– Зачем ты взрываешь собственные земли?
Гордон молча повернул ее лицом к Ратмору. Она смирилась с его молчанием. Очевидно, она не в том положении, чтобы задавать вопросы.
– Если тебе будет угодно, это новое изобретение, – сказал он почти у дверей Ратмора. – Новая взрывчатка. Сейчас, в своей нынешней форме, она исключительно, непозволительно мощная, но когда мы доведем формулу до совершенства, получим революционно новый взрывчатый порох.
– Но зачем?
Он остановился и посмотрел на нее:
– Зачем?
Шона кивнула.
– А почему бы и нет?
Вот и весь сказ.
Он открыл дверь и пропустил ее внутрь дома.
– Я вернусь через несколько минут.
С этими словами Гордон проводил ее в переднюю гостиную, предназначенную для официальных визитов.
Шона кивнула. У дверей Гордон помедлил.
– Я устал от войны. Я буду счастлив, если мы сможем производить на фабрике что-то, помимо дымного пороха. Мне неприятно осознавать, что мы в ответе за чью-то смерть. Новое вещество – это взрывчатка, не предназначенная для убийства.
Шона снова кивнула – ей нечего было сказать в ответ на эту страстную тираду.
Оставшись одна, она огляделась.
Деревянные панели, натертые до блеска, покрывали все четыре стены, овальный потолок с падугами был выкрашен в коричневый цвет. На столике рядом с мягким бежевым креслом стояла китайская ваза. Дальнюю стену занимал огромный камин, по бокам стояли высокие кресла. Над каминной полкой висел огромный портрет генерал-лейтенанта Макдермонда. Даже его изображение выглядело строгим и неумолимым.
– Ваше сиятельство, как хорошо, что вы пришли.
Шона обернулась: в комнату вошла маленькая женщина с короной седых волос на голове и круглым лицом, на котором в данный момент сияла приветливая улыбка.
– Я миссис Маккензи, экономка, – представилась женщина. – Сэр Гордон попросил меня подать вам закуски. Я пришла спросить, что вы пожелаете: печенье или лепешки?
– В этом нет необходимости, миссис Маккензи. Правда.
Она явилась сюда не в гости, а за подаянием.
Но у миссис Маккензи был такой же вид, как у Хелен, когда она что-нибудь твердо решит.
– Мне не составит никакого труда, ваше сиятельство. Так лепешки или печенье?
– Как вам будет удобнее, миссис Маккензи, – сдалась Шона.
Экономка кивнула и снова улыбнулась.
Когда миссис Маккензи ушла, Шона приблизилась к окну. Отсюда виднелся краешек Лох-Мора, но не Гэрлох, как будто Ратмор повернулся спиной к соседу. Вроде бы собирался дождь. Интересно, помешает ли погода взрывам, которые задумал Гордон?
Неужели он так сильно ненавидит войну?
Она никогда не спрашивала его об этом. Но ведь она и не говорила ему, как рада, что он выжил, когда многие погибли. И не рассказывала, сколько за него молилась.
Шона снова бросила взгляд на портрет генерала и скорчила ему рожу. Отец Гордона, наверное, только бы порадовался, если бы сына убили на поле брани – конечно, в том случае, если бы его самопожертвование было удостоено посмертной награды.
Шона всего трижды бывала в Ратморе и ясно помнила каждый свой визит. В первый раз она пришла сюда с родителями поздравить генерала с повышением. Во второй раз семейство Имри прибыло на похороны матери Гордона. В третий раз она пришла одна – она искала Фергуса. Их тетя прибыла в Гэрлох с известием о смерти их родителей.
– Ты сказала, что хочешь поговорить со мной.
Он стоял в дверях.
– Ты переоделся.
Снова белоснежная рубашка и отглаженные брюки. Она скучала по его килту. Стоит ли об этом сказать?
Наверное, не сейчас.
– Я не хотела мешать.
– В чем дело, Шона? Что-то с Фергусом?
Она покачала головой.
Гордон вошел, но садиться не стал – прислонился к стене, скрестив руки на груди.
– Ты купишь брошь моего клана?
– Что?
Она вытащила из кармана брошь.
– Брошь клана Имри. Мне необходимо продать ее как можно быстрее, и я подумала, что ты, возможно, захочешь ее купить. – Надо было проговорить это как можно скорее, пока еще хватало смелости, пока мужество не покинуло ее окончательно. – Я могла бы продать ее в Инвернессе, но боюсь, там никто не предложит достойной цены. К тому же мне будет приятнее, если она достанется тебе, а не какому-то чужаку.
– А зачем вообще ее продавать? – Гордон нахмурился. – Ты что, твердо решила избавиться от всего, что напоминает о прошлом, Шона?
– Ты так об этом думаешь?
– А что еще мне об этом думать? Фергус не хочет продавать замок, а ты хочешь. Фергус вообще знает, что ты намерена продать брошь клана?
– Эта брошь моя. Я получила ее от мамы и вольна делать с ней что хочу.
Гордон усмехнулся:
– И все-таки ты шотландка. Или об этом ты тоже хочешь забыть?
Сказать правду оказалось труднее, чем она думала.
Она могла бы сейчас уйти и вернуться в Гэрлох. И никто не узнает, что она сделала. Никто никогда не узнает, что она стояла здесь, чуть не плача. Она не столько злилась, сколько безмерно тосковала.
