Вернувшись в свой кабинет, Лунин некоторое время сидел в кресле, вытянув ноги и бессмысленным взглядом уставившись в монитор. Илья перебирал в голове возможные причины для того, чтобы не уйти домой пораньше, точнее, прямо сейчас, и никак не мог найти ни одной заслуживающей уважения. В голове Лунина еще продолжалась вялая дискуссия на тему, стоит ли садиться за руль выпимши, но в конце концов победила точка зрения, что «выпито было всего ничего, тем более при моем весе, постою возле машины, продышусь немного, и будет нормально, да и ехать не так уж и далеко». Для окончательного успокоения и без того уже почти задремавшей совести Лунин решил сделать контрольный звонок Ивану Алексеевичу и поинтересоваться состоянием здоровья Токовенко. Он уже извлек из кармана смартфон и теперь искал в контактах номер хирурга, когда дверь распахнулась, и в кабинет вошла Светочка, двумя руками неся укрытое фольгой блюдо.
— Я подумала, ты ведь не пообедал, — Светочка виновато улыбнулась, словно это она была причиной того, что весь обеденный перерыв Лунин больше налегал на коньяк, чем на мандарины, — а у меня пирог.
Она поставила блюдо на стол и сняла фольгу. Будящий аппетит аромат мгновенно дотянулся до носа Лунина. Илья сглотнул набежавшую слюну.
— Я тогда чайник поставлю. — Илья поспешно выбрался из-за стола.
— И знаешь что, — Светочка мягко коснулась руки Лунина, — запри дверь на ключ, а то сейчас на запах сюда пол-управления сбежится.
Илья решил, что Светочка, несомненно, права, и, взяв лежащую на столе связку ключей, направился к двери. Уже поворачивая ключ в замочной скважине, Лунин подумал, что желание Светочки закрыть дверь вызвано не только, а возможно, и не столько заботой о пироге. От этой мысли по телу Лунина разлилась приятная теплая волна, которая обычно растекается после нескольких глотков хорошего коньяка. Илья второй раз повернул ключ и, оставив его в двери, повернулся к Светочке.
Фоменко позвонил в пятницу.
— Илья Олегович, мое почтение, — голос заведующего отделением звучал непринужденно, — надеюсь, я не очень вас отвлекаю?
— Не очень, — честно признался Илья, допивающий уже третью за утро чашку чая с лимоном.
— Вы просили позвонить, как только будет возможность поговорить с Токовенко.
— И что, — ехать в больницу Лунину совсем не хотелось, — такая возможность имеется?
— Знаете, нет, — цокнул языком врач, — но я все равно решил вас набрать.
— Вы очень любезны, — вяло промямлил Илья, обводя взглядом пустой кабинет. — Иван Алексеевич, тут у меня люди, говорить не очень удобно.
— Ну хорошо, хорошо, — торопливо прощебетал Фоменко, — не буду вас забалтывать. Я ведь только хотел сказать, что он умер сегодня утром, так что рассчитывать на беседу с ним вам уже не стоит.
— Как умер? — Илья вскочил на ноги, отчего чашка в его руке дрогнула, и чай чуть было не пролился на клавиатуру.
— Тихо так умер, не приходя в сознание, — отозвался Иван Алексеевич. — Это было ожидаемо, как я и говорил, в организм попала инфекция. Если бы речь шла о какой-то другой конечности, был бы шанс отделаться ампутацией, но ведь голова… — Фоменко хихикнул. — Ампутировать мы, конечно, можем, но толку ведь с этого никакого не будет.
— А голова — это разве конечность? — сам не зная зачем, спросил Лунин.
— Как вам сказать, — рассмеялся Фоменко, — с научной точки зрения нет, конечности — это парные придатки тела, обособленные от туловища и движимые мускульной силой, но, как шутили студенты-медики еще в мое время, у головы, особенно у мужской, тоже есть пара. Ладно, Илья Олегович, повеселились — и будет, надо работать, а то мне до отпуска нужно все документы в порядок привести.
— Хорошего отдыха, — пробормотал Илья и бросил телефон на стол.
Пророчество Хованского начинало сбываться. Лунину надо было найти третьего участника нападения на семью Веретенниковых до того, как с этим третьим что-то случится, а в том, что это «что-то» произойдет, Илья почему-то не сомневался.
Вернувшийся из Москвы только накануне вечером Хованский благосклонно делился с Ильей лучами лунного света.
— Умер, значит, у вас подозреваемый, — он укоризненно взглянул на Лунина, и Илье на мгновение почудилось во взгляде начальника управления что-то совсем ему не свойственное, что-то такое, что раньше Лунин мог видеть только на экране телевизора, — а ведь мы должны стать ближе к людям, отзывчивее, — в интонациях голоса тоже промелькнуло нечто смутно знакомое, почему-то ассоциирующееся с телевизионным новогодним поздравлением, — а он у вас умер. Это не хорошо, — с сожалением покачал головой Хованский, — а ведь именно по таким событиям люди будут делать выводы о нашей с вами работе.
Дмитрий Романович улыбнулся. Генералу явно нравилось, как звучит его голос.
— Так ведь это же не мы его, — попытался оправдаться Лунин, чувствуя стыд оттого, что вынужден расстраивать озаренного светом руководителя. «Странно, — промелькнула глупая мысль, — светом озаряли его еще в пятницу, а сам он сияет аж в понедельник, да еще во вторник отсвечивать будет. Неужели это оттого, что до генерала так долго доходит?»
