Солнце уже опускалось за горизонт, когда я начал восхождение на большой холм, стоявший на берегу озера Лох-Дьюх. Я двигался дорогой, которая взбегала на вершину Мам-Раттахан и затем уводила в сторону маленького прибрежного городка Гленелг.
Вот и вершина. Она возвышается на 1116 футов над уровнем моря, и отсюда открывается один из самых великолепных видов, какие мне довелось наблюдать в Шотландии. По своей волшебной красоте и вселяющему почти суеверный трепет величию этот пейзаж вполне может сравниться с панорамой Кулинз на острове Скай…
Солнце садилось. Далеко внизу лежало голубое озеро с золотистой каемкой по краям. В нем отражались облака, отливавшие желтым и светло — розовым цветом. Я забрался так высоко, что мог заглянуть поверх горных вершин — тех, что пониже — и увидеть коричневые громады, окружавшие Бен-Аттоу и доходившие до самой Глен-Аффрик. На юге мой взгляд переползал через Сгурр Вик Баррах и упирался в могучий Сэддл, возвышавшийся не только над темными долинами, но и над младшими собратьями.
Чтобы понять мои ощущения, вообразите себя стоящим на границе совершенно иного, чуждого мира (например, подойдет лунный пейзаж). Представьте себе горные цепи, вздымающиеся одна за другой, и каждая из них по причудливой, извилистой траектории перечеркивает небо. Горные пики громоздятся друг на друга подобно замерзшим раскатам грома. Они вырастают над гладкой равниной и достают до самого неба — точь-в-точь как мифические великаны, могучими плечами подпирающие небесный свод. И вы глядите поверх голов этих горных монстров: вдоль долин, где текут порожистые реки, минуя глубокие ущелья, в которых ели и березы укрываются от ярости здешних ветров, через мили и мили блеклых, бесцветных пустошей, все дальше и дальше… До тех пор пока ваш взгляд не упирается в очередного гиганта, заслоняющего и подавляющего все вокруг.
Я не представляю пейзажа прекраснее, чем тот, что открывается с Мам-Раттахан. Разве что только вид с вершины Бен-Невиса. На мой взгляд, именно этот пейзаж (а не какой-нибудь, скажем, остров Скай) воплощает истинно шотландский дух — сочетание двух таких несовместимых явлений, как сила и нежность. Это та картина, которой всякий человек готов любоваться на протяжении всей жизни с неослабевающим чувством любви и почитания.
По мере того как мерк дневной свет, горы становились все темнее, пока не обрели темно-лиловый оттенок. По долинам поползли серые туманы, а вершины холмов окутались темной дымкой, которая протянулась в воздухе от одного хребта к другому. Высоко в небе загорелась первая звезда, и горы притихли, погрузились в ночной мрак и безмолвие.
Вот уже много часов я не встречал ни единого человека. И вдруг я увидел его. Он лежал на островке влажного вереска на обочине дороги — крупный мужчина с рыжеватой бородой. Одет он был в ворсистый костюм с брюками гольф и охотничью войлочную шляпу с водоотталкивающим покрытием. В левой руке он сжимал дорожный посох, рукоятка которого служила опорой для подзорной трубы. Мужчина держал ее правой рукой и направлял на склон противоположной горы.
Звук моих шагов отвлек огромного горца от его занятия. Не без усилия он поднялся и обернулся в мою сторону. Меня поразили его глаза — пронзительно-голубые, с открытым и искренним взглядом. Одарив меня неким подобием улыбки, горец спросил:
— Вам доводилось когда-нибудь видеть, как убивают оленя?
— Да, — ответил я, — в Арране.
— Ну, ясно, — кивнул мужчина. — Примерно через полчаса сможете снова полюбоваться мертвым оленем. Они как раз подбираются вон из-за того холма.
И передал мне свою подзорную трубу.
Отыскать коричневого оленя на коричневом склоне — доложу я вам, непростое дело. Особенно для человека, непривычного к охоте на оленей. Я щурился и жмурился, елозил на месте и корчился от стыда, но в этом скоплении смутных пятен размером в полкроны мог разглядеть все что угодно, кроме оленя.
— Он лежит вон там, — настаивал мой зоркий собеседник, — и голова у него высоко поднята! Он пролежал так все утро! Видите то темное пятно недалеко от лощины?
Мне было ужасно стыдно, но я не видел никакого оленя! Лично я в подобной ситуации поступил бы так же, как большинство жителей Низин и практически все жители моей родной Англии, а именно — обозвал бы дураком такого недотепу и затоптал бы насмерть своими дорожными башмаками. Однако огромный горец проявил по отношению ко мне поистине ангельское терпение.
На берегу ручья он вырвал клок мха, затем прошел к мосту и укрепил его наподобие мишени. Должным образом наведя подзорную трубу, он допустил к ней меня и предупредил, чтобы я ни на миллиметр не смещал устройство. Я прильнул к окуляру и — увидел оленя!
Он лежал высоко на горном склоне, примерно в трех милях от нас. Это был светло — коричневый самец, который почти сливался с вересковой подстилкой…
— Стоунов на девятнадцать потянет, — предположил мой новый знакомец.
Олень лежал неподвижно, словно изваяние. Голова высоко вскинута, над ней темнели раскидистые рога. Он был просто великолепен! И я не имел никакой возможности предупредить его о грозившей опасности.
