– Французы, пся крен! Клянусь як Езус, французы!
От волнения Гжегош мешал русские слова с польскими.
– Уверен? Точно? Может, русские?
– Пся крев, говорю французы – так то есть!
– Французы, значит… – Гена сделал два глубоких вдоха, чтобы унять дрожь в руках. – Вон тот, спереди, с саблей, кажется, их командир…
И указал на совсем юного, лет семнадцати, кавалериста в зелёном, с голубым воротником и обшлагами, мундире, сидящего на рыжей лошади. На кивере ясно различимое с такого расстояния изображение одноглавого орла из белого металла.
«…точно, француз, русских орёл двуглавый. Ну, сейчас я тебя…
Юноша размахивал саблей и что-то кричал своим подчинённым. Гена задержал дыхание и поймал грудь всадника в прорезь прицела – в вырезе сюртука ясно различался щегольской красный жилет, расшитый на гусарский манер шнурами. Указательный палец пришёл в движение: как учили, подвыбрать спуск, и…
Бац!
Удар снизу под цевьё, ствол лязгает о прут оконной решётки. От грохота закладывает уши, пуля уходит в августовское небо.
– Ты что спя…
– Это ты спятил, курва мать! – злобно прошипел поляк, успевший в самый последний момент подбить ствол карабина вверх. – То конные егеря, жолнежи – не чета хлопам, таких парой выстрелов не распугаешь! И много их, не меньше полусотни – застрелишь одного, ну двух, трёх, а остальные всех нас покрошат в капусту! Этого хочешь, холера ясна?
И, не церемонясь, выкрутил карабин из Гениных пальцев. Парень был настолько ошеломлён, что не думал сопротивляться.
– Так, патроны давай! – скомандовал поляк, и Гена безропотно подчинился. Он уже ничего не понимал – кроме того, что дела, кажется, совсем плохи.
– То вшистко… всё? К тётке сходи, библиотекарше, забери ружьё. Или нет, я лучше сам.
– Что же нам дальше делать? – спросил Гена уже в спину Гжегошу. Тот не обернулся.
Что-что… сдаваться и молить матку боску, о заступничестве. А что, есть другие помыслы?
Процедура капитуляции не затянулась. Библиотекарша, правда, сдавать двустволку отказалась: «я её, как конники появились, в сортир на заднем дворе бросила, вместе с патронами. Прямо в очко. Можешь пошарить, если охота…» Гжегош не стал связываться с полоумной тёткой – плюнул и отошёл прочь.
Зато с «альпинистом» хлопот не было. Тот был настолько деморализован, что по первому требованию отдал ракетницу вместе с боекомплектом. Гжегош с помощью Далии – алжирка, похоже, воспринимала происходящее как весёлое приключение, а услыхав о французах, и вовсе оживилась, – соорудил из скатерти и ручек от швабр три белых флага. Два он просунул сквозь оконные решётки, выждал две минуты и осторожно выглянул наружу. Крестьяне к тому моменту уже разбежались; тогда он взял третий флаг, осторожно, стараясь не делать резких движений, открыл дверь – и, спиной ощущая тяжёлые, недобрые взгляды Гены и библиотекарши, шагнул на крыльцо.
– Мужики собрались толпой, с дубьём, и пошли палить дом, что у елового бора из земли вылез. – рассказывал гонец. – В котором беси! С ними отец Онуфрий, дьячок наш – кадилом машет, кричит, что дело енто богоугодное. А заправляет всем Аким, он народ мутит!
– Вольно же им, сбесяся, по лесу скакать! – ухмыльнулся Романцев. – Но уж лучше так, чем под ногами путаться. Пока они там чертей гоняют мы, глядишь, и уедем спокойно.
Сообщение о «крестовом походе», затеянном мятежным старостой при поддержке местного духовенства доставил старший сын деревенского кузнеца – человека основательного, уважаемого, и беспорядков не одобрявшего, а потому настрого запретившего пятерым своим сыновьям присоединяться ко всеобщему порыву.
– Так, эта… – «гонец» поскрёб затылок. – Дом там стоит, барин, как Бог свят, стоит. Аккурат на пригорке, и двор весь в талом снегу. Отец, как замятия в деревне началась, послал меня глянуть, что там. Не врали Климка с Провом, всё так и есть!
– И беси тоже есть? – сощурился Ростовцев.
– Греха на душу не возьму, не видел я бесей. – посмурнел мальчуган. – Мужик какой-то на крыше сидел, молодой, без бороды. В руках у него чтой-то блестело, аки стёклышко на солнце. Что – не разобрал, больно далёко.
– Далёко, а что без бороды – разглядел?
– Так я, эта… – «гонец» смутился. – Подполз к забору и поглядел поближе. Стёклышки-то он ужо спрятал, а лицо я рассмотрел. Только вы, барин, бате моему не сказывайте, он велел дальше опушки не ходить, выпороть грозился. Выпорет…
– Не скажу. – поручик покопался в кармане, выудил серебряную полтину и протянул сыну кузнеца. – Ты вот что: побудь пока тут, глядишь, ещё понадобишься.
– Спасибо, барин, век буду помнить доброту вашу… – мальчик сорвал шапку и поклонился, но Ростовцев уже на него не смотрел.
– Что скажете, сударь мой? – он повернулся к «лазутчику». – Что-то мне подсказывает, что вы и ваши попутчики имеете к этому таинственно появившемуся дому самое прямое отношение. Я прав?
Хозяин пистоля пожал плечами.
– Правы, конечно. Собственно, мы вас и искали – хотели просить защитить наших друзей, которые остались в клу… в доме, от деревенских мужиков. У них есть оружие, но там девушки… женщины. Они и так до смерти напуганы, а тут ещё и разъярённая толпа с дубьём!
