– Слушай, ну так красиво тут у вас, – сказал я.
– Сама до сих пор восхищаюсь. Хотя живу тут уже без малого двадцать лет.
Мы помолчали, и некоторое время тишину вокруг нарушал лишь шум ветра. Вообще я обратил внимание, что ветер в Шотландии был везде, куда бы мы ни приехали.
«Возможно, когда-то, много тысячелетий назад, боги возвели здесь горы, чтобы отгородиться от него… но так и не преуспели. Возможно, ветер был настолько сильным, что донес до Лермонтова эхо голосов его далеких предков, которые взывали к нему через века?..»
– А вот скажи: успела ты к Шотландии привыкнуть за эти двадцать лет? – щурясь от солнца, спросил я. – Стала она для тебя вторым домом, что тут тебе нравится, что нет?.. Хотя про то, что не нравится, можешь не говорить, больше интересует, за что полюбила…
– Первое, что приходит на ум, – помедлив, сказала Женя, – это люди. Понимаешь… Когда мы только переехали сюда с мужем, я была полна надежд. Но потом случился… unhappy end. Ну, не конец… Знаешь, как говорят: все будет хорошо, а если не хорошо, то это был еще не конец? Вот что-то подобное было и у меня: просто наступил момент, когда любовь всей моей жизни канула в прошлое, и я чувствовала себя несчастнейшим человеком на свете. Тогда я начала думать, куда мне уехать, что вообще делать… А тут надо учитывать, что у меня на руках были двое маленьких детей, и я металась… Дом, дверь, стены, каждый кирпичик в них – все напоминало мне о моем неудавшемся супружестве, и я решила, что поеду обратно в Россию… а потом задумала поехать в Италию… и еще много разных побегов напридумывала… и в итоге осталась тут. Просто в какой-то момент поняла, что Шотландия успела стать моим домом, и я уже никуда отсюда не хочу – как раз из-за людей, с которыми успела подружиться, которых успела полюбить. По сути, это моя вторая семья тут. Уникальное сообщество. Я, кстати, после отъезда детей в лондонский университет тоже выть начала от тоски, задумалась опять о переезде… и опять осталась здесь.
– Такие прекрасные люди?
– Прекрасные… нет, наверное, это не очень верное слово. Они и прекрасные, и ужасные, и верные, и неверные… как все люди. Но они тут настоящие, такая большая интересная, необыкновенная семья, со всеми достатками и недостатками.
– А природа?
– Это как раз второе. Первое – люди, а второе – природа, которая здесь абсолютно уникальная, красивая, чистая… А тебе что понравилось у нас?
– Буду банален – то же самое. Климат достаточно суровый, но при этом не создается впечатление какой-то… безнадеги. Погода меняется постоянно, как в тропиках – только дождь, тут же солнце, потом буквально через полчаса опять дождь… Холодно, жарко – по сто раз на дню. Бывает, едешь поздним вечером под ливнем, проклинаешь все на свете, а потом небо проясняется, луна светит, и ты наблюдаешь такие чарующие пейзажи, контрастирующие один с другим. Удивительно, по-настоящему. Ну и люди – ты права, они здесь тоже необычные. Я вообще в последнее время много думаю о том, как сочетались в Лермонтове его лирика и его фатализм… и мне на фоне этих размышлений стало казаться, что здесь, в Шотландии, очень схожая атмосфера, этакая помесь сурового и романтичного. И сам народ – такой же. У тебя нет такого ощущения?
– Есть, конечно! Романтика тут просто зашкаливает. Тут же все поют… не так, как в Ирландии, возможно, но почти так же. Тут баллады всяческие, народный фольклор, история, все, что связано с рыбой… ой… – Она запнулась. – Хотела сказать «ритуалами», на Лэди отвлеклась.
– Традициями…
– Да-да! Традиция. Вот это очень подходящее слово. Традиции в поэзии, в песнях, все ими буквально пронизано – их понятием кланов, семьи, большой семьи. Ты знал, что главного человека в клане, этакого командира клана зовут chief, то есть «шеф»? Он следит не только за своей женой, детьми, родителями – за всем кланом его местности. Это все выливается в безумное количество праздников и мероприятий: не потому, что так надо, а потому что людям действительно нравится быть вместе, делиться друг с другом этим счастьем от единения. Они вместе общаются, поют песни, читают стихи, баллады… сами сочиняют, танцуют рил… Ну, ты сам увидишь, я думаю. У нас в России, как мне кажется, все по-другому. Все пытаются показать, как они независимы от семьи, как самостоятельны… Я тому яркий пример – бросила все и уехала. Вадик мне иногда говорит – приезжай обратно…
– Говорит, правда?
– Ну да. Скучает. Но мы все равно с ним очень разные, даже когда встречаемся тут, очень редко, обсудим что-то за часок-другой и все. Оно и понятно: он – технарь по складу ума, я – гуманитарий, разные полушария, все такое…
Мы гуляли минут сорок, не меньше, болтая о том о сем. Прошли мимо поля, на котором паслись пятнистые коровы и лохматые козы; Лэди пару раз залаяла в их сторону – беззлобно, скорей для порядка.
– И часто ты так гуляешь? – спросил я, наблюдая за собакой, которая с чувством выполненного долга потрусила дальше.
– Каждый день стараюсь, когда погода позволяет. Лэди нужна компания. Да и с утра рисовать у меня не особенно получается. Хоть я и не сова, как Вадик, но и не жаворонок тоже.