— Я знаю, что не вы, — благосклонно кивнул Хованский, — слава богу. Но надо спросить себя, а все ли мы сделали, все ли усилия приложили, чтобы сохранить этого, несомненно, важного для нас свидетеля?
«А может, это как радиация, его облучили, вот он и сияет теперь весь? И будет нас теперь всех облучать, пока не закончится этот, как его, период полураспада?» Илья тяжело вздохнул, всем видом давая понять шефу, что усилий было приложено столько, сколько было возможно.
— Ну что-то вы совсем загрустили, Илья Олегович. — Голос Хованского сделался совсем ласковым, абсолютно похожим на голос того, кого Илья каждый вечер видел на экране телевизора. — Лично я верю, что вы сделали все от вас зависящее.
На мгновение Лунину захотелось вскочить, вытянуть руки по швам и со всей мочи гаркнуть: «Служу России!» — но он лишь стеснительно пробубнил:
— Спасибо, Дмитрий Романович.
— Да ладно, чего уж там, — отмахнулся генерал. — Сейчас как получается? Чаши весов уравнялись.
— Это какие? — опешил Илья.
— То, что вы двух подозреваемых установили, — это у нас на одной чаше, — продолжил, не обращая внимания на удивление Лунина, Хованский, — а то, что они оба у вас померли, — это на другой. Эти чаши друг друга уравновешивают. Что нам надо сделать?
— Что? — тупо повторил Лунин, у которого в голове вдруг почему-то возник наполняющийся водой бассейн, из которого в это же время по другой трубе вода почему-то вытекала.
— Нам надо склонить весы на свою сторону, — снисходительно объяснил Дмитрий Романович, — а для этого нужно окончательно убедиться, что в нашей чаше не просто подозреваемые, а действительные участники нападения. Надо, чтобы Веретенников их опознал. Фотографии же у вас имеются?
— Покойников? — уточнил Илья. — Жигалов есть точно, его криминалисты отсняли, а насчет Токовенко не уверен.
— Значит, займись, — заключил Хованский, — пусть их обоих подкрасят, подретушируют, чтоб на людей похожи были. Сфотографируешь и Веретенникову предъявишь. Если он их опознает, дело можно считать в основном раскрытым.
— Так ведь третий пока не установлен, — нерешительно пробормотал Илья.
— Ну, это плохо, — согласился Дмитрий Романович, — очень плохо, но ведь две трети ближе к единице, чем к нулю. Верно? — Он доверительно заглянул в глаза подчиненному.
— Так точно, — выпалил Лунин.
— Поэтому я и говорю: можно считать раскрытым. В основном. Но вначале надо провести опознание. — Хованский ткнул указательным пальцем на дверь, обозначая Лунину направление движения: — Дерзайте, Илья Олегович. Постарайтесь со всем управиться до Нового года. Я очень на вас рассчитываю!
Выйдя из кабинета начальника управления, Лунин аккуратно закрыл за собой дверь, с шумом выдохнул и потер глаза, которые отчего-то вдруг разболелись, возможно, ослепленные исходящим от генерала сиянием.
— Илья, у тебя все в порядке? — Светочка обеспокоенно взирала на Лунина из-за своего стола. — Ты что-то совсем бледненький. — Она хихикнула. — Будто не у Хованского, а в Кремле побывал.
Илья удивленно взглянул на Светочку и, ничего не ответив, вышел из приемной.
Лунин нервничал. Эта привычка — нервничать, когда кто-то наблюдает за его действиями, появилась у Ильи еще в детстве, когда отец, неожиданно пожелавший возглавить битву за успеваемость, придя с работы, мог встать за спиной десятилетнего Илюши и молча стоять, глядя, как сын исписывает тетрадь старательными каракулями. В такие минуты, которые порой могли длиться часами, по странному, совершенно необъяснимому стечению обстоятельств почерк маленького Лунина катастрофически ухудшался, а число ошибок вдвое превышало его обычную норму. Видя это, отец начинал нервничать, а поскольку нервничал он громко, это незамедлительно становилось известно не только перепуганному Илюше, но и маме, которая прибегала с кухни, как всегда чем-то вкусно пахнущая, нервно сжимая в руках вафельное полотенце, и уводила упирающегося мужа из комнаты. Попытки отца повысить успеваемость Лунина-младшего длились около двух месяцев, не принеся особых результатов, и были прерваны наступлением зимних каникул, после которых уже не возобновились, к немалому облегчению как самого Ильи, так и его мамы.
Сейчас, под пристальным взглядом Хованского, Лунин вновь чувствовал себя беспомощным мальчишкой, который при всем старании непременно сделает что-то не так, чем расстроит заботливого родителя.
— Понятые готовы? — уточнил Хованский.
— Да, — кивнул Илья, — все в коридоре. И понятые, и оператор.
— Ну и отлично, — Дмитрий Романович непринужденно закинул ногу на ногу, — сейчас убедимся, что Веретенников их опознает, а потом подснимем красиво. Ты мне, кстати, подставных не показывал. Кто там у тебя?
— Вот, вроде неплохо. — Лунин разложил на столе несколько фотографий.