито сошлись на переносице. В морге ему восстановили левую часть черепа так, что причина смерти в глаза не бросалась. Равнодушный батюшка возле церкви благословил его спуститься в могилу, а мы стояли полукругом, слушая отходную, и никто из нас не думал, что в причинно-следственной цепи уже появился разрыв… Те, кто потом выкапывал гроб Марата, никому не рассказывали, что было внутри... но один из рабочих умер, так и не выбравшись из ямы. Об этом даже проскочила заметка в малотиражной газете. Но тогда, на кладбище, никакие разрывы не шли нам на ум. Мы просто провожали в последний путь соседа.
____
Марат всегда напоминал тощего, облезлого уличного кота, то и дело шипящего и ерошащего загривок, но абсолютно безобидного. Шипит он от того, что осточертели пинки ногами, а порой и отбросов на помойке не достается. Однажды, столкнувшись с ним в магазине, я спросил: «Марат, тебя ветром не уносит? Ел бы ты побольше, что ли…». Ну вот дернул меня черт за язык, обычно я лишнего не треплю. Он нахмурился, отвел взгляд и быстро ушел со своими покупками. Мне кажется, если когда-нибудь ему и удалось нормально покушать, то разве пока мама кормила его грудью. Но это вряд ли. Родители его были те еще «подарки»; на сына они не обращали внимания, занимаясь исключительно разборками между собой – каждое утро начиналось с диких воплей, от которых половина жильцов по стояку скоропостижно оглохла, и тишина наступала часам к двум-трем ночи. Мать редко опускалась до того, чтобы приготовить Марату горячую еду; при этом заснуть он мог лишь после того, как завершался домашний скандал. Удивительно, как при таком изматывающем режиме он умудрялся учиться без троек.
Вряд ли он был нелюдимым по натуре, просто ничего хорошего от людей не видел. Его пинали и обделяли всем, чем только можно. На фирме, куда Марат устроился со своим незаконченным высшим, он впахивал, как вол, и даже приносил в дом приличную зарплату. «В дом», ага. Его жена, лимитчица с русско-украинской границы, до знакомства с Маратом обвешивала покупателей в овощной палатке. После росписи она свалила от овощей и проводила свободное время, изменяя мужу со всеми встречными и поперечными. Будь у меня такая вот «вторая половина», я бы уже отмотал срок за бытовое убийство. Но Марат ни разу не поднял на нее руку… как и на кого-либо другого. Он мог только махнуть рукой – резко, безнадежно, уронив ее как-то ладонью за спину, словно говоря: «Да что же вы все ТАКИЕ?!».
Этот его жест до сих пор стоит у меня перед глазами.
____
Первым звеном причинно-следственной цепи, которой вскоре предстояло лопнуть посередине, стала генеральная уборка, устроенная в своей квартире Андрюхой Никулиным. Андрюха у нас вместо службы техподдержки - чинит компьютеры, ставит «офис» или налаживает интернет, за скромные деньги или просто за пару бутылок пива плюс чекушка. Тридцатого апреля – на улице стаял последний островок снега в тени девятиэтажки – Андрюха вынес из дома распотрошенный изнутри системный блок и оставил его около подъезда, поленившись пройти два десятка шагов до мусорных контейнеров. Системник так и простоял там до вечера.
К десяти часам, когда на улице начало темнеть, пенсионерок на скамейке сменила тусовка гопоты во главе с отмороженным заводилой Мишкой Бугровым, сыном, к слову сказать, моего одноклассника. За месяц до этого Мишку отчислили из ПТУ, где он пытался освоить специальность сварщика, а неделю назад ему прислали повестку из военкомата. При всей крутизне начищать старослужащим сапоги и драить очки в казарме Мишке категорически не упало, но перспективы закосить у него не было, поэтому он из просто неадекватного превратился в бешеного. Жаловаться на него в милицию местные избегали – побаивались Бугрова-старшего. Однажды, встретившись на остановке автобуса, мы с Серегой взяли по пиву в ларьке, и я между делом предупредил его, что сыночка лучше притормозить, пока всё не кончилось хреново. На что Серега, лихо сдвинув на затылок кепку, ответил: «Слы, братуха, а я молодой-то такой же был, пусть пацан гуляет на полную, тебе-то че…». И тут не поспоришь: что Серега в молодости, что Мишка – разницы никакой.