Ростовцев задумался – всего на несколько секунд.
– Раз там дамы, то не помочь нельзя, конечно. Но с условием: потом вы всё, без утайки мне расскажете – и про себя, и про дом этот, что из земли вылез, и про прочие ваши диковинки. Договорились?
– Договорились. – «лазутчик» явно повеселел.
– А вы, господа, не против небольшой прогулки?
Вревский и Веденякин переглянулись и кивнули. Надо – так надо, о чём разговор? Командир зря просить не станет.
– Тогда – в сёдла! Барышню я прикажу проводить в имение, пусть там подождёт. Да не переживайте вы так, ничего дурного с ней не сделается! – добавил он, заметив сомнение, мелькнувшее на лице собеседника.
– Да я и не переживаю… – парень с сомнением посмотрел на сваленные под кустом двухколёсные механизмы. – По лесным тропинкам мы за конными не угонимся, только обода перекалечим. Или вы собираетесь ехать по дороге?..
– По дороге, конечно. А машины эти вам не понадобятся, я их велю их тоже в имение отвезти. Верхом ездить обучены?
– Конечно! – на этот раз чужаки ответили одновременно, причём второй, с внешностью кавказского горца, радостно сверкнул глазами.
– Вот и ладушки. Прокопыч, – Ростовцев обернулся к ординарцу. – Давай на конюшню, приведи пару коней. И чтоб мухой, нет у нас лишнего времени!
– Одна просьба, если позволите… – заговорил первый чужак. – Не отдадите мне револьвер, хотя бы на время? Мало ли что приключится, всё-таки лишний ствол…
«Так этот странный пистоль и называется «револьвер»? – догадался поручик. – Надо полагать, от латинского из латинского «revolvare» – крутить, перекатывать. Что ж, имеет смысл…»
– Нет уж, сударь, извините. – он покачал головой. – Пусть пока побудет у меня, а то оброните – ищи его потом в лесу-то… А со своими мужичками я как-нибудь и без стрельбы разберусь.
Первые выстрелы мы услышали, когда до поворота, за которой должна была открыться поляна с ДК, оставалось метров триста. Гулкие, явно из кремнёвых ружей. Потом сухо, отрывисто, до боли знакомо, подал голос мосинский карабин. С двухсекундным интервалом пронзительно свистнула сигнальная ракета, но взлетающего клубка огня я не заметил.
«…Понизу пустили, по крестьянам? Могли ведь с перепугу, и это скверно: ракета, если угодит в грудь или голову, может серьёзно покалечить, а то и убить…»
Мушкетная и пистолетная пальба стала чаще, но ответных выстрелов из карабина или ракетницы я больше не слышал.
«…опоздали?..»
– В галоп, господа! – крикнул Ростовцев, и гусары дали коням шпоры. Рафик – а он, оказывается, неплохой всадник! – поспевал за ними, я же позорнейшим образом отстал (вот он, недостаток практики верховой езды!), не справившись с тряским аллюром своего скакуна. Прав поручик – отдай он мне наган, я бы давно его потерял, хоть за пояс засунь, хоть за пазуху. Кобуры-то нет, как и ремня на спортивных штанах, на который её можно было бы нацепить.
Когда мы выскочили из леса, то вместо толпы крестьян, берущих приступом несчастный ДК, я увидел… всё тех же крестьян, только бестолково мечущихся по поляне, в тщетных попытках убежать от кавалеристов с тёмно-зелёных мундиров. Те, впрочем, не слишком усердствовали – рысили, вытягивая тех, кого удавалось догнать, саблями плашмя поперёк плеч. Вслед особо шустрым, успевшим нырнуть в кусты или добежать до опушки леса, постреливали из карабинов – но лениво, без огонька, не очень-то и стараясь попасть. Кавалеристы, кем бы они ни были, явно не собирались устраивать кровавое побоище – хотя вполне и могли! – а просто устраняли с дороги досадное препятствие.
Позади верхоконных, у противоположного края поляны, там, где дорога ныряла в лес, виднелись телеги. Обоз? Скорее уж, фуражиры, причём французские – русским в этих краях делать нечего…
– Конные егеря! – подтвердил мою догадку поручик. – Успели, таки!
И пустил длинное нецензурное ругательство.
Французы, в свою очередь, нас заметили. Оставив преследование пейзан, они развернулись навстречу новой угрозе. Резко, отрывисто пропел рожок, и конные егеря, пришпорив коней, порысили навстречу нам. Замелькали в руках короткоствольные ружья, взвились над затравочными полками дымки, захлопали первые выстрелы.
«…A дистанция-то великовата для прицельной стрельбы, да ещё и с сёдел – шагов сто пятьдесят, не меньше. Значит, у французов штуцера, а это скверно…»
Над ухом противно провизжало, потом ещё и ещё, и вскорости пули загудели вокруг нашего маленького отряда роем рассерженных ос. А ведь метко стреляют, прохвосты, так и попасть могут…
Всё же, инстинкт самосохранения – великая вещь. Ничем, кроме как его влиянием, я не могу объяснить то, что не только не вылетел из седла во время этой сумасшедшей скачки, но ухитрился даже не слишком сильно отстать от остальных. Пули свистели над головой, что-то рвануло левое плечо, рукав наполнился чем-то горячим. Мы на бешеном карьере пролетели деревню и лишь на противоположной околице перешли на рысь, давая отдых измученным лошадям. Удивительно, но погони за нами не было – французы отстали и повернули назад, не доезжая деревни. Может, подозревали, что мы заманиваем их в засаду? А что, вполне может быть и такое –