Разволновавшись, я придвинулся слишком близко к трубе и нечаянно сбил прицел. Он переместился на дюйм вверх, и я увидел кое-что еще. Трое мужчин осторожно крались по склону горы! Их одежда почти не выделялась на фоне вереска, лишь светлые лица и медленное перемещение выдавали охотников. Они подбирались к оленю. Видеть его они пока не могли, но, судя по зловещим и аккуратным движениям, абсолютно точно знали, где находится добыча.
— Надеюсь, он успеет убежать, — прошептал я.
— Небось, вы б так не говорили, — хмыкнул горец, — если б с самого утра его выслеживали!
Я снова посмотрел на оленя — он лежал все так же неподвижно, с высоко вскинутой головой. Охотники бесшумно ползли в траве. Через несколько мгновений они доберутся до выгодной позиции, и тогда…
А олень по-прежнему находился в блаженном неведении. Черт бы побрал его беспечность! Я готов был поклясться, что животное дремлет с полузакрытыми глазами.
Ему и невдомек, что трое мужчин с самого раннего утра готовились его убить. Олень не знал, что пока он мирно отдыхал на ковре из вереска, смерть подкралась совсем близко. Я не мог без волнения смотреть на трагедию, которая разыгрывалась у меня на глазах. Есть ли у него хоть какой-нибудь шанс? А может, олень просто дурачит охотников?
— Они уже его видят? — услышал я спокойный голос горца.
— Пока нет! — ответил я. — Хотя подождите! Похоже, что видят. Один охотник залег! А тот, что с ружьем, держится у него за спиной! Вот теперь они остановились! Олень…
— Он по-прежнему спокоен… Он не знает!
Лесной красавец лежал с высоко поднятой головой.
Трудно представить себе больший контраст: с одной стороны — абсолютная безмятежность существа, даже не догадывающегося о приближении смерти, а с другой — сосредоточенные, выверенные движения убийц.
Я пытался убедить себя, что олень чутко следит за происходящим. Вот сейчас охотник допустит какое-нибудь неверное движение, или просто дуновение ветерка донесет до оленя едва уловимый запах человека, и он молнией метнется прочь! Медленно, болезненно медленно охотники перемещались вперед — они осторожно ползли, подобно червям, извивались в засохшем вереске. И олень ничего не замечал!
И вдруг все пришло в движение! Олень исчез, скрылся. Мне показалось, он отпрянул назад! На том месте, где он сидел, осталось лишь легкое облачко пыли! Он перекатился, как лошадь! Я с облегчением улыбнулся. Ну надо же, чтобы для своего фокуса он выбрал именно этот критический момент!
Кр-рах!
С дальнего холма донесся звук выстрела. Теперь я понял, что две секунды назад наблюдал сцену смерти оленя. Просто звуку понадобилось время — эти две секунды, чтобы дойти до нас со склона горы.
К своему собственному удивлению, я почувствовал, что страшно зол. Встреть я сейчас того охотника, наверное, убил бы без сожаления. Того, который застрелил лежащего оленя! Прошу понять меня правильно, это была не простая сентиментальность. Человек с ножом, терзающий картину в Национальной галерее, вызвал бы у меня точно такой же гнев. Мне, подобно фурии, нестерпимо наблюдать, как прекрасное создание превращается в кусок мяса. По сути, меня взбесила не смерть оленя, а гибель красоты.
Затем я увидел сквозь подзорную трубу, как трое мужчин ринулись к месту преступления. Они подбежали к оленю. Держа за рога, приподняли его голову, потом отпустили, и голова несчастного животного безжизненно шлепнулась на землю. О боже, а всего несколько мгновений назад он был таким гордым и красивым! Затем охотники достали ножи и склонились над трупом.
Я шел своей дорогой, когда навстречу мне из вереска выбрался высокий невзрачный англичанин. Я сразу же узнал охотника.
— Вы его убили мгновенно?
— Так точно, — произнес он с мягкой улыбкой. — Я бы не позволил себе мучить оленя.
Тут на дороге показался пони, который вез на спине лесного красавца. Рога волочились по земле, на морде застыла кровь, и его тонкие, такие шератоновские ноги одеревенели и торчали в воздухе. Я отметил стальные мышцы под тонкой бархатистой кожей — олень еще не успел полностью остыть.
— Девятнадцать стоунов, — произнес чей-то голос. — Великолепное животное!
Как бы мне хотелось видеть в олене просто животное, дичь, на которую можно охотиться. Пожалуй, тогда я тоже мог бы полдня подкрадываться к нему. Может быть, даже сумел бы убить. Хотя нет… не знаю. Я оглянулся, окинул взглядом горы. Меня не покидало мучительное сожаление, я не мог отделаться от мысли, что нечто прекрасное без всякой нужды и цели покинуло эту землю.
Сэр Джон мой старый друг, но временами он раздражает меня — почти так же, как и я его. Джон высокий и тощий, с блекло-голубыми глазами. Лицо его испещрено густой сеточкой кровеносных сосудов и из-за этого постоянно кажется слегка обмороженным. А может, дело вовсе не в плохом кровоснабжении, а в холодной природе тех предубеждений, которые отличают моего приятеля. Одевается Джон обычно в твидовые костюмы кричащих расцветок, укрепленные кожаными накладками на плечах.