Каждое произнесенное им слово было правдой, однако лишь с его точки зрения. То, как он это видел, как интерпретировал, во что верил. Полная правда заключалась совсем в другом.
К счастью, в дверь постучали.
Миссис Маккензи велела служанке поставить поднос на столик между двумя креслами.
– Мистер Кумар просил передать, сэр, что будет ждать вас на фабрике.
Он кивнул, не сводя глаз с Шоны:
– Это все, миссис Маккензи. Пожалуйста, не беспокойте нас больше.
Экономка вытаращила глаза, Гордон сделал каменное лицо, а у Шоны запылали шея и щеки.
Глава 23
– Зачем ты это сказал? – набросилась Шона на Гордона, как только тот закрыл за экономкой дверь.
– Ты собираешься заполучить денежки и жить в Лондоне?
– Я не люблю Лондон.
– В Инвернессе или Эдинбурге?
Шона скрестила руки на груди и посмотрела на Гордона:
– Ты же знаешь, меня нельзя запугать.
– Правда?
– Правда, – солгала она. – Тебе так точно не удастся.
Вторая ложь в добавление к первой.
– Зачем ты продаешь Гэрлох и брошь?
Он обвинил ее в гордыне. Теперь у нее не осталось ни гордыни, ни даже гордости. Шона выпрямилась и опустила руки. Ладно, если позор – это цена спасения, то так тому и быть.
– У меня нет денег, – сказала она.
Гордон молча сверлил ее взглядом.
– Если мне удастся продать Гэрлох, то я смогу купить маленький дом для нас троих.
Она почувствовала, что губы задрожали, и стала их кусать, чтобы остановить дрожь.
– Твой муж тебе ничего не оставил? – спросил Гордон на удивление бесстрастным тоном.
– Ничего.
– Выходит, семь лет назад ты поступила не очень мудро. У меня-то по крайней мере деньги еще есть.
Шона снова отвернулась к окну. Ей хотелось убежать из этой комнаты. Но от Гордона она еще могла убежать, а от себя не убежишь.
Он подошел и встал у нее за спиной, так близко, что она чувствовала тепло, исходившее от его тела. Она опустила голову и уставилась на свои сомкнутые ладони.
– Я куплю у тебя брошь, Шона.
Он положил руки ей на плечи и привлек к себе.
Она прижалась спиной к его груди и на мгновение позволила себе эту слабость – откинула голову назад и ничего не сказала, когда ладони Гордона скользнули вниз по ее рукам. Он обнял ее, и она закрыла глаза, вкушая это редкое, драгоценнейшее мгновение, наслаждаясь им.
Она всегда его помнила, каждую секунду, проведенную с ним, страсть и смех, что они делили вместе. Вначале воспоминания эти наполняли ее сердце радостью, потом несли лишь горе и печаль.
За окном плакал дождь. Длинные капли ложились на стекло, замирали на миг и стекали вниз. Путь домой будет ужасен.
– Я отправлю тебя домой в карете, – сказал Гордон, словно прочтя ее мысли.
Он всегда умел вот так позаботиться о ней, предвосхитить ее невысказанные просьбы. Насколько проще было бы расстаться с ним и с Гэрлохом, если бы он вел себя, как в Инвернессе: демонстрировал высокомерие и раздражительность, легко сердился.
Но на фабрике, всего несколько дней назад, они полностью забыли гнев и обиды. Осталась только острая потребность друг в друге, страстное желание. А теперь?
Еще секунда – и она забудет, зачем пришла.
Шона осторожно отступила в сторону и повернулась к Гордону. Он не дал ей заговорить.
– Сколько у тебя осталось денег? – спросил он.
Это, конечно, его не касается, но она уже прыгнула в яму, так что если даже она откроет ему правду, хуже не станет. Шона назвала сумму – он ничего не сказал и даже не поморщился, как она ожидала.
– Я два года в Инвернессе вела домашнее хозяйство на честном слове. Титул графини Мортон, конечно, дает некоторые преимущества, но в конце концов даже мясник хочет получить деньги за свой товар.
– Выходит, что на самом деле ты не могла себе позволить завести лакея из тех, что я видел в тот день, – проговорил Гордон, чем немало ее насмешил.
– Нет, не могла. А теперь вот Фергус задумал званый вечер в честь американцев. Я понятия не имею, чем их кормить на следующей неделе, не говоря уже о том, чтобы устраивать какие-то званые вечера.
Выражение его лица изменилось, глаза сделались непроницаемыми. Шона вдруг поняла, что он собирается сказать что-то, что причинит ей боль.
– Ты меня когда-нибудь любила?
Она отвернулась к окну, желая, чтобы дождь полил сильнее и разразился гром. Безжалостная горная гроза как нельзя лучше подошла бы к ее нынешнему настроению.
«Ты меня когда-нибудь любила?» Какой жестокий, болезненный вопрос. Не следовало ему спрашивать. Разве он не знает?
– Прошлое уже прошло, – угрюмо отозвалась Шона, – и как бы мы ни хотели вернуть его, этого все равно не случится. Мы стали старше и мудрее на семь лет.
– Неужели?
Она бросила на него взгляд и обнаружила, что он расстегивает манжету.
– Что ты делаешь?
– Я куплю у тебя брошь с одним условием.