…Кто, кроме Мишки, был в той тусовке, я не знаю, не знают этого и в милиции. Должно быть, подтянулся Жека Полякевич из спортшколы… они с Мишкой вечно шлялись на матчи «Спартака», не пропуская ни одной игры. Кажется, в компании возникли разногласия по вопросу, где достать денег на водку. В четверть одиннадцатого мимо дома с ленцой протянулась милицейская патрульная машина. Задержаться для выяснения ситуации патрульные нужным не сочли.
В десять тридцать к подъезду подошел Марат.
Скорее всего, остановили его именно за этим – развести на деньги. Я даже допускаю, что, получив «дань», молодняк тут же ломанулся б за выпивкой, и всё бы закончилось благополучно. Но Марат нёс зарплату, и – примерный семьянин - намеревался во что бы то ни стало сберечь ее для жены нетронутой. Или же деньги лежали у него в кармане целой пачкой, которую он остерегся вынимать на глазах у подростков. Но одно ясно наверняка: в базары с гопниками он не вступал. Я не считаю, что Марат был трусом… но он на опыте убедился, что люди его не слышат. Единственное, как он мог проявить свои эмоции – нахмурить брови… прежде, чем ударить Марата, Мишка заорал: «Ты че, сука, харю корчишь?!».
Участковый объяснил, что травмы, несовместимые с жизнью, Марат получил не сразу, хотя его били ногами вчетвером, и били так, как это умеют делать только футбольные фанаты. Переломанные ребра всё равно бы срослись. Но самый оголтелый из четверки – Мишка – решил, что этого недостаточно, и добивал Марата пустым системным блоком. Пустым, но тяжелым, массивным. Уже умирая, Марат прикрыл голову правым локтем, и большая часть сокрушительных ударов пришлась в левый висок. Кто-то закричал «Атас!» - в дальнем конце улицы вновь появился синий проблесковый маяк автопатруля, и свора кинулась удирать. Подоспевшие менты успели задержать только самого Мишку.
Подельников он не заложил, хотя отмалчивался для понта, а не из принципа. Впрочем, его отпустили на третий день, когда Лида и Серега Бугровы заявили, что в момент убийства тридцативосьмилетнего инженера их сын находился дома.
На четвертый день мы хоронили Марата. Организацией похорон занималась его семидесятилетняя тетка, жившая где-то в Сергиевом Посаде. Меньше всего толку было от Катьки, Маратовой благоверной: она тупо запила. Несколько сердобольных старушек взялись помочь накрыть стол, за которым почти никто не сидел, и человек десять-двенадцать скинулись деньгами на автобус до кладбища, на услуги могильщиков и на крест с фотографией. Вот и всё.
____
Мы так думали, что всё.
Только через неделю Марат вернулся на Опольцево, вошел в подъезд и, позвякивая в ночной тишине ключами, попытался отпереть дверь своей квартиры.
____
Уж если кто-то и мог вернуться с кладбища, так это именно Марат. Говорю так потому, что еще в школе видел его в е р н у в ш и м с я . Видел это и Серега Бугров, отчего он и метался по району той грозовой ночью в поисках жены и сына: он был уверен – слухи не врут, и Марат действительно бродит где-то поблизости. И еще он не сомневался: Марат вернулся отомстить Мишке за свою разбитую системником голову.
…С первого класса Марат сделался для всех отщепенцем, и гоняли его безостановочно, но по-серьезному он пострадал в восьмом, когда ввели военную подготовку. Наш военрук с удовольствием квасил водку в закутке у трудовика; от ведения занятий он получал гораздо меньше удовольствия. Вот почему нам частенько выдавалась парочка свободных часов, которые мы проводили либо в сквере за школьным двором, либо в физкультурной раздевалке. Каким образом в один из вторников нас занесло в рекреацию третьего этажа, прямо напротив учительской, я не припомню. Мы скучились в углу, и Серега Бугров травил матерные байки – не очень смешные, но все хохотали в голос, чтобы порадовать главного школьного «качка». Стадный инстинкт – мерзкая штуковина… Марата с нами, конечно, не было – он пришел позже, и присоединяться к компании не собирался. Но спокойно пройти мимо ему не дали. Серега оборвал очередную байку и приказным тоном обратился к Марату: «Слышь, облезлый, давай сюда, разговор есть!».