– А я вообще не особенно ходьбу люблю, – признался я. – Могу пройтись, если надо, но это нечасто случается. Для кардио в зале хожу, но в целом как-то не получается в будни ходить – ездишь больше, чтобы везде успеть.
Когда вернулись к дому, Чиж уже курил на скамейке у входа. Заметив нас, Вадик откинулся на спинку и, подняв руку, воскликнул:
– Вот вы где! А я думал, вы без меня на фестиваль уехали!
– Да ну, куда мы без тебя, – хмыкнула Женя. – Тем более еще рано совсем. Сейчас потихоньку соберемся и поедем, покажу вам замок на берегу. Хотите?
– Да, очень, – сказал я.
– В мастерскую нас не сводишь? – спросил Чиж. – В старую, новую… думаю, Максу будет интересно.
– Пойдемте, конечно, – с улыбкой произнесла Женя. – Там такой… творческий хаос больше.
– Это ничего. Это нормально, – сказал я.
Мы подошли к одноэтажному флигельку, собранному, что интересно, из бревен. Внутри действительно царил беспорядок. Везде – на стенах, на полу, на каких-то желтоватых холстах – были разноцветные пометки: где-то просто линии, где-то слова, где-то наброски в три мазка… Слева от входа, на столе, стоял пухлый монитор с известной эмблемой надкушенного яблока под экраном.
– Вот моя мастерская, – сказала Женя.
– А это тот станок, про который ты мне рассказывал? – спросил я, указывая на железную конструкцию с большим вращающимся колесом.
– Да, – кивнул Чиж.
– Его папа привез, – вставила Женя.
– Сюда – да, а до Германии я его вез.
– Ну, да.
– Он для графики, правильно? – спросил я, подходя к станку поближе.
– Для офортов. Видишь, вот это офорт. – Женя указала на картину, висящую на стене под стеклом: широченное полотно, изображающее некий урбанистический пейзаж. – Это вытравлено на металлическом листе как раз таким вот станком. Тут просто кладбище. Надо взять себя в руки и прибраться тут. В общем, я печатала раньше на этом станке подобные вещи. Вообще с этой мастерской много воспоминаний связано. Этот вот домик, он ведь стоял на горе – мы мимо нее проходили, там, возле ручейка… Ну, неважно. В общем, раньше он принадлежал графине, она туда ходила играть в карты и пить коньяк… пока не умерла, и домик не перешел к ее мужу, русскому поляку. Я тогда только переехала, умирала, хотела работать, и тут, гуляя по окрестностям, увидела его. Ну, дом, в смысле. И влюбилась. Попросила продать, поляк согласился, и мы бревнышко за бревнышком разобрали и перенесли его сюда. Ностальгия такая… Сначала я сюда на часок уходила, потом на два, три… В общем, на дольше и дольше. Удивительно, но чем больше времени проводишь в мастерской, тем меньше успеваешь сделать.
– Мне кажется, когда на творчество слишком много времени, муза не приходит.
– Правда?
– Ну, мне кажется, да. «У тебя много времени, сиди». Что-то вроде того.
– Да, наверное, ты прав. Бывает, весь день сидишь у мольберта и – ничего… А бывает, за час делаешь полный набросок.
Мы вышли из мастерской и вернулись обратно к дому.
– Я пойду собираться, думаю, поедем где-то через полчаса-час, – сказала Женя. – Как раз к полудню доберемся без спешки.
Мы не спорили. Женя скрылась в доме, а мы с Чижом уселись на лавку у порога – покурить.
– Томас Бивитт вчера прислал перевод поэмы, кстати, – сказал я, вытаскивая сигару.
– Какой? – не понял Чиж.
– Которую я ему заказывал перевести, – хмыкнул я.
– А… Эта… «1831 июня 11 дня»?
– Угу.
– Интересно.
– Он нас в гости позвал. Поедешь со мной? Если хочешь.
– Хочу, – кивнул Чиж. – Когда?
– Пока не знаю. Я ему вчера написал, что с радостью к нему заеду, и попросил уточнить время. Может, он, кстати, уже ответил…
Я достал телефон и полез в ящик.
– Точно. Ответил.
– Что пишет?
– Ждет нас завтра, в два часа дня. Прислал телефон для связи. Соглашаюсь?
– Да, конечно.
Я написал Томасу, после чего открыл присланный перевод и погрузился в чтение. К тому моменту, когда Женя вышла из дома, я успел прочесть стихотворение дважды. Глава «Лермонтовского наследия» не лукавил, говоря, что творчество его великого предка Томаса чувствует на молекулярном уровне: выдающаяся работа, которую даже сам Михаил Юрьевич, случись ему прочесть, полагаю, оценил бы по достоинству.
– Готовы? – спросила сестра Чижа, подойдя к нам.
– Да, – встрепенулся я. – Вадик, ты же готов?
– Да, конечно. – Чиж затушил сигарету о подошву. – Поехали.
Дорога в Беллардум заняла около часа. Не слишком долго, учитывая, что мы дважды останавливались в пути: сначала – у белоснежного трехэтажного замка, находящегося на самом берегу, чтобы сделать пару снимков на фоне этого красавца; потом – чтобы прогуляться по старому каменному причалу. В общем, на месте мы были в обед, как и планировали раньше. Все поле было заставлено трейлерами – судя по всему, люди выбирались сюда целыми семьями. Более всего происходящее здесь напоминало огромную ярмарку – пестрые разноцветные шатры, где можно купить все на свете, шумные зазывалы, народ, группками по три-четыре человека, снующий туда-сюда…