Как оказалось — преждевременно. Толку от открытых глаз, если темно, как в гробу!
Кир сосредоточился на других ощущениях и определил, что ему не холодно, лежит на мягком, не связан и, пардон, очень хочет в туалет. И, раз уж все так волшебно срослось, что во рту и кляпа нет, может быть имеет смысл кого-нибудь позвать?
Он завозился, пытаясь определить, насколько цел. Если тот, кто явится на зов больного и страждущего, окажется не слишком дружелюбным — хватит пороху причесать его против шерсти?.. И с огорчением понял — порох если и был, то напрочь закончился. Единственный подвиг, на который его еще может хватить — пописать без посторонней помощи. И то возможны варианты.
Тихонько, на грани слышимости родился звук. Не звук даже — просто движение воздуха, но Кир его почуял. На тренировках учили. Для курсанта Марковича это были самые нелюбимые занятия: темная комната, тишина, неподвижность… И где-то в этой тишине инструктор, которого нужно вычислить по дыханию, стуку сердца, слабому движению воздуха — вычислить раньше, чем в кадык упрется палец, обозначающий нож. И еще обозначающий: ты убит, салага, и вместо желанной увольнительной и города с кино и девочками светит тебе полоса препятствий и пара лишних занятий в темноте.
Кир лежал спокойно, расслабленно, дышал ровно. Больше он все равно ничего не мог. Тело, выкрученное до упора стимуляторами, предало его. Умел-то он до черта — а вот мог только ровно дышать.
Шаги… Это точно были шаги. Либо тот, кто крался к нему во тьме, не был профессионалом, либо знал, в каком состоянии Кир.
Неожиданно по глазам ударил свет.
Только спустя секунду Кир сообразил, что на самом-то деле это была не слепящая лампа, а слабенький ночник. И страшный каземат, который он себе навоображал, исчез. Оказалось, что лежит он в небольшой, уютно обставленной спаленке, похоже, дамской (трудно поверить, что в комнате мужчины найдутся жалюзи в мелкую розочку и большая фарфоровая кукла на полочке).
У порога стояла девушка. Высокая, очень худая. В эластичных брюках и белом топе. Лицо без косметики, а встрепанная копна рыжих волос наводила на мысль, что она спала. В руках у нее была бутылочка, наподобие тех, которые дают новорожденным.
— Мадам? — вопросительно проскрипел Кир. Собственный голос показался ему отвратительным: немазаная дверь и то мелодичнее.
— Мадемуазель, — поправила незнакомка. У нее с голосом все было в полном порядке, мягкий и вкрадчивый, он звучал в полутьме как обещание чего-то невыразимо прекрасного. В их случае это, видимо, была вода, еда и туалет, — Вы пришли в себя? Это… неплохо.
Кир подивился аккуратной формулировке. Сам он считал, что очухаться после двух суток на стимуляторах, это подарок Создателя. Хотя, возможно, она знала что-то, чего не знал он.
— Хотите пить? — она подошла к кровати, на которой лежал альбатрос, ступая мягко, но совсем не бесшумно. Кем бы ни была загадочная дама — учились они в разных школах. И, скорее всего, разным вещам. Кир еще не успел решить, хорошо это или плохо, когда она присела, профессионально подняла его голову и сунула в рол поильник.
Машинально Кир сделал несколько глотков, потом замотал головой.
— Мадемуазель, неужели это так необходимо? Думаю, я бы вполне мог…
— Ну, попробуйте, — не стала спорить она.
Кир попробовал. Для начала — поднять руку и взять этот клятый поильник сам. Кисть не сжималась. Альбатрос смотрел, как медленно, словно нехотя, сгибаются его пальцы — и совершенно ничего не чувствовал. Ни тепла пластика, ни прохлады воды, ни собственных рук. Как будто кино смотришь…
— Напробовались? — спросила она, — а теперь давайте-ка, я вас напою. Вам нужно компенсировать обезвоживание организма.
Кир послушно выхлебал всю бутылочку и почувствовал, что обезвоживание, похоже, и впрямь имело место. После процедуры (никак иначе это действо он назвать не мог) стало гораздо легче.
— Простите, — сказал он, и в этот раз голос его не подвел, — я не думал, что так ослаб.
— Хотите что-нибудь еще?
— Да. Но вы меня не поднимете, а сам я не дойду.
— Я принесу пакет.
Киру в свое время случалось поваляться по больницам и госпиталям, стесняться он давно разучился (если когда-то вообще умел), так что ко второй процедуре он отнесся философски и посмотрел вслед симпатичной девушке, выносившей за ним горшок, с искренней симпатией.
Жизнь налаживалась.
Оставались мелочи: выяснить: где он, как сюда попал, и не пора ли делать отсюда ноги.
Только для начала на эти ноги нужно было хотя бы встать.
…Почти двое суток. Очень много материала по дизайну одного, конкретного крыла императорской резиденции, кусочка сада и меню почетных гостей (пленников). А больше, пожалуй, ничего.
После случайной встречи с Артуром Ольга час просидела на перилах террасы, разглядывая голубые шапки холмов, поросших соснами и почти всерьез размышляя о возможности спрыгнуть вниз и постараться где-нибудь в углу сада перелезть через забор.
Почти всерьез, потому что любому здравомыслящему ежику было понятно, что императорская резиденция охраняется гораздо серьезнее, чем летний лагерь провинциального детского дома, и удрать отсюда просто нереально. Даже если каким-то божьим чудом получится просочиться наружу (что вряд ли, потому что силовой экран), наверняка каждый метр прилегающего леса напичкан следилками. Ее вычислят за минуту и вернут назад за три.
Почти всерьез, потому что ничего подобного Мещерская делать не собиралась. Не для того она ночами перелопачивала сеть, лезла из шкуры, чтобы попасть на это дурацкое телешоу и отдала небольшое состояние за новые «бусики».
Бесшумно отъехала белоснежная дверь-ширма. Оля повернулась, ожидая, что сейчас появиться кто-то из очень странной местной обслуги… Как к ним относится — девушка еще не решила. С одной стороны, несомненно, люди. И возможно, даже, скорее всего, ни в чем не виноватые. Но с другой: прикажут им уничтожить всех девушек, а потом самим в уголке сада самоуничтожиться — сделают и глазом не моргнут. Без страха, без сомнения, без мысли. Роботы. И разговоры-то все исключительно скриптованные. Ментальная маска.
Вот интересно, почему ее не надели на всех. Никаких бы вопросов не было. Или нельзя на всех. А почему?
Эти и другие вопросы толкались в голове, потрясая жетоном № 1 в очереди на обдумывание. Но сейчас им придется подождать.
Ольга спрыгнула с перил.
Потому что в проходе появилась не горничная, не медсестра и не охранник. В дверном проеме, облокотившись на него и поджав одну ногу, словно цапля, стояла Карина. Девушка с мелкими светлыми кудряшками, острым лицом и глубокими, прозрачными глазами цвета спелого крыжовника.
Ольга знала Карину Дубай, как и всех девушек, кроме Алены, только по досье, да по кадрам, которые шли в эфир. Девушка была одета в такую же свободную хламиду, как и Аленка, но никаких признаков беременности Оля не заметила, хотя поискала добросовестно и не скрываясь.
— Пока рано, — усмехнулась Карина.
Она говорила… нормально. И выглядела на удивление нормальной. Ни откровенной отмороженности прислуги, ни противоестественного равнодушия, которым поразила ее подруга. Карина была Кариной. Как на экране, только без грима.
— На меня ментальное внушение не действует, — с той же полуулыбкой просветила ее Карина. Словно прочла мысли.
— Семейные особенности, или… — включилась Оля.
— Или. Работа была такая.
— Банк? — попробовала угадать Оля.
— Что-то вроде.
— Как же тебя допустили к участию? — удивилась Мещерская, — должны же были предусмотреть, что банковским служащим, кассирам, курьерам в обязательном порядке…
— Ну, по официальной версии я учитель биологии. А что там после школы — кто знает…
Ольга напрягла аналитический аппарат и вполголоса, почти одними губами выдала:
— Кланы?
Карина еще раз дернула уголком идеальных губ, на этот раз не тронутых помадой.
— Надеюсь, печать не потребуешь?
— А у тебя есть? — изумилась, по-настоящему изумилась Ольга. Печать — это было круто. В мире кланов — почти министерский портфель. Ставили только тем, кто занимал ключевые посты, или… был лично дорог главе.
— Есть, — спокойно, без всякой рисовки произнесла Карина и, пройдя по террасе несколько шагов, легко впрыгнула на перила рядом с Олей. Повозилась, усаживаясь поудобнее, — Может быть и покажу. Когда буду точно знать, что никто даже случайно не увидит.
— Так это правда? Что печать нельзя выявить до тех пор, пока…
— Пока носитель не захочет предъявить. Добровольно и без принуждения. Правда.
Они немного помолчали, глядя на лениво плывущие над холмами облака уже вдвоем.
— Сюда их не пускают, — хмыкнула Карина.
— Сетку демаскируют?
— Да нет, смешнее. Представляешь, хвостатый воды не любит. Странно вообще-то, так на крокодила похож.
— Серьезно?
Карина поболтала ногами в белых балетках.
— Если ты кого-то из этих дур слышала, кто здесь слюни пускает — выбрось из головы. Они все под маской и ни черта не соображают, одни инстинкты — и те наведенные. Какая тут может быть красота? Ящер — он и есть ящер. Нет, если бы я была ящерицей, я бы, может, и оценила, а так — извините.
Ольга опустила глаза. Вопрос вертелся у нее на языке, задавать его было жутко бестактно, но… тактичные журналисты вымерли еще раньше первых динозавров.
— Прости, но как же ты тогда, без внушения…
— Глаза закрыла, — с циничной прямотой выпалила Карина, мгновенно сообразив, что Оля имела в виду.
— Прости, — еще раз повторила Оля.
— Да ладно. Мне даже не стыдно. Что я могла сделать? Он здоровый, килограммов сто пятьдесят, не меньше и при этом поджарый, как уличный кот. И силы не меньше. Он бы меня свернул в мясной рулетик и скушал перед сном. А если бы каким-то чудом сам не справился, так тут полно народу — помогли б.
— С чего ты решила, что я тебя осуждаю? — удивилась Оля.
— А что, нет? Странно. Правильная ты слишком, вот с чего. И родину мы любим, и этикет знаем, и кровь сдаем…